— Но эта ночь не только для скорби, — еще один факел вспыхнул за Кваскви, теплый желтый свет превратил волосы того, кто его держал, в темное золото. Элиза.
Она была красивой даже с жуткими синяками на шее, заметными в трепещущем свете. Она уже не была запуганной жертвой. Восхищение и волнение сияли в ее глазах, хоть она почти скалилась. Словно часть ее хотела больше, чем собрания толпы.
Я моргнула, и это пропало, Элиза снова выглядела как болельщица.
Кваскви продолжал:
— Мы еще и празднуем жизнь. Наша семья отпустила двух духов в Танец на небе, но потерю сбалансировала жизнь Элизы, — Кваскви опустил ладони на ее плечи, как добрый отец. — В наш круг пришли хафу. Они — наши дети, наши смертные мечты о будущем, — он поднял кулак в воздух. — Они делают нас сильными!
Раздался хор криков в ответ. Волнение толпы было ощутимым, кружило голову. Джордж отодвинулся от плеча Колымы, оба стали бить по грудям кулаками. Прозвучало имя Элизы, как и многих, кого я увидела этой ночью. Она позировала как участница конкурса красоты, махала некоторым с королевским достоинством. Это больше напоминало выпускной в школе, чем похороны. И пока одна часть меня следила, как умело Кваскви играет толпой, другая, глубокая часть меня хотела всем сердцем участвовать в этом, ощущать сильное горе и огромную гордость Колымы и Маригольд, не сдерживаясь смущением и цинизмом.
Кваскви снова поднял руки, словно безумный органист в фильме ужасов. Перья орла в его венце трепетали на невидимом ветру. Толпа притихла.
— Настала новая эра для Иных Тихого океана. Совет в Токио раздавлен, — сообщил он. Пон-сума скривился, а Кен приподнял бровь. — Их стремление к чистоте не дало им увидеть, что нужно современному миру: те, кто относятся и к нашим древним родам, но и могут жить в мире людей. Портлэнд, Сан-Франциско, Гонолулу получили шанс. Шанс показать всем в чаше Тихого океана, где лежит будущее.
Маригольд подошла к алтарю с подносом, укрытым вышитой тканью. Она кивнула Кваскви и Элизе. Кваскви убрал ткань, и стало видно олимпийский факел.
— Так пусть это сделает хафу. Пусть тот, кто силен и наивен, древний и новый, попрощается с Дзунуквой, отмечая новое будущее для Портлэнда, — он сделал что-то с нижней частью факела, и он загорелся, огонь был красивой палитрой красного, оранжевого и голубого в центре.
Элиза наполовину повернулась к Кваскви, кивнула с довольной улыбкой.
Но Кваскви искал лицо в толпе. Кен выпалил в мою сторону:
— Ганбарэ!
Почему он желал мне удачи? И толпа зашумела, захлопала. Толпа расступилась, создав путь между мной и алтарем. Марлин толкнула меня в спину.
— Иди! — сказала она. — Он зовет тебя.
Паника заморозила меня. Слишком много глаз, ожиданий, но так мало понимания того, что происходит. От этого я обмякла как марионетка без нитей.
— Хераи Кои, позволь тебя сопроводить, — сказал Кен на английском, вдруг оказавшись рядом. Он мягко надавил на спину, ведя меня по проему в толпе. Он бормотал мне успокаивающие фразы на ухо. У алтаря Кваскви буркнул едва слышно:
— Олень в свете фар.
Кен парировал:
— А что ты ожидал?
Элиза фыркнула, пронзила недовольным взглядом, но отошла в сторону.
— Кои Хераи из древнего рода баку, прошу, прими этот факел. Разожги погребальный костер нашей убитой сестры, Дзунуквы, и отправь ее душу в танец на небе.
Я подавила неуместный смех. Он был серьезен. Кваскви хотел, чтобы я играла примерного ребенка хафу. Что он задумал?
Кваскви сунул факел мне в руки.
— Подыгрывай как хорошая маленькая баку, Кои. Ты у меня в долгу.
Я еще ни разу не видела погребальный костер. Что делать? Я поежилась. Сверток ткани длиной и размером с тело лежал на вязанках прутьев, перемотанных бечевкой, и все они были на больших ветках и бревнах. Тело Дзунуквы казалось маленьким, по сравнению со страшным воспоминанием о ней, нависшей надо мной с ледяными криками на площади Пайонир. Запах керосина ударил меня по носу. Я склонилась и прижала факел к ближайшей вязанке прутьев. Они засияли оранжевым, но не загорелись.
— Кен, — громко прошептал Кваскви, — нужно больше театральности.
Кен закрыл глаза, мышцы вокруг рта напряглись. Он сжал кулаки по бокам. Синий огонь из центра факела соскочил на хворост. Толпа взвыла, глядя, как пляшущий огонь окутывает Дзунукву. Сначала воздух оставался холодным, костер горел от иллюзии Кена. Кваскви схватил меня за руку, чуть взмахнул, и факел улетел в центр костра. Мое лицо задел настоящий жар. Из центра синего огня красные языки пламени развернулись как большая огненная роза. Джордж снова взревел, и в этот раз Колыма подхватил рев, а за ними и некоторые в толпе.
Кваскви был серьезен, но вблизи я видела искры радости в его глазах. Он вытащил перо из венца и бросил в костер.
Это была чистая мелодрама. Воздух стал густым от эмоций, керосин и пепел щекотали мой нос, и контрастирующие ощущения холода ночи на шее и жара костра Дзунуквы на лице кружили голову. Часть меня, скрыта под камнем, появившимся за годы отдаления от людей, пробудилась. Она выбралась из каменной темницы и потянулась. Эта часть меня, не борец, не параноик, была рада вниманию толпы как Элиза. Я прикусила губу. Было просто позволить манипуляциям Кваскви повлиять на мое эго.
Но Кои-борец посылала сигналы тревоги. Это казалось… не правильным. Кваскви навязывал мне роль, которую я не была готова играть. Я не знала, могла ли быть в центре эмоций всех собравшихся. Дрожь вернулась. Я не могла остановить стук зубов.
— Ты в порядке? — сказал Кен. Он сжал мою руку. Я так дрожала, что он удерживал почти весь мой вес.
Маригольд вернулась без подноса. Она запела припев известной песни «Аллилуйя», отмечая боль и священность смерти. Вся толпа присоединилась к Маригольд в припеве: приятный гудящий бас Кваскви и сопрано Элизы. Треск костра добавлял ритм пению. Эта песня не переставала задевать мое сердце, даже когда я смотрела кавер К.Д. Лэнг на YouTube. Под бархатным небом с миллионом звезд толпа пела вместе, лица озарял пляшущий огонь, и это разбивало мое сердце на кусочки. Кои-борец притихла. Я вдыхала дым. Тут, среди всех собравшихся и их горя, я искренне ощущала, что нашла свое место.
Треск грома, ближе, чем он мог быть при безоблачном небе сверху, привел меня в чувство, и я вздрогнула. Но больше никто не вздрагивал.
Гром пророкотал снова. В воздухе собиралось электричество, как перед грозой, пропитывало долину. Маригольд и Кваскви подняли лица к звездному небу, протянули к нему ладони, словно молились.
Вспышка неровной молнии пронеслась по небу и ударила по костру с грохотом сдающей назад машины. Узкий сверток в центре огня засиял золотым, запах озона взывал слезы на глазах. Я потерла их кулаком. Я сморгнула слезы, а сверток вспыхнул и рассыпался пеплом. Огонь притих, сияние стало ровным.
Толпа одновременно выдохнула. Буря эмоций успокоилась. Отовсюду зазвучали приглушенные голоса.
С неба сверху слетела большая тень к дальнему краю погребального костра, села на самый высокий камень на поляне. Это был орел размером с машину, трепет огня заставлял его перья сиять красным и золотым. Он выгнул шею и издал пронзительный вопль. Толпа притихла, некоторые упали на колено.
Громовая птица.
Очень медленно Буревестник повернула большую голову, и глаз, наполовину прикрытый тяжелым веком, посмотрел на меня. Я видела Буревестника до этого только днем, и даже тогда эти яркие глаза манили меня. А в темноте эффект усиливался вдесятеро.
Его зрачки горели изнутри ярким огнем. Казалось, кто-то бросил драгоценные металлы в лаву и размешал, чтобы получились потрясающие узоры. Я ощутила притяжение в животе, где трепетал огонек баку в ответ на вызывающий взгляд Буревестника. Я сделала шаг вперед, протянула руку к орлу.
«О, красавец, позволь тебя коснуться».
— Кои!
Я не слушала Кена, сделала еще шаг. Далекая часть меня заметила пылающий жар под пятками, но остальную меня охватило сильное желание попробовать, ощутить силу снов в роскошных глазах Буревестника. Я сняла левую перчатку, отчаянно желая коснуться плоти.
