Лучшая бутылка Райли на Стивена ничуть не подействовала. Чистая радость заставила его взлететь по сходням на палубу фрегата — палубу, на которой мельтешила, кажется, вся команда корабля. Хотя это вряд ли — множество матросов под эхо приказов носились как угорелые на корме. Пока Мэтьюрин таращился на украшения, флаги и тщательно свернутые канаты, появился капитан Обри. Его сопровождал Рид с мерной лентой в единственной руке. Джек выглядел похудевшим, пожелтевшим и вымотанным, но улыбнулся:

— Вы вернулись, доктор? Мистер Мартин рассказал, что вы отлично провели время.

— Так и есть. Но Джек, выразить не могу, с каким пылом рвусь обратно домой.

— Ага. Думаю, что так. Как и я. Мистер Оукс, — Джек своим могучим голосом окликнул человека на фор–брам–стеньге, — в эту вахту строп оснастят, или вам гамак наверх послать? Мы, доктор, собираемся дать губернатору и его свите прощальный обед. По этому случаю всё веселье. Время переодеться у вас будет, но Киллик, боюсь, помочь не сможет. Он трудится как пчёлка. Мистер Рид, держите ленту строго здесь и не двигайтесь, пока не прикажу.

С этими словами Джек поспешил на корму, где три каюты объединяли в одну, а доведенный до белого каления плотник приделывал к столу еще одну откидную панель.

Хотя сейчас Стивен не являл образец проницательности, но ситуацию уловил: неестественно чистые матросы, всё, что можно отполировать песком или кирпичной крошкой, сияет ярче обычного. Всех охватило волнение, обычно предшествующее крупномасштабным флотским увеселениям. Готовились к подобному, исходя из опыта Стивена, так, будто все гости — старые опытные моряки, придирчивые, враждебные адмиралы, которым только бы проверить чернение самых верхних реев или есть ли пыль под полозьями карронад. Доктор спустился в свою нижнюю каюту (разум его еще слегка пребывал в смятении) и там обнаружил, что, несмотря ни на что, Киллик разложил всю надлежащую одежду. Мэтьюрин медленно оделся, уделяя особое внимание тому, как сидит мундир, и вышел в кают–компанию, обнаружив там Пуллингса, сияющего золотыми позументами коммандера.

— Вот и вы, доктор, — лицо Тома прояснилось, — я рад, что вы вернулись. Вы сияете как новенький пенни, а радуетесь так, будто пятифунтовую банкноту нашли. Надеюсь, вы принесли старой бедной посудине хоть немного удачи. Храни нас Господь, что за неделя!

— У тебя такой вид, будто ты через сражение двух флотов прошел, Том.

— Я снова смогу улыбнуться не раньше, чем завтра после обеда, когда мы отплывем, и суша скроется за горизонтом. Такое ощущение, будто матросы сговорились доставить нам проблем и вывалять имя «Сюрприза» в грязи. В стельку пьяных матросов приносят «омары» с вежливыми советами, как их лучше держать в порядке. Чертов Неуклюжий Дэвис закован в кандалы за то, что измочалил двух часовых в желе и выкинул в море их мушкеты, когда они попытались помешать ему посадить девку в шлюпку. А Угрюмый Джек все–таки привез девку: будучи накоротке с коком, он ее притащил на борт посреди бела дня, завернутую, будто свиную тушу. Он ее держал в форпике и кормил как бойцового петуха через лючок. Когда его разоблачили, заявил, будто это вовсе не простая женщина, он хочет жениться, а это освободит ее. Не будет ли капитан так добр? Разумеется, ответил капитан. Потом можешь получить расчет и сойти на берег с ней — корабль жен на борт не берет. Угрюмый Джек хорошенько подумал над таким предложением, и невеста отправилась на берег одна. Теперь все матросы его презирают. Еще один бедный идиот учудил… кое–что еще. Боже, как же я молился об отделении морских пехотинцев! Перед возвращением губернатора проклятые чиновники немного «потеплели», но к этому времени матросы уже погубили нашу репутацию. Хотя сейчас дела идут более гладко, и мы снова пришвартованы у причала, я не вижу особенной любви между кораблем и берегом. В жизни не видел капитана таким измученным или склонным… вы бы сказали, к раздражению. — Пробило четыре склянки. — А теперь, доктор, — продолжил Пуллингс, — мне пора окинуть все взглядом, а вам, наверное, надеть бриджи.

— Благослови тебя Господь, Том, — воскликнул Стивен, озабоченно взирая на собственные голые костлявые колени. — Как хорошо, что ты это заметил. Мой разум где–то блуждает. Я бы опозорил корабль еще сильнее.

Когда Стивен все–таки оделся, он сел за складной столик и стал писать Диане. Перо скрипело с невероятной скоростью, на койке громоздились листы бумаги.

— Если позволите, сэр, — позвал от двери Рид, — капитан полагает, что вам, может быть, интересно знать: наши гости отчалили от резиденции.

— Спасибо, мистер Рид. Я присоединюсь к вам, как только закончу этот абзац.

На палубу он поднялся непосредственно перед первым выстрелом салюта губернатору. С удовлетворением, но без особого удивления Стивен убедился, что полуукрашенный и встревоженный корабль превратился в невозмутимый боевой фрегат, уверенный, что реи выровнены с точностью до восьмой доли дюйма, а с любой части любой палубы можно есть как с тарелки.

На деле же ели с полного набора серебряной посуды Джека: из обитых байкой сундуков вытащили всё, кроме пары сломанных щипцов для сахара. Из–за кресла капитана Киллик с искренней радостью обозревал свой триумф — такое выражение странно смотрелось на лице, застывшем в сварливом недовольстве.

Гости заполнили стол. Стивен обнаружил, что ему досталось место между доктором Редферном и Фиркинсом, секретарем каторги.

— Как я рад, что нас посадили рядом, — поделился он с Редферном. — Боялся, что после нескольких слов на квартердеке, нас разлучат.

— Я тоже. С учетом размеров стола, мы бы могли друг друга и не услышать. Благие небеса, в жизни не видел ни такого великолепия на фрегате, ни такой гигантской скатерти.

— Я тоже, — присоединился Фиркинс, и уже тише спросил у Стивена. — Капитан Обри, должно быть, весьма состоятельный джентльмен?

— О да, очень и очень состоятельный. А еще он контролирует не знаю даже сколько голосов и в Палате Общин, и в Палате Лордов, а министерство его крайне ценит. — Стивен добавил еще пару деталей, дабы расстроить Фиркинса, но совсем немного, поскольку сердце его купалось в радости. Большую часть обеда, послеобеденного портвейна и кофе он провел в общении с Редферном. Великим натуралистом хирург не был. Когда Мэтьюрин, например, спросил у него, видел ли тот утконоса, доктор засомневался.

— Более современное имя — ornithorhynchus, — объяснил Стивен.

— Да, да, я знаю про это животное, — ответил Редферн. — Часто о нем слышал, не такое уж и редкое, и просто пытаюсь вспомнить, видел ли я его на самом деле или нет. Наверное, нет. Здесь его, кстати, зовут водяным кротом. Научного названия никто не поймет.

С другой стороны, Редферн мог многое поведать Мэтьюрину о поведении людей по отношению друг к другу в Новом Южном Уэльсе и на еще более страшном острове Норфолк, где он провел некоторое время: обычное, но не непреложное следствие абсолютной власти и отсутствия общественного мнения. Стивен так увлекся беседой и внутренним счастьем, что едва замечал течение обеда. Проводив доктора Редферна до госпиталя и поделившись мнением о водянке оболочки яичка, он заметил Джеку, сидевшему в одиночестве в восстановленной кормовой каюте с кружкой ячменного отвара:

— Как все замечательно прошло. Исключительно удачный обед.

— Рад, что ты так считаешь. А для меня он дьявольски тяжело шел — пришлось пахать как лошадь. Боюсь, остальные того же мнения.

— Нет–нет, вовсе нет, ни за что в жизни, мой друг. Джек, прежде чем подняться на борт, я повстречал офицера с мадрасского корабля, ха–ха! Ох, пока не забыл, на этот юго–восточный ветер полагаться можно?

— О Господи, да. Он дует десять дней подряд, и ртуть даже не шелохнулась.

— Тогда могу я попросить катер рано утром, и можно будет меня забрать у острова Берд?

— Разумеется, — согласился Джек, размахивая пустой кружкой. — Хочешь этого? Ячменный отвар.

— Если можно.

— Киллик, Киллик, сюда. Неси еще две банки ячменного отвара, Киллик, и дай Бондену знать, что доктору нужен синий катер к трем склянкам утренней вахты.