Ленин, будучи, так сказать, диалектиком, реалистом “от бога”, такое положение дел видел отчетливо, видел несоответствие канонических представлений с сутью дела. Однако новые формы политической жизни стали для него ее сущностью как только он принялся за обобщения, переменчивые явления практики – его собственной теорией, их неустойчивость – устойчивым знанием.

Поэтому, по мере изменения ситуации, отхода от сиюминутности, от текущих дел в прошлое или будущее, ценность теоретических выводов Ленина катастрофически падала. Их историческую несостоятельность не замедлил использовать в своей полемике Плеханов, мы сами живем в будущем и не можем более обольщаться всеобъемлющей ценностью ленинского наследия для текущих дел.

С другой стороны, согласитесь, что интеллигенция, в роли пролетариата делающая революцию, революционно использующая марксизм, и интеллигенция, развивающая теорию политической экономии, – это не одно и то же. Смешно ждать от русской социал-демократии в ее положении политического представителя рабочего класса глубоких научных разработок – это не ее задача. “Теории” русской социал-демократии диктуются политическим моментом, плавают на поверхности политики, от нее требуется только одно – защищать интересы рабочих. Когда же эсдек выходит за пределы этой необходимости, его выкладки оказываются не более, чем самосохранением “его” класса.

Пролетариат вырабатывает представление о необходимости социальных изменений в силу своего социального положения, в силу своего социального интереса. Измените положение пролетариев, и тот же социальный интерес будет вырабатывать иные теории, и нельзя сказать за или против интересов общества.

Действительное знание – это не только другая работа, на которую у эсдека просто нет времени; оно, если исходить из его классовой ограниченности, его зависимости от целей класса, адвокатом которого он является, эсдеку с какого-то времени становится недоступно. Выводам пролетарских деятелей суждена историческая недолговечность и прагматичность, граничащая с оппортунизмом, склонность к морализации, почерпанной из понятий рабочего класса о справедливости, а это – категория скорее веры, чем знания.

Оттого, вероятно, ныне Ленина цитируют как Христа.

Но вселенная устроена несколько иначе, чем голова самого справедливого человека, и как христианство существовало не имея ни малейшего касательства к действительному устройству христианского мира, так и марксизм в интерпретации Ленина непроизвольно игнорирует устройство и несправедливость русского социализма.

Сделав революцию, ленинизм исчерпал себя.

* * * *

Весь внешний идеализм мышления Ленина и, следовательно, восприятие его поступков как мессианства и бонапартизма, есть простое отражение способа осуществления революции в России – “сверху”, разумеется в наиболее благоприятный момент политического кризиса.

Заимствовать и осуществить марксизм в России могла только интеллигенция, ее радикальная часть. С такой точки зрения, она – пролетариат, а ее организация есть пролетарская по свои целям организация. “Заговор интеллигенции”, поддержанный рабоче-крестьянской массой; “гегемония пролетариата в буржуазной революции” придает тройственному союзу социал-демократов, рабочих и крестьян характер строго централизованной иерархии.

Централизм осуществлялся точно так, как описывал его Плеханов, если судит по уставу партии, принятому на втором съезде РСДРП. “Верховным органом партии был признан партийный съезд… Съезд назначал руководящие центры… Взаимоотношения между руководящими центрами и местными социал-демократическими организациями определялись уставом… На ЦК возлагалась задача организовывать комитеты, союзы комитетов и все другие учреждения партии и руководить их работой…”37

“Сила и власть ЦК, твердость и чистота партии – вот в чем суть”38 – писал Ленин в своих заметках в прениях по уставу, и, “исходя из реальных условий и интересов дела, съезд определил, что партия строится сверху вниз – от партийного съезда к отдельным партийным организациям”.39

Политическая свобода по сути существовала в пределах узкого круга лиц, профессиональных революционеров, центра партии. Двойственность русской социал-демократии, соединение в ее лице интереса пролетариев и людей умственного труда, их индивидуализм, способствовали умственным разногласиям на грани заумия, что, в конечном итоге, привело к развалу “комгвардии” в конце двадцатых годов,

Посмотрим, однако, как обрисовывает ситуацию Плеханов.

“Российская социал-демократия называет себя рабочей партией. И это не самозванство с ее стороны. Она, несомненно, – рабочая партия в том смысле, что она стоит на точке зрения интересов рабочего класса и защищает эти интересы, как может и как умеет.

Но если бы нас спросили, какую роль играют рабочие в ее внутренней жизни, то мы, не желая скрывать истину, ответили бы: почт никакой. Главным вершителем ее судеб являлась до сих пор так называемая интеллигенция, и кто желает понять ее историю, тот должен прежде всего понять, что такое наши интеллигенты”.40

“Интеллигент это человек умственного труда, что конечно не мешает ему предаваться умственной лени. В качестве человека умственного труда он, поскольку не мешает ему его умственная лень, легко схватывает общие идеи и охотно распространяет их в окружающей среде. За эти свойства его надо признать чрезвычайно полезным, а при известных общественно-политических условиях даже незаменимым “фактором прогресса”. Но, – известно, что и на солнце есть пятна, – интеллигентный “фактор прогресса” отличается и крупными недостатками в значительной степени ослабляющими значение его достоинств…

Интеллигенты легко усваивают себе общие идеи, касающиеся тех отношений, которые существуют в окружающем обществе. Но эти идеи не опираются на собственный опыт интеллигента, и потому они всегда поверхностны. “Интеллигентный” человек не принадлежит ни к одному из тех общественных классов, борьбой которых определяется вся внутренняя жизнь общества: он не капиталист, не рабочий, не землевладелец, не мелкий буржуа промышленности или земледелия. Он живет вне этих классов, хотя иногда стоит и близко от них, и если он судит об их положении и об их взаимных отношениях, то судит именно по книгам, а не на основании собственного опыта.

Для интеллигента характерно отвлеченное мышление по тому методу, который у Гегеля, а вслед за Гегелем у Энгельса, назывался метафизическим. Метафизик мыслит по формуле: да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого; он не понимает, что отвлеченной истины нет, что все зависит от обстоятельств времени и места, что истина всегда конкретна. Он и на истину смотрит независимо от времени и места, с точки зрения бескровной абстракции. Ему чуждо сознание того, что вследствие перемены обстоятельств истина становится заблуждением, а заблуждение истиной”.41

Итак, интеллигент мыслит до крайности отвлеченно. Он метафизик до конца ногтей. Это не единственный его грех. Он, кроме того, большой индивидуалист. Он останется им как бы не увлекался он социализмом. Интеллигент работает, – когда работает, – головой, а работа головой есть работа в одиночку,… его коллеги являются не столько его товарищами, сколько конкурентами… То новое распределение дохода, которое вызвала их борьба, не может повести к изменению производственных отношений. Вот почему интеллигент, когда он склонен к идеальным порывам, борется не свои, а за чужие интересы – в настоящее время за интересы рабочего класса”.42

“Психология сверхчеловеков дает о себе знать даже там, где они отстаивают великие интересы человечества… Раздражительная щепетильность интеллигента как проклятие тяготеет над всей его деятельностью. Она делает невозможным сколь-нибудь значительное сплочение революционных сил интеллигенции; она чрезвычайно усиливает раздоры порождаемые узкой односторонностью “интеллигентского” мышления и если эти раздоры служат навозом, повышающим урожаи влиятельных самодовольных посредственностей, то они же дают простор, широкий простор маленьким кружковым Макиавелли, практикующим правило: цель оправдывает средства, и крошечным кружковым честолюбцам, ставящим возвышение своего драгоценного “я” главной целью своей революционной работы”.43