МАМА
Сложные ощущения. В детстве я её обожал, в зрелости, узнав о её детстве, очень уважал и жалел, в её старости недоумевал, как, потеряв из-за поганой борьбы за власть среди лидеров-коммунистов замечательного отца, моего деда Антонина, она позволила настолько промыть себе мозги, что вступила в эту проклятую партию и честно служила ей до самого своего ухода из жизни.
Окончив семилетку, она не стала учиться в школе дальше, окончила бухгалтерские курсы, работала то там, то сям, а к 18-ти годам стала учителем допризывной и физподготовки в педагогическом училище, потому что преуспела в спорте. Её послали в 1936 году в Ленинград на курсы подготовки инструкторов физкультуры, где она и встретила гуся-лебедя моего отца. Почти двухметрового роста, брутального вида, зрелый, на двенадцать лет её старше, профессиональный спортсмен сразу охмурил девчурку. Но имея за плечами семейное воспитание, она заявила, что только через ЗАГС. Расписались – великое дело. Потом, уже беременная она узнала, что это его третий брак, и там куча детей. Гордость, развод, домой в Рыбинск – и рожает меня, которого все вокруг тетёшкают. Поддавшись на провокационный призыв движения девушек-хетагуровок (по фамилии Хетагуровой, выбранной глашатаем массового отъезда девушек на Дальний Восток, который надо осваивать, а там кроме войск Красной Армии, никого нет), она рванула в город Ворошилов (в царское время и сейчас Уссурийск), вышла замуж за лейтенанта, оказавшимся психом – развод, но закончила шаромыжку – Школу Рабочей Молодёжи, и вернувшись с отличным аттестатом зрелости, поступила в Москве в Институт Инженеров Землеустройства по специальности геодезия.
Началась война. Институт эвакуировали. Она, видимо, не хотела ехать далеко от нас, отчислилась и вернулась в Рыбинск, где работала в городском комитете по делам физкультуры в качестве инспектора по школьно-вузовской работе и по совместительству шофёром на грузовике, затем в педагогическом училище преподавателем физкультуры. Когда институт вернулся, она восстановилась и уехала в Москву.
Отличная спортсменка, занималась гимнастикой, плаванием, коньками и лыжами, играла за команду «Спартак» в волейбол и русский хоккей, становилась много раз чемпионкой города, занимала призовые места на областных соревнованиях. Так как в те времена вручали призы в виде спортивного инвентаря, у нас дома было полно коньков с ботинками, лыж с жёсткими креплениями армейского варианта, хоккейных клюшек и мячей, в том числе и футбольных. Как мне завидовали все пацаны, когда я, всунув детские валенки в ботинки, рассекал по дорогам зимой на настоящих «Гагенах» и «Динамах», в то время как они пыхтели на снегурках, прикрученных к валенкам верёвками. А на городском катке я вообще летал на беговых коньках. Для нас с Кириллом был настоящий праздник, когда, приезжая из Москвы на побывку, она вела нас на каток или каталась с нами на лыжах в овраге, на дне которого извивалась речка Ёрш – приток Волги. Вспоминаю удивительный эпизод. Мы вернулись с катания, на парадной двери висит замо́к, а к нам в окошко заглядывает ответственный за противопожарную безопасность.
– Что вы делаете? – обращается к нему мама.
– Да вот, пришёл проверять, на двери замо́к, из трубы идёт дым, а внутри люди ходят.
Мы-то знали, что к нашему возвращению у Бушки будет готов самовар и гора толстых лепёшек, размером со сковороду и вкусных до обалдения. Мы все хором начали звать бабушек. Со стороны чёрного хода из-за до́ма появилась Лиду и смущённо объяснила, что прибежала соседка, заперла их на замо́к и убежала.
– Наверное, хотела спасти нас от вашего обхода, – засмеялась мама и пригласила пожарного пить с нами чай с лепёшками.
Так закончился этот инцидент ко всеобщему удовлетворению.
Весной 1947-го мама закончила институт, вышла замуж за одногруппника Ивана Антониновича Ливанова, которого я буду здесь называть Дед, и привезла его к нам в Рыбинск на смотрины. Лысый сорокалетний холостяк-однолюб весьма пожилого вида, который он, впрочем, сохранял неизменным ещё лет пятьдесят. Бушку он сразу полюбил, а с Лиду возникли весьма натянутые отношения, совершенно ясно, что из-за меня. Впрочем, меня эти дела не интересовали, потому что они привезли мне почитать только что изданную книгу «Два капитана» В. Каверина, и я с головой погрузился в удивительные приключения.
Провожали их на вокзале мы с Лиду. Я прижимал книжку к груди, надеясь её заначить. Дикая толпа осаждала общие вагоны, нам с Лиду и близко не подойти. К моему удивлению, Дед ловко ввинтился в неё, проник в вагон, появился в окне и запросто втащил маму внутрь через это окно. Поезд медленно тронулся, толпа рассосалась, Лиду выхватила у меня книгу, подбежала к окну и кинула её маме. Вот горе-то мне было!
ГЛАВА 3
ПЕТРОЗАВОДСК (КАРЕЛИЯ), МАРТ 1948 – МАРТ 1950
В 1945 году, почти в восьмилетнем возрасте, я пошёл в мужскую семилетнюю школу, расположенную в километре от нашего дома. Там же в третьем классе учился уже Кирилл и вся шпана и хулиганьё, о которых я писа́л в первой главе. Часть из них, в основном дылды-второгодники, оказались и в нашем классе. Учительница типовая, каких описывают в книжках и показывают в кино, меня она любила за способности и мою «сам с усамость». Слово «пионер» тогда у школьников было ругательным, прямо как в книге и фильме «Республика ШКИД», поэтому я через месяц вступил в пионеры, хотя было не положено, слишком рано; зимой создал звено, а к апрелю у нас в классе уже был отряд. Правда, пришлось пережить несколько трёпок от шпаны, так что почти две недели осенью меня до полпути к дому провожали по очереди учителя.
Хотя пай-мальчиком я не был никогда. Помню, бабу Лиду зачем-то вызвали вместе со мной к директору школы, бог знает, что я там натворил. Мы пришли к его кабинету, а в руке у меня почему-то было поджигало, это трубка, набитая головками спичек и снабжённая ударником в виде гвоздя на жёсткой резинке. Была перемена, народу вокруг немерено, директор вышел к нам из кабинета, и тут я жахнул из поджигала. Дикий грохот, немая сцена. Он обыскал меня всего, но так и не нашёл оружия, которое я продолжал сжимать в ладони левой руки. «Мистика, – сказал он, – идите отсюда». Мы с Лиду и ушли. Хотите верьте, хотите нет.
В конце февраля 1948 года мама вдруг появилась в Рыбинске и объявила, что Дед получил по окончании института распределение в столицу Карело-Финской ССР (Союзная Соц. Республика) город Петрозаводск, она едет, конечно, с ним, и приехала за мной, потому что пора нам жить полноценной семьёй. Дед уже на месте, решает жилищные вопросы и устраивает её в ту же геодезическую контору. Я слегка прибалдел, но поскольку бабушки не выступали, тоже не стал заморачиваться.
– Ты же понимаешь, – сказала мне мама, – что мальчику нужна твёрдая рука опоры, нужен отец, чтобы не стать капризным типом у мягких женщин.
– У Лиду покапризничаешь, – отозвался я, – недавно так отходила меня веником, да ещё клок волос из башки вырвала.
– Ну, до этого у нас не дойдёт, – легкомысленно пообещала мама, – и хорошо бы, если ты будешь называть его отцом.
– Посмотрим, – хмурясь, ответил я, – только фамилию я менять не буду, останусь Савровым в честь предков.
– Конечно, конечно, – согласилась она, – никто тебя не заставляет.
– Отправляемся через пару дней, – объявила мама, – с заездом в Москву и Ленинград, повидаемся с родственниками.
Это мне понравилось значительно больше, ведь я, кроме Рыбинска, видел только Ярославль: Лиду как-то свозила меня туда на пароходе. А на поезде я ещё ни разу не ездил, только вечно встречал и провожал кого-то из родни. Знать бы сколько потом придётся ездить и летать за свою не такую уж короткую жизнь!
Так что покатили мы в столицу нашей Родины Москву. Почему-то никого не волновало, что меня сорвали из школы после третьей четверти. Москва меня не ошеломила, а восхитила водоворотом движения транспорта и толп пешеходов. Сначала мы гостили у тётки Натальи. У них с Оскаром на Тверской (тогда ул. Горького) в самом центре (дом №15, рядом с бывшим Благородным собранием, тогда Моссоветом, теперь Мэрией) была громадная комната с альковом, но всё равно коммуналка, ещё три комнаты разных соседей, которых, впрочем, я никогда не видел. Зато в общей прихожей существовало невиданное чудо – мусоропровод. И конечно, ванна, хотя и общая.
