Он понял, что я не шучу, и клятвенно мне пообещал сдать все ценности в милицию. Я ему и поверил. Днем он подогнал машину, загрузил в нее свой сундук и уехал. На следующий день он привез и показал мне приемный акт о сдаче драгоценностей, и я успокоился до самого окончания войны, а явился он аж в сорок шестом году, да не один, а с женщиной. Мне она пришлась по сердцу, добрая такая, стеснительная. В общем, и я, и мама, и Наталья встретили ее хорошо. Перегородили избу на две части, прорубили им отдельный вход и наконец-то зажили по-человечески. Так мне показалось. Я к тому времени устроился сторожем в магазин, да и так подрабатывал мелким ремонтом - кому утюг починить, кому башмаки подшить. Наталья работала на ферме, а мама хозяйничала по дому. Жена брата Ольга Федоровна была учительницей, поэтому без работы тоже не сидела, а вот Николай опять пошел под откос. В селе-то его знали как облупленного, поэтому ни учетчиком, ни кладовщиком его не брали, а идти в МТС он не хотел, да и не умел он ни хрена. Прокантовался он так годик и опять подался в город. Это сейчас наше село все равно что городская окраина, а тогда путь неблизкий был. Как гость появлялся дома раз в неделю. А Ольга Федоровна к тому времени затяжелела и в сорок восьмом году, под День Победы, родила Славку, которого вы мне показывали. Значит, убили его. Такие дела.
Ну, конечно, мы его окрестили, все чин по чину, Колька приехал, разных гостинцев привез, а я прикинул и подумал, что за них надо отдать столько, сколько я и за год не зарабатываю. Однако смолчал, не захотел праздник портить. Так мы и опять зажили. Мы все здесь, а Колька в городе. Приезжать стал все реже и реже. Мы уж и перегородку сломали, а чего Ольге Федоровне одной-то с дитём малым делать?
Вот так и живем. У нас с Натальей мир да радость, а Ольга Федоровна сохнет да вянет. Но не ропщет, хахалей на стороне не заводит. Жалко ее, мочи нет.
Порешили мы с Натальей и мамкой как следует с ним поговорить - шутка ли, молодая баба, красивая, образованная, нам не чета, а живет одна, как былинка. Дождались мы, когда Колька приедет, да и взяли его в оборот. Мол, ты или живи со своей женой, или разводись к чертовой матери, потому что на селе к ней уж и парни молодые присматриваются. А он, это самое, в амбицию полез. Мол, не ваше это дело, с кем хочу, с тем и живу. Слово за слово, а ничего хорошего из того разговора не получилось. Все по-прежнему идет, приезжает он когда вздумается, уезжает когда захочет. Тут уж и пятьдесят пятый год начался. Славке пора в школу собираться. А тут новость. Замечаем мы, что наша Ольга Федоровна по ночам плачет, а днем нашего общества избегает. Сначала-то мы не понимали в, чем дело, а по весне заметили, что снова она понесла. Час от часу не легче! А как к ней подойти, как утешить, не знаем. Мы-то подумали, что ее кто-то из наших сельских парней начинил. А оказывается, это Колькина работа была. Матери-то потом, когда успокаивать ее начала, она и сказала, что никого, кроме Кольки, не знала.
В общем, хочешь не хочешь, а в конце лета Ольга Федоровна родила дочь Аленку. Стало быть, появился у Кольки второй законнорожденный ребенок. Только на этот раз он не то что с подарками приехать, он и сам-то не явился. Можете представить, каково нашей Ольге Федоровне было. Смотреть больно. Я уж тут и не выдержал, выпросил у нашего председателя бричку и покатил в город. Полдня его, поганца, искал. И все ж таки под вечер нашел. На квартире он целую большую комнату снимал.
В самую точку я попал. Как раз у него гулянка была. Девки развратные и товарищи его с золотыми фиксами. Тоже, наверное, во время войны кровушку народную пили. Всего человек шесть гулевали. В пятьдесят пятом-то уже хорошо жили, но такого, что я увидел у них на столе, конечно, не было. Зло меня разобрало - не рассказать какое. Как стоял возле порога, так и выдал им на всю квартиру.
"Суки, - говорю, - крысы тыловые, белобилетчики сраные! Встать, гниль поганая, когда с вами солдат разговаривает!"
А они сытыми кабанами ржут и вилками в меня тычут, зырятся, как на какой-то доисторический экспонат.
"Не обращайте на него внимания, друзья, - пуще всех гогочет Колька. Это мой брательник, херой войны, на треть кавалер ордена Славы. Степан, а хочешь, я тебя в самом деле кавалером сделаю? С документами, все чин-чинарем. - И достает из шкатулки целую горсть орденов. - Выбирай, Степа, а документы я тебе завтра привезу".
Васильич, ты не поверишь - откуда только силы у меня взялись? Как я начал их раскидывать да расшвыривать. Одному борову, самому паскудному, всю харю костылем расквасил. Девку его тоже чуть до смерти не забил. В общем, всю их сволочную компанию нарушил, всех разогнал, а Кольку не отпустил, прижал его в угол столом и давай по мордасам его жирным наяривать.
"Подлюга, - говорю, - да как же ты можешь, мелкая твоя душа! Как ты можешь солдатскими орденами торговать! Ты же не орденами, ты же кровью нашей торгуешь, собака ты вонючая. Не будет больше тебе от меня прощения. У тебя же три дня назад дочка родилась, Еленой назвали".
Плюнул я на него, забрал награды и хотел поехать в милицию, а они сами за мной приехали, видать, те сволочи вызвали. Забрали меня в отделение, а там я отдал им ордена и все рассказал. Они, конечно, меня отпустили и пообещали Кольку приструнить. Я обрадовался, поверил им и поехал домой. И что ты думаешь, Васильич? Через пару дней, как ни в чем не бывало, Колька появляется у нас. С ухмылочкой вызывает меня на улицу и говорит:
"Если ты, Степан, еще раз вмешаешься в мои дела, то срок тебе обеспечен. Силу я в городе большую имею, и посадить тебя мне раз плюнуть. Я бы давно это сделал, да мать жалко".
"Говнюк, мать он пожалел! Катись, - говорю, - отсюда и больше не появляйся, а дочку твою, Аленку, без тебя воспитаем".
В тот день он первый раз избил Ольгу Федоровну. Я-то этого не видел, потому что был у соседа в бане, а когда пришел, он уже уехал в город.
Опять покатилась наша жизнь - не радости, а одни тревоги. Однажды осенью я вызвал невестку на серьезный разговор.
"Все, - говорю, - Ольга Федоровна, ждать тебе больше нечего, не образумится Колька, пока еще молодая, ищи себе мужика".
А она улыбнулась жалостливо так и говорит:
"Конечно, я понимаю вас, Степан Иванович, надо и совесть знать, завтра же от вас съеду.
Ну что ты будешь делать, я же совсем другое сказать хотел, а она вон как поняла".
"Дура, - говорю, - ты, Ольга Федоровна, чего ты удумала. Мне ж за Кольку стыдно, а насчет тебя и речи быть не может. Мы все тебя любим и уважаем. Изба большая, а хочешь, приводи мужика сюда".
"Никого, - говорит, - мне не надо, а за ласковое слово спасибо".
Опять живем. Редко, но раз или два в месяц Колька приезжает, привозит продукты, одежду детям, сладости разные. Хоть тут не оскотинился. Но Ольгу поколачивать начал постоянно, конечно, когда меня дома нет. То в лес по грибы позовет, а оттуда она с фонарем приходит, то в бане над ней издевается...
Иван наш к тому времени в Алма-Ату уехал, в военное училище. Так что Колькины ребятишки, Слава да Аленка, нам с Натальей вроде своих стали. Особенно мы Аленку любили, да и она к нам жалась, маленькая такая, глазки голубенькие, щечки беленькие. Славка, на семь лет ее старше, тот все больше на улице пропадал, вот и воспитался там. Хулиганистым рос, а теперь выходит так, что и помер.
Ну а теперь о том дне. Случилось это летом шестидесятого года. Помнится, было воскресенье. Мы всегда по воскресеньям летом обедали всей семьей во дворе. Собрались и в тот день. Наталья мне четвертинку купила, пирогов напекла, в общем, мир и покой. Мы уже, считай, отобедали, когда Колька приехал. Приехал под мухой и тут же начал придираться к Ольге. Что, дескать, до него дошли слухи, будто она ему изменяет с учителем математики, был у нас такой Роман Павлович Берлин. Может, она и изменяла, судить не берусь, только какое собачье дело было до этого Кольке? Она же живая баба, ей тоже жить хочется. Так я об этом ему и сказал. А он, видно, к этому готовился, достал из кармана выкидной нож и ткнул мне в живот. Бабоньки мои тут заголосили на все село. Не прошло и получаса, как я оказался в городе на операционном столе. Врачи меня спасли, а следователю я ничего не сказал. Опять Колька вылез из воды сухим. А он, подлюга, не только меня в тот день пырнул, он еще и Ольгу избил. Она тоже заявлять на него не стала. Однако село есть село, это тебе не Нью-Йорк, шепот пошел, а у участкового ушки на макушке. Стали за ним приглядывать да присматривать. Он видит, дело-то плохо и закатился к нам ночью вместе с бабой, с новой женой, значит, с Нинкой. Прости, говорит, брат, виноват я перед тобой крепко, да только некуда нам больше податься. На хвост нам мусора сели. Схорони меня на месяц где-нибудь в сарае, пока я не подыщу себе на жительство другой город. Вот тогда-то я его и попер. Да так, что из села они у меня драли поджавши хвост. Ну а...
