Когда разведгруппа собралась вместе, построилась в шеренгу и все проверили экипировку и оружие, командир, капитан Азамат Текаев, дал команду: «Вперед!»

Времени до прихода каравана оставалось в обрез, но бежать на высокогорье не вариант – сдохнешь через пару километров. Шли быстрым шагом, без привалов, и в полночь были на точке. Легли цепью над входом в ущелье, за камнями.

Около часа было тихо, потом внизу что-то зашевелилось: идут, бородачи… До слуха донесся не то вой, не то мычание. Поет кто-то, что ли? Идут очень удачно: видно как на ладони.

Прогремел одиночный выстрел из калаша – это Текаев отметился, и понеслось… Ураган огня, трассеры, трупы горят, воняет жутко – порохом и горелым мясом.

Всех положить не успели. Пошел ответный огонь. Взлетела ракета, стало светло, как днем. Голос командира: «Вперед!» Мгновенный бросок и огонь в упор.

Вроде все, тишина, ракета погасла, снова ночь.

Несмотря на темноту, Юрка заметил, что лежавший справа гэбэшник поднялся и рванул в сторону за силуэтом убегающего человека. Подумав, что майор решил преследовать душмана, Самохин, не размышляя, бросился за ним, но через пару секунд потерял из вида обоих. Остановившись, он крутил головой, пытаясь понять, куда исчез майор, и тут за нагромождением камней раздался выстрел, за ним короткий вскрик, и все стихло. Самохин осторожно подкрался к каменному навалу и заглянул за него. Майор, опустившись на одно колено, шарил по карманам камуфляжной куртки поверженного душмана.

Успокоившись, Юрка выпрямился в полный рост и окликнул:

– Все в порядке, товарищ майор?

Тот медленно повернул голову, сделал почти неуловимое движение рукой…

Звук выстрела оказался неожиданным, пуля ударила старшего сержанта в грудь, пробила бронежилет и, разрывая плоть, вонзилась в легкие. Дыхание перехватило, во рту появился железистый вкус крови. Юрка выронил автомат, прижал руку к груди и рухнул на землю. Майор поднялся с колена, вытянул вперед руку с пистолетом и двинулся в его сторону – это было последнее, что видел Самохин.

Очнулся он уже в вертолете. Страшно болела туго стянутая бинтами грудь – они буквально душили. Язык перекатывал во рту вязкие сгустки крови. Рядом лежал еще один раненый и тихо стонал.

Хмурые бойцы группы сидели напротив. Заметив, что старший сержант пришел в себя, один из них толкнул в плечо командира. Тот слегка наклонился.

– Как ты, Юрок?

Самохин разлепил спекшиеся от крови губы, но даже это простое движение отозвалось взрывом боли в груди, и он снова впал в забытье.

Вовремя прилетели вертушки, и врач оказался опытным. Заштопали Юрка в лучшем виде. После ранения его должны были комиссовать, однако поскольку до дембеля оставалось два месяца, решили не возиться с документами, а отправить его дослуживать «на курорт» – в кадрированный полк инженерной техники.

Вскоре после операции в палате госпиталя, куда переправили раненого из Афгана, появился штабной особист. Упитанный лощеный тип задавал Юрке вопрос за вопросом: почему отправился за майором, видел ли душмана, что делал майор… Самохин сам не понимал, что случилось в том ночном бою, но, глядя на сытую морду настырного особиста, решил: правду говорить нельзя.

Месяц он мучился догадками, лежа на больничной койке, а когда ему вручали орден Красной Звезды, приехал капитан Текаев и рассказал, как и почему все произошло.

– Если б не тот душман, Юрок, лететь бы тебе на родину грузом двести. Майор стрелял в тебя из ТТ, который возле «духа» валялся. Знал, сволочь, что ТТ пробивает бронежилет с близкого расстояния – не зря его оружием киллеров называют. А может, и не знал, подхватил, что под руку подвернулось – что там между вами было, метров пять? Только не учел он, гад, что не добил душмана, а у того второй ствол имелся. Пока майор на тебя отвлекся, «дух» ему в затылок выстрелил. Почти в упор, не промахнулся. А тебе повезло: пуля в сантиметре от сердца застряла.

– Но почему? Я ведь подстраховать его пошел!

Текаев сунул руку под китель и достал небольшой кожаный мешочек, потянул за тесемку и высыпал на ладонь четыре камушка. Грани отражали свет так, что сразу было понятно – это не стекляшки.

– Бриллианты, – пояснил капитан онемевшему от удивления Юрке. – Мы, когда на место перестрелки подбежали, все уже было кончено. Майор мертв, душман тоже. Вызвали помощь, тебя перевязывали, а потом, перед погрузкой, я документы у майора из кармана доставал и нашел вместе с ними этот мешочек. Думаю, в КГБ послали его с нами в рейд, потому что получили информацию о партии драгоценных камней. А ты майору всю малину порушил. Свидетель! Вот он и решился тебя убрать. Не повезло тебе, Юрок. Держи, – он ссыпал камни обратно в мешочек и протянул Самохину, – твоя доля, вроде как компенсация за ранение. Я решил камни поделить! Мы б не взяли – штабные бы себе прикарманили. Сам знаешь, как у них все поставлено.

Это Юрка знал. Захваченные в караванах мешки с деньгами и наркотиками разворовывали. А шмотки из торговых конвоев офицеры растаскивали и переправляли в Союз. Да, громили и сугубо гражданские караваны, они даже были предпочтительнее, чем с оружием и наркотой.

Поблагодарив капитана, Самохин спрятал камни.

Позже, через год, уже на гражданке, он узнал, что Текаева обвинили в убийстве мирных афганцев и чуть не отправили под трибунал, но потом решили просто уволить из армии. Видно, в «конторе» не простили капитану пропавшие алмазы.

Юра тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Афган остался где-то там, не то что в прошлом – будто в другой жизни, как кадры из кино. В детстве он очень любил смотреть фильмы о войне. Тогда война казалась ему наполненной романтикой, которая рождала в неокрепшей душе чувства патриотизма и самопожертвования ради высоких целей. Когда он со своими товарищами летел в Афганистан, им казалось, что это нужно для страны, их манила возможность новых впечатлений и нового жизненного опыта. На самом деле действительность оказалась грязной, кровавой, полной лжи и предательства, низменных страстей, которые как бы спали в душах пацанов, но поперли наружу при столкновении с реалиями войны. Все зверели понемногу…

По лестнице, мимо дневального, в казарму. Оказавшись перед своей кроватью, Самохин вдруг ощутил ужасную усталость: организм, еще не восстановившийся после ранения, требовал отдыха с дороги. Не снимая парадного кителя, он рухнул на армейское одеяло и сразу уснул.

Через два часа его разбудил чей-то тихий голос:

– Товарищ старший сержант, товарищ старший сержант…

Дневальный несмело тряс Юрку за плечо. Тот открыл глаза и недовольно буркнул:

– Тебе чего?

– Калмык приказал разбудить. Вы на обед пойдете?

Юрка сел на кровати, потер ладонями лицо, прогоняя сон, и строго спросил:

– Ты почему мне «выкаешь»?

Рядовой пожал плечами, прыщавая физиономия изобразила виноватую гримасу.

Юра усмехнулся про себя: похоже, прапорщик или Свистунов провели «политинформацию» среди молодых про героя-афганца. Хотя для этого салаги он реально герой: десантура плюс дембель – личность авторитетная.

– Обед, говоришь?

Самохин встал. Есть действительно хотелось, ему все время хотелось есть, с тех пор как начал выздоравливать. На больничной пайке он порядком «подсушился» – так в боксерских кругах называли сгонку веса.

Быстро скинув парадку, он облачился в новенькое х/б армейского образца, которое выдали ему в госпитале. Только голубой берет и торчащий из-под расстегнутого ворота тельник отличали его от обычного солдата. Правда, сидела форма как влитая – знакомая медсестра подогнала по фигуре, и для дембеля Юрка выглядел вполне убедительно.

Он спустился вниз и не спеша, как положено старослужащему, вразвалочку проследовал в столовую. Когда вошел в зал, три десятка солдат уже заканчивали обед. В глубине помещения за отдельным столом сидели два сержанта, и Юра направился туда. Подойдя, представился. В ответ дембеля вполне доброжелательно приветствовали его и предложили устроиться с ними. Одним из сержантов оказался Шаров, фото которого красовалось на боевом листке. Они уже пили чай, на столе стояли алюминиевые миски с крупно нарезанными кусками белого хлеба, сливочного масла и вареными яйцами.