Мы с актрисой нередко набивали в кафе полные карманы пакетиками сахара или порционного кетчупа, прихватывали салфетки, а случалось, и рулон туалетной бумаги из уборной.

Денег едва хватило на аренду за январь, и меня спасло только то, что Большая Чешка уезжала на месяц домой, и я могла отключить отопление – ни один человек в здравом уме не согласился бы прозябать в таком холоде, и если бы Большая Чешка была дома, мне пришлось бы платить половину счёта за отопление.

Зима как раз случилась необыкновенно снежная и била рекорды по лютости. Мне она казалась невыносимо холодной. По ночам я не могла заснуть от холода. В постель я надевала носки не только на ноги, но и на руки, как варежки, и, мучаясь в состоянии гипотермической бессонницы, яростно желала к лету махнуть по ту сторону океана, в Мексику.

Начался январь, и актриса в очередной раз спасла мою обледенелую шкурку, подсобив мне небольшую работу на ежегодном заседании «Президент-Клуба».

Я понятия не имела об этом загадочном клубе, не считая некоторых отрывочных историй, которые раньше рассказывала актриса.

Сама она проделывала эту халтуру уже третий год подряд. Я знала только, что мне заплатят 120 фунтов за пять часов несложной работы. Местом заседания клуба был отель «Дорчестер» на Парк Лейн. Я редко появлялась в этой части города – я шаталась в своём Восточном Лондоне – «на Исте» – и в респектабельном Мэйфере чувствовала себя неуютно. Об отеле я слышала, что к ним в бар заходит выпить принц Гарри. Это был какой-то совершенно другой мир.

Я вошла с бокового хода, как было указано в письме нашей «мамаши» – женщины, которая набирала девушек на обслуживание предстоящего мероприятия. В коридоре мне встретилось несколько горничных в униформе, как в ролевых играх – маленькое кремовое платье, белый передник и кружевная накрахмаленная наколка буфетчицы в волосах. Для нас была выделена огромная комната, полная девиц, похожих на тех, которые отираются с сигаретой у входов в ночные клубы. Всего сто человек – самое отборное мясо Лондона.

Комната была очень красивая, похожая на бальный зал – с канделябрами, лепниной на потолке и мягким ковром. У входа в комнату сидела женщина со списком в руках – меня нашли по фамилии, отметили и дали чёрное платье, такое же, как у всех. Возле моей фамилии стояла отметка «6-й размер». Я знала заранее, что будет маленькое чёрное платье с открытой спиной, и нервничала, так как у меня была сыпь на спине и волосы ещё не прикрывали лопатки. Нужно было принести свои туфли. У меня не было чёрных шпилек, и я взяла чёрные ботинки, у которых был тонкий каблук и которые в общем можно было с натяжкой назвать туфлями. На фоне сверкающих красных подошв лабутенов и высоченных шпилек мои ботинки смотрелись откровенно по-лоховски.

Я пришла уже накрашенная – ещё дома я сделала свой обычный макияж «на выход»: тушь, румяна, немного серых теней. Без помады – помада мне никогда не шла. Она придавала мне вид малявки, которая накрасилась помадой старшей сестры и думает, что она теперь взрослая женщина. Когда я пришла, то застала всю комнату – весь большой зал – за массовым нанесением макияжа. На это, как оказалось, и был выделен первый час оплачиваемого времени. Весело и громко болтая, красотки разбились на небольшие группы, достали огромные чемоданы с косметикой, круглые зеркала на длинной ножке-подставке, развернули рулоны мягких чехлов с кистями всех размеров и форм, включили в розетки плойки и утюжки для волос. Некоторые крали бегали туда-сюда с большими бигудями на голове, делавшими их голову похожей на афро.

Я нашла укромный угол и решила переодеться в мою униформу на этот вечер. Платье было совершенно шлюшное – причем шлюшки самого низкого пошиба – из какого-то дешёвого атласа с отливом. Оно настолько плотно прилегало к фигуре, что молния на спине сошлась только на выдохе и застёжка неприятно впилась в кожу. Но, по крайней мере, оно было не короткое – длина была вполне удобная. В зале было холодно. Крали непринужденно бегали полуголые – все как инь-ян: либо вытравленные блондинки, либо жгучие брюнетки. Все с идеальной гладкой, загорелой кожей, грудастые, ногастые, с длинными ногтями, с накладными ресницами, от которых глаза были похожи на безмолвные хлопающие орхидеи. Ни одна из них не мерзла как я.

Я всматривалась, пыталась угадать, кто из них та самая эскорт-проститутка, о которой, бывало, рассказывала актриса. Я спросила, и актриса засмеялась: «Бляди здесь, по сути, все. Те, что настоящие, из эскорта, будут после банкета. Они и задницу не оторвут за 120 фунтов».

Когда приготовления закончились, все стали фотографироваться друг с другом на телефоны. Я вышла в туалет и обнаружила там небольшую группу в таких же атласных платьях, но красного цвета. Их было человек десять – это были ведущие аукциона. Они не хотели пудриться в большой комнате вместе со всеми. Ведущие выглядели точно так же, как крали в черных платьях. Все они напоминали икебаны живых цветов, стоящие в туалете, – красивые, но совершенно искусственные на вид растения.

Возле раковин мыли руки несколько богатых женщин-постоялиц. На них были такие страшные зимние куртки, какие мне помнились, я встречала их в немецких каталогах одежды времен девяностых – куртки для кошёлок. А также у них были очень дорогие дизайнерские сумки. Меня преследовала мысль, что одна эта сраная сумка может решить все мои финансовые проблемы.

Перед заседанием клуба нас покормили – на импровизированный «шведский стол» выставили сэндвичи, кувшины с апельсиновым соком и большой металлический лоток с картошкой фри. Актриса криво усмехнулась, как всё захирело по сравнению с прошлым годом: «Раньше это был ужин из трёх блюд, фрукты и десерт».

Мы стояли в очереди, крали хмыкали и закатывали глаза, и голосами, от которых во мне просыпалась мужская шовинистская свинья, ныли, чтобы им дали «ну хотя бы кетчуп или майонез к картошке!»

Зато алкоголя было больше, чем нужно – на отдельном столе стояло чересчур много бокалов с красным и белым вином, и уже после ужина, перед самым выходом в зал, вышло несколько дворецких с шампанским и, хлопая одну бутылку за другой, разливали кралям в бокалы, а те их незамедлительно осушали, и так до тех пор, пока бутылки не закончились.

Я выпила бокал красного. Вино было приятное на вкус, не дешевка. Меня согрело и расслабило. Я сказала об этом актрисе, и она кивнула, одобряя: «Хорошо!», и тоже выпила бокал.

В центр зала вышла мамаша и провела краткий инструктаж, что же, собственно, нужно будет делать. За каждой из нас был закреплён стол. Работа заключалась в том, чтобы весь вечер стоять возле этого стола, улыбаться и ловить каждое желание президентов. «Вам надо говорить, если скажут говорить, и молчать, если не скажут говорить. Если у вас попросят что-то неподобающее, – сказала она с нажимом, – и если вам очень неприятно, – она замедлила темп, растягивая каждый слог, – то вы можете подойти и пожаловаться мне. Только прошу: не нужно высказывать какие-то недовольства напрямую!» Также мамаша подчеркнула, что, упаси боже, не надо кидаться носить тарелки и бокалы, и что для этого всего есть отдельно нанятый персонал, а мы – ублажительницы президентов.

Зал был похож на дешёвое китч-казино с претензией на роскошь: всё чёрное, включая чёрные бархатные скатерти, серебряные подсвечники, красный свет и дорогие машины по углам. За столами сидели мужики в смокингах – все пеньки-импотенты разной степени старости. К счастью, мне достался тот же стол, что и актрисе, и это меня успокаивало. С нами была еще одна ублажительница, которая, как и я, была на этом действе впервые. Она сильно нервничала и постоянно наносила на губы блеск, тюбик которого она запихнула себе в пышный бюст, покрывая новым слоем свой липкий рот.

Я стояла за спиной у двух дедов. Один из них был такой старый, что, казалось, ему на кладбище уже прогулы ставят. Ему нужно было засунуть грелку под бок и отправить в постель, а не на тусовки. Ему всё время приносили что-то отличное от остальных – какую-то кашицу в маленькой кастрюльке на основное блюдо (вместо стейка) и какой-то йогурт на десерт. Я посмотрела на карточку на столе – у него была длинная еврейская фамилия.