Однако Макмиллана монополия пока не превратила в прагматичного скота. Всю душную влажную ночь они с Ахмедом провели возле Стивена, обмахивали его, приносили воду из прохладной глубины колодца и осторожно покачивали гамак. А перед рассветом над морем зародился обещанный восточный ветер, несущий прохладу, и они с удовлетворением увидели, что больной погрузился в глубокий спокойный сон.
— Полагаю, сэр, он может быстро поправиться, — сказал Макмиллан, когда Джек кивком вызвал его из палатки. — Лихорадка спала с обильным потоотделением, так же неожиданно, как и началась. Если сегодня он спокойно полежит, время от времени попивая отвар, назавтра вполне сможет встать.
Стивен ошибался, полагая, что в лагере, полном моряков, не будет тишины и покоя — когда в утреннем небе ещё горели звёзды все они в молчании и на цыпочках выскользнули со своим скудным завтраком. На месте остались только несколько человек, чья работа почти бесшумна — команда изготовителей канатов со своими обрывками, шнурами и колесом, канонир, готовый ворошить свой порох, как только солнце даст хоть небольшую надежду его подсушить, парусный мастер, который уже добрался до кливера, и Киллик, намеревавшийся проверить гардероб доктора (Ахмед не умел управляться с иглой), и — славная работа — отполировать всё капитанское серебро.
Поэтому, когда незадолго до полудня Стивен выбрался из палатки, вокруг стояла странная и неестественная тишина. Макмиллан отправился на камбуз, чтобы должным образом позаботиться о бульоне. Ахмед ушёл ещё раньше поискать молодых свежих кокосов. А Стивен, направлявшийся в нужник, чувствовал себя вполне здоровым, хотя и до смешного слабым.
— Надеюсь, вы в добром здравии, сэр, — хриплым шёпотом приветствовал его главный канонир.
— Спасибо, мистер Уайт, мне гораздо лучше, — ответил Стивен. — Должно быть, вы очень рады этому прекрасному сухому ветру.
В ответ главный канонир проворчал, что теперь он, возможно, сумеет собрать это в бочку за пару дней. Потом добавил, гораздо громче и увереннее:
— Однако, вам не следовало подниматься и ходить в ночной рубашке, когда дует восточный ветер. Надо было окликнуть меня, а я бы заставил бы этого ленивого хрена Киллика принести посудину.
Главный канонир, как и доктор Мэтьюрин, являлся уоррент–офицером, хотя и не входил в круг офицеров, но был вправе высказывать своё мнение. Изготовители канатов подобных прав не имели, но так неодобрительно смотрели на Стивена, когда тот проходил туда, а после обратно мимо канатной мастерской, что он уже рад был вернуться в свою палатку. Макмиллан принёс ему миску супа из бабируссы, сдобренного толчёными сухарями (черепаху сочли чересчур тяжёлой), поздравил с выздоровлением, с некоторым оттенком укоризны указал, что в дальнем углу палатки имеется ведро, и добавил, что Ахмед, наверняка, вот–вот вернётся, он пошёл только к мысу на западе, а пока Киллик поблизости, он, Макмиллан, хотел бы немного вздремнуть. И почтительно добавил, что доктору хорошо бы сделать то же самое.
Так доктор и поступил, несмотря на отдалённый радостный рёв, раздавшийся на берегу ближе к полудню, где над внушительным костром из плавника поворачивалась на вертеле бабирусса. Стивен проснулся от звуков незнакомого малайского говора, потом услышал ответ Киллика: «Ха–ха, приятель. Скажи им, в другом сундуке ещё полно. Я бы в два раза больше разложил, ежели б было место».
Ахмед перевёл эти слова, добавив от себя, что капитан Обри чрезвычайно богатый и ужасно важный, в своей стране что–то вроде раджи. Ему ответил необычно высокий голос — кастрат или ребёнок — и Ахмед стал объяснять, что и с какой целью делает с этим порохом канонир. Раздавались и несколько других голосов, говорили по–английски и приглушённо, поскольку, хотя Ахмед не раз повторил «ему уже куда лучше, ребята, и в туалет сам выходил», ему отвечали «но он же сейчас спит, так что говори потише».
Однако, обладатель высокого пронзительного голоса вовсе не считал нужным говорить тише. Он настырно продолжал выспрашивать Ахмета про порох — а это всё? — он уже готов? — а когда будет? — а он получится хороший? В конце концов, Стивен выскользнул из гамака, натянул рубашку и бриджи и вышел наружу. Писклявый голос тут же стал выглядеть естественно, поскольку принадлежал изящной молодой женщине — ну, довольно–таки молодой — и, судя по красивому живому лицу и прекрасному телосложению, принадлежавшей к даякам. Женщина была одета в длинную плотную юбку, придававшую походке грацию и гибкость китаянок с забинтованными ногами, и короткую блузу, которая не скрывала груди и не была для этого предназначена. Она часто трепетала и распахивалась от усиливающегося ветерка — на радость морякам. За поясом женщины был заткнут крис с рукоятью из слоновой кости, а её вторые резцы (не те, что посередине) были обточены так, что выглядели как две пары собачьих зубов. Возможно, подумал Стивен, именно это придавало её лицу такое примечательное агрессивное выражение. Однако, это нисколько не сдерживало пыл моряков и нескольких оставшихся в лагере морских пехотинцев. Они столпились вокруг и таращились как телята. А канонир, хоть и не оставил свою кучу, недостаточно рассыпчатую, чтобы считаться почти готовой, изо всех сил старался удовлетворить её любопытство.
Стивен приветствовал гостей. Молодая женщина и её седовласый спутник отвечали с формальной вежливостью, обычной среди тех, кто говорит по–малайски, но с акцентом и некоторыми отличиями, каких Стивен никогда прежде не слышал. Ахмед выступил вперёд с объяснениями: он дошёл до западного мыса в тщетных поисках кокосовых орехов и встретил их, высадившихся с маленькой проа — малайской парусной лодки — вместе с пятью компаньонами. Они спросили, что Ахмед ищет, и когда он объяснил, дали ему вот эти орехи — Ахмед указал на небольшую сеть. Прилив ушёл и вместе с течением это создало такое волнение, что проа не смогла приблизиться к берегу даже при самом благоприятном ветре, поэтому он провел их средней тропинкой.
— Как же она шла в такой юбке? — поинтересовался Стивен, по–английски и чуть в сторону.
— Она её сняла, — стыдливо покраснел Ахмед.
— Восхитительный у вас нож, — сказал женщине Стивен. — Обычно рукоять не предназначается для такой маленькой изящной руки.
— Позвольте вашу достойную руку, — пугающе улыбнулась молодая женщина, вытащив крис — острое лезвие из воронёной стали с насечками, и провела по руке, выбрив полоску так чисто и гладко, как хороший цирюльник.
— Скажите, пусть на мне покажет, — вскричал главный канонир, а восточный ветер подхватил брошенный им край парусины, осыпал порошком его помощника и далеко разнёс порох неуловимым, безвозвратно потерянным облачком пыли.
— Смотри, Том Эванс, что я из–за тебя сделал, тупой ты хер, — взревел мистер Уайт.
— Ахмед, — сказал Стивен, — будь любезен, кофе в палатку. Серебряный кофейник, четыре чашки и подушку для леди. Бережёный Киллик, беги побыстрее к капитану, передай ему моё почтение и скажи, что сюда прибыли двое морских даяков.
— И бросить моё серебро? Да с моими бедными ногами? — заныл Киллик, размахивая руками над нереально сверкающим на солнце арсеналом столовых приборов. — Ох, сэр, пошлите лучше юного Ахилла. Он бегает шустрее всех во флоте.
— Ну, ладно. Пожалуйста, Ахилл, поспеши. Уверен, ты не забудешь передать капитану моё почтение.
А когда Ахилл перемахнул через бруствер и помчался по склону, продолжил:
— Ты что, не доверяешь своим товарищам по команде, Киллик?
— Нет, сэр, — отвечал Киллик. — Ни им, ни тем иностранцам. Не хочу сказать ничего плохого о леди, но как они вошли и сказали «привет» на своём языке, сразу показались очень заинтересованными. Господи помилуй, как они вытаращились на эти супницы!
Проходя мимо выставки серебра, гости по–прежнему казались заинтересованными, но обменявшись парой слов на языке, который явно не был малайским, отвели глаза и вошли в палатку.
Очевидно, седовласый мужчина находился в подчинении у женщины. Он сел на землю в некотором отдалении, и, хотя его слова на малайский лад звучали достаточно вежливо, они были далеко не так изысканны и многословны, как её речь, оживлённая, без грубых прямых вопросов, но направленная на то, чтобы извлекать из Стивена информацию, какую он сочтёт возможным выдать.
