По-видимому, образ Тартюфа был интересен Чехову. Когда в 1903 году жена, Ольга Книппер, прислала ему список пьес, которые собирался ставить Художественный театр, где была пьеса А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», он заметил: «Мне кажется, эта пьеса у вас совсем не ко двору. Ведь это русифицированный «Тартюф», это крымское бордо. Уж если ставить что, то «Тартюфа», или не ставить ни той, ни другой пьесы».

«Русифицированный» Тартюф был явлен в отечественной литературе не только образом выскочки Глумова, ловкого охотника за чужим приданым, умеющего словом и делом очаровывать ближних и дальних. Другой Тартюф, образ, не менее характерный для русского сознания – Фома Опискин из «Села Степанчикова и его обитателей» Ф. М. Достоевского (1859).

История Опискина написана Достоевским как история русского Тюртюфа, которому власть над душами и умами нужна для удовлетворения болезненного тщеславия и ущемленного самолюбия, а не собственно ради выгоды и денег. Однако повесть названа не именем главного героя, но «Село Степанчиково и его обитатели». Обольщение ничтожным Опискиным целого дворянского семейства было бы невозможным, если бы в самом этом семействе не было тех черт и особенностей, которые в уродливой, карикатурной форме присущи Фоме.

В пьесе Мольера главная защитница и покровительница безродного Тартюфа – святоша госпожа Пернель, мать хозяина дома. Она убеждена, что Тартюф – это кладезь добродетелей, и всячески внушает это своему сыну. В повести Достоевского корни порабощения семьи Фомой лежат в отношениях матери, генеральши Крахоткиной и ее сына, полковника Ростанева.

О Ростаневе в повести говорится, что трудно было представить человека добрее. Когда Ростанев был молод, его мать долго не давала согласие на женитьбу сына, укоряя его в эгоизме, в неблагодарности, доказывала, что «имения его, двухсопятидесяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то есть на содержание маменьки, со всем ее штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.), и среди этих укоров, попреков и взвизгиваний вдруг, совершенно неожиданно, вышла замуж сама». Овдовев, генеральша переехала к сыну, по-прежнему попрекая его в неблагодарности и постоянно испытывая его почтительность. Вместе со штатом мосек, шпицев и китайских кошек в усадьбе Ростанева, доставшимся ему по наследству, появился приживал Фома Опискин.

«Представьте же себе теперь вдруг воцарившуюся в его тихом доме капризную, выживавшую из ума идиотку, неразлучную с другим идиотом – ее идолом, боявшуюся до сих пор только своего генерала, а теперь уже ничего не боявшуюся и ощутившую даже потребность вознаградить себя за свое прошлое, – идиотку, перед которой дядя считал своей обязанностью благоговеть уже потому только, что это была мать его», – пишет Достоевский.

Вспомним, что высообразованный профессор Серебряков, без гнева и как само собой разумеющееся, называет свою тещу, вдову сенатора, «старой идиоткой».

Характерно, что, хотя сын бурсака Серебряков является знаменитым профессором, а сын дьячка Фома Опискин – приживалом в барском доме, стезя их интересов и устремлений, цель их мечтаний совпадает – они оба толкуют об изящной словесности и грезят о славе. Серебряков писал и читал лекции о литературе и искусстве, Фома имеет претензию считать себя сочинителем. «Я знаю, он серьезно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, для которого он и на свет призван и к свершению которого понуждает его какой-то человек с крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того. Именно: написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия…» «Всё это, разумеется, обольстило дядю», – рассказывается в повести «Село Степанчиково и его обитатели».

Вера в великое предназначение Серебрякова тоже обольстила Войницкого. Говоря о характере своего героя, рассказчик замечает, что полковник Ростанев был «один из тех благороднейших и целомудренных сердцем людей, которые даже стыдятся предположить в другом человеке дурное, торопливо наряжают своих ближних во все добродетели, радуются чужому успеху, живут таким образом постоянно в идеальном мире…» Кроме того, в повести говорится, что Ростанев благоговел перед словом «наука» или «литература» самым наивным и бескорыстнейшим образом, хотя сам никогда и ничему не учился: «Это была одна из его капитальнейших и невиннейших странностей».

«Капитальнейшая и невиннейшая странность» – благоговение перед словом «наука» и «литература» – кажется, это сказано и о Войницком. Этой капитальнейшей странности Войницкий посвятил все свои труды и дни, воздвигнув на пьедестал своего зятя, Серебрякова. История взаимоотношений генеральши Крахоткиной и ее сына, история этой семьи не только предваряет удивительные события, происшедшие в селе Степанчиково, но и объясняет их. Без нее сюжет о российском Тартюфе, заставившем трепетать перед собой своих благодетелей, не имел бы под собой почвы. Чехов предпочел истоки драмы семьи Войницких скрыть, однако представил не менее удивительные «Сцены из деревенской жизни».

Тема взаимоотношений отцов и детей в произведениях Чехова выявляет характерную закономерность. Если под таким углом зрения попытаться перечитать многотомное собрание сочинений Чехова: юмористику, рассказы, повести, драматургию, то картина предстанет поистине удивительная.

За несколькими исключениями (равнодушный к своей матери лакей Яша в «Вишневом саде», Аксинья в повести «В овраге»), родители виноваты перед своими детьми – в себялюбии, немилосердии, сердечной глухоте, деспотизме. Мисаил и Клеопатра Полозневы и их жестоковыйный отец-архитектор в «Моей жизни», отец Лаптева в повести «Три года», Орлов и его маленькая дочь в «Рассказе неизвестного человека», Раневская и Варя с Аней в «Вишневом саде», родители Сарры в «Иванове».

Очевидно, что истоки такого взгляда на отношения отцов и детей лежат в семейной истории Чеховых. Писатель был далек от того, чтобы искать прототипы для своих героев среди своих родных, однако тема губительности семейного деспотизма и влияния его на всю последующую жизнь тревожила и никогда не оставляла его.

Знаменитая цитата из письма брату Александру от 2 января 1889 года весьма красноречива: «Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой <…> Деспотизм преступен трижды. Если страшный суд не фантазия, то на этом суде ты будешь подлежать синедриону в сильнейшей степени…»

Мысль о незначительности собственной жизни и необходимости жертвовать всем во имя того, кто является существом избранным, вряд ли могла стать основополагающей для молодого Войницкого, если вера в это не была внушена ему еще в детстве.

«Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием», – говорит в «Трех сестрах» Андрей Прозоров, очень скоро нашедший нового домашнего «угнетателя» и всеобщего семейного деспота, жену Наташу.

Бездарный, но вполне преуспевающий архитектор Полознев в повести «Моя жизнь», толкующий о святом огне и духе божьем и обожающий лишь себя, «быстро и ловко, привычным движением» в споре бьет взрослого сына по щекам. «В детстве, когда меня бил отец, я должен был стоять прямо, руки по швам, и глядеть ему в лицо. И теперь, когда он бил меня, я совершенно терялся и, точно мое детство всё еще продолжалось, вытягивался и старался смотреть прямо в глаза», – говорит Мисаил Полознев.

В комедии «Вишневый сад» мать Ани и Вари, очаровательная, чувствительная Раневская, живет с таким размахом и в такой роскоши, что приводит своих детей и свой дом к полному банкротству. Забирая последние деньги, которых могло хватить надолго, а ей, как она сама признается, «хватит ненадолго», она с легкостью жертвует будущим дочерей. Варе и Ане придется нелегким трудом зарабатывать себе на жизнь.