Прямо посередине всего этого балета огней – большая зелёная вывеска, горят неоновые буквы: «ИЮЛЬ». Торговый центр. Тоже догадались назвать – не знали, что зима будет? Июль. А вокруг снег, снег и фонари, и чёрное небо. Нет, не чёрное, светло-фиолетовое – отражает свет города. Звёзд здесь не увидишь.

Так. Ну, посмотрел в окно. Можно, конечно, ещё в душ, можно даже ванну сделать, раз никого нет! Я дёрнул свой телефон в пятисотый раз и подумал – я такой зависимый, да? Раньше не знал. Что, мне одиночество нужно, чтобы играть в телефон? Только?!.

Даже книги бумажной не взял ни одной, только в телефоне есть…

«Обещаю, если он заработает – не буду играть, а только читать, только! Пожалуйста!» Чёрный экран, в нем отражается моё глупое лицо.

Я часто так обещаю неизвестно кому. Будто где-то сидит некий торговец и считает: если ты от чего-то откажешься сам, то он тебе выдаст что-то другое. Иногда работает, кстати. Но сейчас нет.

Я лёг на кровать и стал думать. Вот я, Тимофей. Получил одиночество в полном объёме. И не знаю, что с ним делать! Так-то играл бы в телефон… А без телефона я что? Кто?..

Загудели, заворчали водопроводные трубы. Я не сразу понял, что это, вздрогнул. Страшно как-то они гудят.

…А ведь ещё сегодня мы были на экскурсии в доме-музее писателя Мышевского, и нам рассказывали про его трудную жизнь. А я всё думал: четыре комнаты, и он в них один. Кухарка ему готовила. А он – вот, пожалуйста: вид на реку, пиши сколько хочешь, записывай, что у тебя в голове! Так бы и я смог, если бы не отвлекали, не дёргали каждую минуту!

Я резко сел на кровати. Смог бы? А кто сейчас мешает?

У меня нет телефона. Но у меня есть ручка, вот лежит, с логотипом отеля. Я поискал бумагу – не нашёл, только рекламные листовки. На туалетной писать? Нет, она мягкая и рвётся под ручкой. Но у меня есть блокнот с шерстяной обложкой, я его купил Леське в подарок. Она любит такое – пишет всё время то «философские мысли», то сочиняет истории «про девочку и пони».

Ладно, потом ей другой куплю. Мне нужнее сейчас.

Открыл первую страницу.

Что писать?

«Я странный человек», – написал я. Зачеркнул. Ничего во мне нет такого уж странного, не заслужил. «Я неинтересный человек». Ну, что теперь.

Не смог бы я, даже если бы у меня были четыре комнаты, вид на реку, и кухарка, и посуду не мыть. Я только и умею, что играть в телефон.

…Я лежал на кровати и смотрел в потолок. Сна не было. Города с кровати не видно, только небо отсвечивает. Кажется, вокруг только и есть, что снег, снег. И посреди снега – наша гостиница, совершенно пустая. В ней занят один номер, и в нём лежу я. Единственный во всём мире и довольно бесполезный человек на краю земли.

«Один человек жил на краю земли», – вдруг подумал я. И дальше: «Он жил совсем один в маленьком домике». А потом тихо-тихо, чтобы не спугнуть, включил свет и открыл блокнот.

«Надо бы сходить в город», – иногда думал он. Но что это за город, где он, и откуда вообще это слово у него в голове, он не знал.

Человек иногда думал: что там, внизу? Бесконечную снежную равнину никак не пройти, а край земли рядом. Только один способ узнать, что там, за краем. Но к этому способу человек пока не готов. Потому что ему почему-то кажется: там нет никакого чая в брикетах. И дома. И даже снега. Возможно, там вообще ничего нет. А человеку не хочется менять свой чай, дом и снег на ничего.

Непонятно, откуда взялся этот текст в моей голове. Я будто видел картинку: снег, край земли и этот человек. В словах иногда возникали сомнения: «далеко-далеко, сколько хватает глаз» – так можно сказать? Или получается, что это «далеко-далеко» выложено разноцветными глазами? «Сколько хватает взгляда»? Тоже по-дурацки, лучше оставлю «глаза», кажется, так говорят.

Потом я вдруг очень устал и заснул крепко-крепко, без снов.

На следующий день всё хотелось открыть блокнот – правда ли, что я начал что-то такое, не приснилось? Но было совершенно некогда, я таскал его в кармане и открыть при других стеснялся.

Начались соревнования. Сам я играл хуже некуда, сразу вылетел. А в паре меня поставили со Степановым. Он единственный из всех, кто в паре не орёт на меня. Просто старается играть за двоих, молча.

А тут, когда мы проиграли первый сет на моих подачах, он подошёл ко мне близко-близко, зрачки у него сузились до точки, и сказал тихим шёпотом:

– Тимофей! Ты можешь сосредоточиться на игре? Только на игре! Ты же нормально играешь!

Никто мне раньше не говорил, что я играю нормально; я знаю, что слабый спортсмен. Но тут я и правда постарался ни о чём больше не думать, только о воланчике. Как он не должен коснуться пола.

И мы неожиданно выиграли. Конечно, просто потому, что Степанов играл, как терминатор.

В общем, я думал, в первый же день вылечу с соревнований. Но мы со Степановым в итоге вышли в полуфинал и заняли почётное четвёртое место. «Вот гадство», – сказал он и в раздевалке треснул кулаком о скамейку.

– Это из-за меня. Если бы ты с Крюком в паре играл или ещё с кем – был бы в призах, – сказал я.

– Нет. Я играл с тобой, и мы заняли четвёртое место. Я и ты поровну. И никаких если.

Он уже ночевал со мной в гостинице, и я даже немного пожалел: при нём блокнот не откроешь. А я, кажется, знал, что дальше. Потому что на улице, у самого входа в гостиницу, стояла большая картонная коробка, оклеенная скотчем. Её заносило снегом. Потом, наверное, кто-то забрал её. Я пропустил этот момент: отвернулся, а её уже нет. Довольно большая коробка.

В автобусе я сел со Степановым и думал: можно сказать, что он мой друг? Наверное, нет. Хорош друг: сказал не больше десятка слов, пока мы жили вместе. Но обычно с ним никто никогда не сидит. А тут мы рядом.

Вообще-то у меня есть друг. Хотя иногда мне кажется – я его выдумал. То есть это настоящий человек, он мог бы быть мне другом. А остальное я сочинил, да.

Однажды, ещё в первом классе, я заблудился в школе. Смотрел на одинаковые двери кабинетов и не знал, из какой я вышел. И так боялся попасть в чужой класс, что не мог заглянуть ни в одну дверь. Вот я зайду… А там чужие. И что я скажу?!.

Так стоял и стоял, прямо не знал, что делать.

И тут появился высокий третьеклассник. То есть я потом узнал, что он на два года старше: тогда показалось, лет на десять.

– Потерялся? – спросил он.

И я сразу понял: не смеётся, а подошёл помочь. И помог.

Я потом часто встречал его, узнал имя: Захар. И он всегда мне кивал, как знакомому. Мне, младшему!

Я почему-то никак не решался с ним заговорить, даже сказать «привет». Просто иногда искал его глазами на перемене. И находил. И он мне улыбался и кивал, как знакомому.

Позже я понял: Захар не имя, а фамилия, он на самом деле Саша Захаров. И я с удовольствием находил эту фамилию в списках олимпиад: второе место по математике, третье по литературе.

У меня есть такое странное хобби: я читаю списки фамилий, все подряд. Мне нравятся чужие имена, особенно редкие. У нас в школе есть Вальтер и Луиза, Насыр и Калкаман. И фамилии: например, есть Заец (через «е»), Ангел, Ракита и Лермонтов. И так я через два года наткнулся на фамилию Захаров, в секции бадминтона. Брали туда с пятого класса.

И я, как только перешёл в пятый, записался тоже. Думал – вот мы наконец подружимся! Ведь седьмой и пятый – не такая разница, как первый и третий. Но Захара там не оказалось: он исчез. Перешёл в другую школу, наверное.

А когда я ещё был в третьем, у меня родился брат. Я так хотел, чтобы брат! И я ему придумал имя, и оно неожиданно всем понравилось. Хотя сейчас иногда думаю: родись он девочкой, жил бы с Леськой в комнате, а я один.