Войны Российской империи Освобождение Болгарии 1877–1878 гг.

Генерал-майор Митрофан Ильич Греков

© Составление, А.В. Блинский, 2006.

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, 2006

Дабы не ввести читателя в заблуждение, нахожу не лишним предупредить, что эти Воспоминания были написаны мною для себя самого, но по совету одного моего доброго боевого товарища я решился их напечатать в надежде, что со временем и они, быть может, пригодятся в смысле некоторой иллюстрации в массе серьезного материала для будущего историка войны 1877-78 годов. Поэтому заранее прошу снисхождения к литературной, то есть стилистической стороне моих Записок.

Все, о чем мне теперь предстоит вести речь, записывалось в свое время кое-как, на скорую руку или верхом на коне, или на бивуаке, на мохнатой бурке, лежа на животе после утомительного перехода или сражения.

Но прежде чем начать рассказ о моем боевом времени, я позволю себе сказать несколько слов о своем прошлом.

С 1869 года, будучи в отставке, я проживал в своем поместье на Дону, занимаясь сельским хозяйством, но и за это время не переставал любить военную службу. Бывало вечером, усталый от дневных хозяйственных трудов, сидишь себе в своем деревенском кабинете; задумавшись, посмотришь на стену, где висят портретные группы всех моих полковых и школьных товарищей, и сильно подчас взгрустнется о прежней полковой жизни. А на утро, как и вчера, опять все та же толкотня с рабочими, из которой ничего не выходит.

Таковое состояние мое продолжалось до ноября месяца 1876 года, когда я приехал в станицу Каменскую, проводить своего старого доброго товарища, полковника Д. И. Орлова, который выступал с казачьим № 30-го полком в действующую армию. Я приехал к самой посадке полка в вагоны. Тут сразу сказалась мне былая, знакомая жизнь всею своею привлекательною, заманчивою стороной. И напало на меня грустное раздумье: отчего я не вместе ними? Вероятно, оно достаточно ясно выразилось и на моем лице, потому что было замечено отъезжающими друзьями.

– Что ты такой грустный? – Обратился ко мне Орлов. – Да и чего ты сидишь в деревне? Снимай-ка свое штатское платье, да надевай мундир.

Подошел добрый дедушка Кудинцев, бывший в лейб-казачьем полку вахмистром эскадрона Его Величества во время моего командования этим эскадроном. Подошел он тоже с душевным советом, идти. Приступил с такою же просьбой милый Лёля Поздеев, всегда живой и веселый. При всех этих сманиваниях и советах во мне началась борьба: и идти-то хочется, да и семью-то жаль – старую мать, жену с маленькими детьми… Но все-таки ответил я друзьям, что поеду посоветуюсь с семьей, – она тогда в Новочеркасске жила, – и если решусь, то буду телеграфировать Орлову. На том и порешили.

По приезде в Новочеркасск, когда я сказал жене о своем желании, – разумеется, слезы; но после долгих убеждений она согласилась, что лучше идти, и взяла на себя труд вести без меня наше хозяйство.

Подал я надлежащим образом прошение на Высочайшее имя и телеграфирую Орлову, прося его похлопотать о зачислении меня в его 30-й Донской полк. Просьбу мою он доложил в Кишиневе Великому Князю Главнокомандующему, на что и было получено милостивое его согласие, и так как Его Высочество знал меня лично, то и приказал послать телеграмму наказному атаману с выражением своего соизволения на зачисление меня в полк № 30-го.

Долго длилось мое определение на службу; все у меня уже было готово к походу: и лошади, и обмундировка, а ожидание без дела ужасно томительно. Наконец, в марте месяце состоялся Высочайший приказ, и в первых числах апреля я выехал в действующую армию.

По приезде в Кишинев я явился к походному атаману генерал-лейтенанту Фомину, который меня встретил очень радушно и дал указание, как и куда отправиться в полк № 30, стоявший в то время в деревне Дизгонджи, приказав мне предварительно отправления в полк явиться к Главнокомандующему.

На другой день я поехал представиться Великому Князю Главнокомандующему и был весьма милостиво принят и обласкан Его Высочеством, соизволившим вспомнить при разговоре со мной мою прежнюю службу.

Откланявшись Его Высочеству, я в тот же день собрался в дорогу. Погода была отвратительная, дождь лил ливмя, грязь невылазная. К счастью, казакам было разрешено носить бурки; поэтому я поспешил купить себе эту в высшей степени практичную верхнюю одежду. Совсем уже собрался было садиться в перекладную бричку, как вдруг подходит ко мне молоденький офицер в кубанской казачьей форме и рекомендуется: «Хорунжий Кубанского полка Меняев, в одной с вами дивизии; тоже еду в полк»; приезжал зачем-то в Кишинев – не помню; «нам ехать по дороге. Едемте вместе» Я очень обрадовался, тем более, что он в этих местах уже успел освоиться, и с жизнью, и со службой, все знает. Это оказался прекраснейший молодой человек, с воинственной осанкой, живой, говорун. Впоследствии я слышал, что он был ранен при взятии Ловчи.

Несмотря на отвратительную погоду, мы доехали до штаба дивизии в селении Гура-Галбина вполне благополучно. Тут явился я к начальнику дивизии, генерал-лейтенанту Дмитрию Ивановичу Скобелеву 1 – му, и затем продолжал свое путешествие к полку уже с сотником нашего 30-го полка Василием Васильевичем Кудинцевым, который всю дорогу знакомил меня с характером и отношениями предстоящей мне службы. Но вот, наконец, и конечная цель моего путешествия, селение Дзигонджи. Деревня эта, как все бессарабские деревни, раскинулась и разбросалась своими мазанками-хатками безо всякой симметричности; вьющаяся топкая речушка делит ее на две половины; посередине селения возвышается каменная церковь; поселяне живут довольно зажиточно. Бессарабские деревни своею разбросанностью напоминают мне наши казачьи хутора. У казаков страсть строить дома друг от друга подальше, что впрочем, безопасно на случай пожара.

Только что мы въехали в деревню, как вот и квартира моего полкового командира Д. И. Орлова, которую указал мне Кудинцев, да, глядь, – и сам Орлов идет к нам навстречу. Дружески обнял он меня и потащил к себе, где уже был накрыт стол для всех офицеров, которые вскоре начали сюда сходиться к обеду. С теми из них, кого не знавал я прежде, тотчас же познакомился как новый их товарищ, и большая часть из них обошлась со мною ласково, в особенности молодежь, а некоторые пытливо рассматривали меня. Орлов тут же приказал мне принять 4-ю сотню знаменную, и пригласил занять квартиру совместно с ним, да и на будущее время всегда становиться с ним же, за что я ему был очень благодарен.

Не успели офицеры разойтись, как приехал казак от начальника нашей дивизии с приказанием Орлову явиться немедленно. Велено было седлать лошадь, и не больше как через четверть часа Орлов уже поскакал. 11-го апреля он возвратился и объявил нам, что завтра выступать к границе. Наутро 12-го апреля, раздались звуки генерал-марша, сыгранного целым хором наших музыкантов. Как-то жутко почувствовал себя каждый и с усердием прочел молитву и, садясь в седло, с любовью похлопал своего будущего неразлучного боевого товарища-коня. Что-то будет, кому-то придется вернуться!.. Весь полк собрался за деревней в ожидании полкового командира. Вот и он тихо идет по фронту, здоровается с каждой сотней и поздравляет с походом за границу. Раздалась команда: «Полк направо, песенники вперед!» и мы тронулись на деревню Ченак, где предстояло соединиться с Кавказскою бригадой, при коей находился и сам начальник дивизии. При выезде из этой последней деревни на полугорье уже ожидало нас духовенство с образами, чтобы отслужить нам напутственный молебен; но Кубанцы немного опоздали, так что нам пришлось здесь несколько подождать; но вот кто-то крикнул «едут», и на противоположном склоне горы мы увидели небольшую кучку всадников, впереди которой просторным шагом, на буланом кабардинце, ехал почтенный Д. И. Скобелев 1-й в своей боевой и вместе с тем щегольской черкеске. За ним следовал командир Кавказской бригады полковник Тутолмин (ныне генерал-майор и георгиевский кавалер), всегда приветливый, любезный и неистощимо занимательный как в серьезной, так и в веселой беседе. Иван Федорович Тутолмин с первых же дней своего назначения на его должность приобрел себе общую нашу симпатию и уважение. Неоднократно, бывало, на походе выискивал я случая к нему подъехать и поговорить, а больше послушать его разговор, в котором нередко проявлялись его разнообразные и основательные познания. За передовою группой всадников показалась голова колонны и, наконец, как змея, вся колонна потянулась по спуску вниз к ручью. Изредка какой-нибудь джигит отделится от сотни, проскачет в сторону шагов в десять, быстро осадит коня – и назад, к фронту, причем, разумеется, два-три раза хлопнет плетью по лошади, как бы в наказание, зачем-де досадливый конь спотыкается, – и без того неловко сидеть на навьюченном седле; позади колонны следовали двухколесные арбы весьма своеобразного устройства – это их обоз. С правой стороны от нас выплывало из-за холмов великолепное весеннее солнце; оно и грело, и радовало как бы в прощальный привет с родиной. Как только Кавказцы подошли к нам, их построили глаголем, и началось молебствие, при коем хор певчих составился из пяти-шести офицеров нашего полка. Благословляя полки крестом, священник пошел по рядам и окропил святою водою всадников. Затем дивизия тронулась в дальнейшую дорогу.