Но как получались эти воины? Как подходили солдаты Когорты к ролям, в которых им предстояло погибнуть?

Из всех кирас, хранящихся в Музее, Хосе Варапангу досталась та, на чьей нагрудной пластине шаловливая девичья рука вывела «Тара + Джеррик = ♥». Была то застарелая губная помада, неведомым образом въевшаяся в металл, или вовсе несмываемый красный маркер, Хосе не знал, однако, если «Тару», «Джеррика» и соединяющие их знаки ему стереть удалось, то перед сердцем спасовали и наждак, и замша, и чрезвычайно едкое средство для выведения пятен. Огромное, ярко-красное, оно располагалось прямо в центре груди, делая Варапанга прекрасной мишенью для всякого, кто пожелал бы в него выстрелить.

Сперва Хосе не хотел брать кирасу, однако потом вспомнил слова Глефода о точке опоры – и все-таки взял.

– Пускай, – сказал он, проведя рукой по нагрудной пластине. – Я принимаю это. Теперь я закрываю прошлое своим сердцем.

А вот Ян Вальран – застыл перед витриной с пещерными людьми, весь в мыслях о том, надеть или не надеть ему порядком пропыленную шкуру, взять или не взять оружие первобытной войны. Безусловно, с шестизарядным отцовским револьвером шансов против 800-тысячной Освободительной армии у него будет больше, чем с дубиной или каменным топором – однако, однако, однако... Если выбирать, кем идти в бой, кем предстать перед врагом, он предпочел бы явиться не жалким лейтенантом запаса, а свирепым Мамонтобоем, вождем своего заросшего племени.

Это определило решение. Уверенно и споро Ян сбросил с себя изгаженную куртку, и фальшивая шкура саблезубого тигра облекла его, словно вторая кожа. Обратившись в первобытного охотника, он даже хотел издать боевой клич, но побоялся, что это прозвучит и ребячески, и глупо.

Иначе шел навстречу легенде Мустафа Криз. Ему, актеру массовки с мечтой о драматической роли, переодевание отнюдь не казалось чем-то неуместным, напротив, он рад был возможности наконец-то привести свой внешний вид в соответствие с внутренним ощущением. Идущие из сердца слова о чести и доблести, о правде и красоте – разве уместны они были бы в рекламе содовой, в молодежном ситкоме, в дешевом водевиле и криминальном боевике? Где и когда он мог сказать их в жизни, а не на сцене? Костюм гурабского гвардейца, этот нелепый, непрактичный, но эффектный мундир давал ему такую возможность.

Труднее всего выразить очевидное, самую свою суть: не умея сказать, почему переодевание для него так важно, Мустафа Криз был глубоко благодарен Глефоду за ситуацию, в которой он мог быть героем на самом деле, и где ему не требовалось приправлять свои слова цинизмом, чтобы его не подняли на смех.

Мундир гвардейца Криз надел так, словно тот принадлежал ему по праву, был настоящей его одеждой.

Один за другим оделись все, и таким образом, в распоряжении Глефода оказалось:

28 рыцарей,

14 самураев,

19 гурабских гвардейцев,

2 боевых аквалангиста,

16 ландскнехтов,

7 бедуинов,

9 катафрактариев (увы, без лошадей),

21 нигремский лучник,

7 конкистадоров,

4 сапера,

14 булавоносцев,

24 пищальника,

11 гусаров,

6 кирасиров,

5 мушкетеров,

14 гоплитов,

15 индейцев,

14 копейщиков,

3 пещерных людей

и 1 берсерк, голый по пояс, в истертых кожаных штанах, с бутафорской секирой – берсерк, в которого после недолгих раздумий перевоплотился щуплый Дромандус Дромандус.

Все это шумное оживленное переодевание походило на веселую игру – но кто же был в ней соперником, кому вознамерились противостоять эти смешные и беспомощные люди, безумцы, околдованные громкими словами, потерявшие всякую связь с реальностью – неудачники, самоубийцы, непобедимые воины и дураки?

Согласно Большой Гурабской энциклопедии, в Освободительную армию, ведомую Джамедом и Наездницей Туамот, входило примерно 800 000 солдат – плюс-минус тысяча, что, безусловно, увеличивало шансы на победу. Каждый из этих бойцов был высококлассным профессионалом, обученным уничтожать противника любыми подручными средствами – от смертоносных боевых искусств до свернутого в трубочку листа бумаги. На момент падения старого мира наиболее эффективным таким средством была новейшая лучевая винтовка, полмиллиона которых Освободительной армии любезно предоставили оружейные магнаты Гураба.

Если признать, что каждый человек – отдельная вселенная, уникальная и неповторимая, целый мир, чьи мысли и чувства существуют один-единственный раз, то данная винтовка в режиме беглого огня могла уничтожать до четырехсот пятидесяти таких вселенных в минуту, в то время как батарея ее была рассчитана на шестнадцать часов непрерывной стрельбы.

И, конечно, оставался еще линейный крейсер «Меч возмездия» – главный козырь Освободительной армии, преподнесенный ей маршалом Аргостом Глефодом в знак верности и примирения. Окутанный невидимым силовым полем, уязвимый разве что для атомной бомбы, для Джамеда Освободителя крейсер был достаточной причиной, чтобы простить маршалу порку на площади Гураба Первого и с распростертыми объятиями – как мудрый человек, умеющий прощать прошлое – принять его в новом, прекрасном и радостном мире.

Крейсер плыл над Гурабом, как воплощение неодолимой силы, словно Рок, вознамерившись уничтожить Глефода, облекся по случаю в пятьсот слоев равнодушной брони. За его орудиями, спроектированными лучшими инженерами своего времени, сидели лучшие наводчики из всех, что мог предложить Джамеду современный мир. Победа была предрешена: зная о крейсере, любому врагу следовало бежать без оглядки. Ему даже не нужно было стрелять, ибо всякую надежду он подавлял одним своим присутствием.

Однако, перед тем, как война окончилась, и старый Гураб уступил место новому, «Мечу возмездия» все же пришлось сделать выстрел.

Но почему? Ответ на этот вопрос Томлейе пока не известен.

Сравнивая мощь Освободительной армии и Когорты Энтузиастов – если к последней вообще применимо понятие «мощь» – она приходит к двум выводам, один из которых очевиден, а другой парадоксален.

Первый: разница в силе была настолько велика, что не заметить ее мог только слепой или сумасшедший.

Второй: разница в силе была настолько велика, что, фактически, не имела никакого значения. Абсурдная, неправдоподобно огромная, она оказалась словно бы вынесена за скобки, и это странным образом делало замысел Глефода если не менее безумным, то более понятным психологически. Чем надлежало быть грядущему бою во имя отцовской любви, так это испытанием, столкновением доблести с доблестью, отваги – с отвагой.

В конце концов, друг с другом сражаются люди, а не цифры.

Думал ли об этом Глефод?

Едва ли.

Понимал ли он это?

Да.

Когда подошел его черед облечься в выдумку, оказалось, что запасники опустели, а витрины разобраны, и цельного костюма, отражающего то или иное время, собрать нельзя. Предводителю Когорты, Глефоду достались разрозненные остатки: юбка легионера, которую пришлось надеть поверх брюк, фракийская маска с выпученными глазами, самурайский панцирь (краем глаза Глефод увидел заводской ярлычок с датой выпуска, но предпочел немедленно выбросить его из памяти) и, наконец, диковинное устройство, которое верные его воины отыскали в самой дальней кладовке.

Устройство походило на полую железную руку, то был кибернетический увеличитель силы из тугоплавкой стали, прототип, разработанный для гурабской армии человеком, верившим, что войны будущего будет решать кулак, а не ружье.

Все десять военных историков, у которых Томлейя нашла упоминание этого устройства, единодушно назвали его «орудием самоубийства».

Кое-какие сомнения возникли и у Глефода.

– Он выглядит совершенно по-идиотски, – сказал капитан, глядя на кибернетический увеличитель силы. – Из какого мультфильма они украли дизайн?

– Если верить инструкции, он и работает по-идиотски, – пожал плечами Эрменрай Чус. – Для того, чтобы увеличитель силы сработал, необходимо ударить с такой же силой, как если бы ты уже бил с увеличителем силы, понимаешь? Тогда и только тогда увеличитель силы увеличит твою силу. Таково самое современное оружие, что мы отыскали в Музее воинской истории и допотопной техники. И все же это лучшее, что здесь есть, и это лучшее – для тебя.