Требатий передал маленький красный футляр с печатью старшему среди римлян (капитану, или как его там?) и двинулся в обратный путь. Рот его тут же наполнился сладкой слюной. На обед сегодня жареный гусь. Мало что можно сказать хорошего о моринах, но гуси у них отменные. Наверное, лучшие в мире. Они не только кормят этих красавцев улитками с хлебом и поят вином, но также знают, когда резать птицу, чтобы мясо ее было нежнейшим и таяло во рту.

Гребцы баркаса, по восемь человек с каждого борта, работали без устали, слаженно, хотя на борту не было гортатора, чтобы задавать ритм. Через каждый час они отдыхали, пили воду, потом опять сгибали спину, упираясь ногами в выступы на дне лодки. Их капитан сидел на корме при рулевом весле и ведре для вычерпывания воды, сноровисто уделяя внимание то тому, то другому.

По мере приближения высоких, поразительно белых утесов Британии царь Мандубракий, чопорно и гордо восседавший на носу судна, на глазах делался все спесивей. Он возвращался домой, отдаляясь от белгской крепости Самаробривы, главного города амбианов, где его держали с другими заложниками, пока Цезарь решал, как с ними быть.

Римская экспедиционная армия, посланная в Британию, занимала длинную прибрежную полосу, которая дальше переходила в болота Кантия. Поломанные корабли – как же их много! – стояли на границе песка и воды, подпертые стойками и окруженные римским полевым лагерем для надежной охраны. Рвы, стены, частоколы, брустверы, башни, редуты протянулись, казалось, на много миль.

Начальник лагеря Квинт Атрий поджидал царя Мандубракия, груз гвоздей и маленький красный цилиндр от Помпея. До захода солнца оставалось еще несколько часов. В этой части света солнечная колесница двигалась намного медленнее, чем в Италии. На берегу стояли тринованты, бурно радуясь, что вскоре увидят своего повелителя. Когда тот сошел на песок, они принялись хлопать его по спине и, как это у них принято, целовать в губы. Квинт Атрий решил не мешкая отправить письмо Помпея адресату, ибо до Цезаря было дня три пути. Привели коней. Тринованты и римский начальник кавалерии поскакали к северным воротам, где их ждали пятьсот конных эдуев. Они поместили царя и его свиту в центр колонны, а префект пришпорил коня, чтобы возглавить колонну и заодно дать триновантам поговорить без помех.

– У меня нет уверенности, что они не знают языков, близких нашему, – сказал Мандубракий, с наслаждением вдыхая горячий и влажный воздух, пахнущий родным домом. – Они могут понимать, о чем мы говорим.

– Цезарь и Трог понимают, другие – нет, – ответил его двоюродный брат Тринобеллун.

– Я не уверен, – повторил царь. – Они обретаются в Галлии около пяти лет, и в основном среди белгов. Пользуются их женщинами.

– Шлюхами!

– Женщины есть женщины. Они без умолку болтают, а слова оседают в памяти.

Они въехали в большой лес, дубовый и буковый. Кроны деревьев сошлись над дорогой. Конники напряглись, вскинули копья, проверили сабли и передвинули на грудь круглые маленькие щиты. Через какое-то время колонна вышла на открытое место, расчищенное под пашню и щетинившееся пшеничной стерней. Обуглившиеся остовы двух-трех домов резко выделялись на рыжевато-коричневом фоне.

– Зерно собрали римляне? – спросил Мандубракий.

– На землях кантиев – да.

– А у Кассивелауна?

– Он сжег все, что не смог собрать. К северу от Тамезиса римляне голодали.

– А мы как питались?

– Нам всего хватало. Римляне платили за все, что брали.

– Тогда надо узнать, какие запасы у Кассивелауна, есть ли у них еще пища.

Тринобеллун повернул голову. Голубые спирали на лице его и на торсе словно бы загорелись в закатных лучах.

– Мы обещали помочь Цезарю ради твоего возвращения, но он – наш враг, и чести в том нет. Мы согласились между собой, что решать должен ты, Мандубракий.

Царь триновантов засмеялся:

– Конечно, мы поможем Цезарю! У кассов много земли и скота. Все это будет нашим, когда Кассивелаун падет. Римляне думают, что используют нас, но это мы используем римлян.

Тут вернулся начальник. Конь под ним нервно плясал и прядал ушами.

– Недалеко отсюда находится оставленный Цезарем лагерь, – сообщил он, старательно выговаривая слова на белгском наречии атребатов.

Мандубракий, вскинув брови, посмотрел на сородича:

– Что я тебе говорил?

Он обратился к римлянину:

– Лагерь цел?

– Абсолютно цел, до самого Тамезиса.

Тамезис – большая река, глубокая и широкая, с сильным течением. Однако имелось одно место, где ее можно было перейти вброд. На северном берегу начинались земли кассов, но никто не защищал сейчас ни переправу, ни выжженные поля. Перейдя Тамезис на рассвете, колонна продолжила путь по неровной местности, где холмы поросли деревьями, а низины были распаханы или использовались как пастбища. Потом конники свернули на северо-восток и миль через сорок вступили во владения триновантов, где на межевой возвышенности стоял лагерь Цезаря, последний бастион Рима на чужой стороне.

Мандубракий никогда прежде не видел великого человека, хотя был взят в заложники по его повелению. Когда его привезли в амбианскую Самаробриву, Цезарь уже убыл в Заальпийскую Галлию, а потом перебрался в порт Итий с намерением тут же отплыть. Лето обещало быть необычайно жарким – хороший знак для перехода через предательский пролив. Но все пошло наперекор плану. Треверы, племя в кельтской Галлии, делали попытки к примирению с германцами, жившими по ту сторону Рейна, и два их властителя, два вергобрета, пребывали в раздоре. Один, Цингеториг, считал, что выгоднее подчиниться диктату Рима, а другой, Индутиомар, полагал, что надо поднять мятеж при поддержке германцев. Тут появился Цезарь с четырьмя легионами, двигаясь, как всегда, быстрее, чем могли поверить галлы. О мятеже пришлось забыть. Вергобретов заставили пожать руки друг другу. Цезарь взял еще заложников, включая сына Индутиомара, потом вернулся в порт Итий, подгоняемый шквалистым северо-западным ветром, дувшим без перерыва уже двадцать пять дней. Думнориг, предводитель эдуев, попытался сбежать, но поплатился жизнью. Так что в результате великий человек отбыл в Британию на два месяца позже намеченного срока, чем был весьма раздражен.

Хорошо знавшие его легаты понимали, что он еще не успокоился, но, когда Цезарь пришел, чтобы приветствовать Мандубракия, никто, кроме тех, кто ежедневно общался с командующим, не заподозрил бы этого. Очень высокий для римлянина, Цезарь был одного роста с царем, но отличался от него сухощавостью и рельефностью мускулатуры, особенно на ногах (сильные ноги вообще были характерны для римлян, привычных к длительным переходам). Дополняла образ искусно изготовленная кожаная кираса и юбка из свисающих кожаных ремней. Опоясан великий человек был не мечом или кинжалом, а алой лентой, завязанной ритуальными узлами, – знак его высокого положения. А еще он был светловолосым, как галл! Его редкие бледно-золотистые волосы, зачесанные с затылка на лоб, чуть вились. Брови, тоже бледные, контрастировали с обветренной, цвета старого пергамента, кожей. Губы чувственные, капризные. Нос длинный, с горбинкой. Но больше всего говорили о нем глаза, бледно-голубые, с тонкими черными ободками. Взгляд их был проницательным, холодным, всеведущим. Мандубракий подумал, что Цезарь отлично знает, почему выбрал именно триновантов.

– Я не скажу тебе: добро пожаловать на твою собственную землю, Мандубракий, – произнес Цезарь на хорошем языке атребатов, – но надеюсь, что это скажешь мне ты.

– С радостью, Гай Юлий.

Великий человек засмеялся, демонстрируя прекрасные зубы.

– Нет, просто Цезарь, – поправил он. – Все знают меня как Цезаря.

Вдруг возле него возник Коммий. Он широко улыбнулся Мандубракию, подошел к нему, обнял, похлопал. Но когда полез с поцелуями, Мандубракий слегка отстранился. Червь! Римская кукла! Собачка Цезаря. Царь атребатов, предавший Галлию! Рыщет всюду, выполняя приказы врага. Сдал, кстати, и его, Мандубракия. И неустанно хлопочет, сея разногласия среди вождей бриттов и обеспечивая Цезарю необходимую поддержку.