Ручная копия подобного «паута» была и в распоряжении запасливого Перемута. Работали мы парой так: загонщик вкругаля тихо подплывал к корме баржи, там становился на дно и гнал стайку к берегу вдоль баржи на сеточника, который держал сетку под водой. В нужный момент сеть резко выдёргивалась и рыбки ссыпались в ведро. Меняясь местами, мы за полчаса набрали полнее ведро.

– Идём к тебе, повеселимся точно от пуза, – сказал он.

– Может, поделим пополам, – предложил я.

– Ну его на фиг, набегут оглоеды, всё сожрут и спасибо не скажут, а твоих бабок рыбкой не грех побаловать, к тому же твоя прапра готовит обалденно.

В общем, вечером был пир до отпаду.

ЭПИЗОД ПЯТЫЙ

В нашем домике туалет «типа сортира» был сделан по северному варианту: никаких будок во дворе, туалетная комната с глубокой выгребной ямой была встроена в угол задней пристройки. Половину туалета занимал широкий рундук на два очка – предмет зависти всех моих друзей. Потому что, удобно устроившись рядом на струганном дощатом сидении, можно было делать не спеша своё дело и вести приятную беседу.

Как-то раз мы с Перемутом засели там для славных дел. Через пять минут, выкряхтевшись, он, по своему обыкновению, меланхолично заявил.

– Сегодня идём на Шексну за белорыбицей. Я свистнул ключ у отца Мухи.

На самом-то деле он сказал не «свистну», а нецензурно, хотя и знал, что я не одобряю ругательств. Муха – это было прозвище его кузена Женьки. У папаши Мухи была лодка для ловли рыбы и, на наше счастье, он на днях снял с неё кронштейн для ремонта. Уж такого случая упустить Валерка не мог.

Как я уже упоминал, Шексна – северный приток Волги, и после заполнения Рыбинского моря впадала в него за сто километров на севере и вытекала мощнейшим постоянным сбросом из-под здания ГЭС. Оставшийся километр до впадения в Волгу вода рвалась с бешеной скоростью. Течение было такое, что даже самые могучие мужики не могли выгрести против него на середине реки. У нас был единственный шанс, работая каждый на одном весле, подняться вверх до полуострова у ГЭС, прижимаясь вплотную к берегу.

Падая в потоке воды с двадцатиметровой высоты, большая рыба отрубалась и минут пять плыла кверху брюхом, тут-то её, голубушку, и надо было брать. У нас на это была всего одна попытка, так как лодку за это время уносило до самой Волги. Белорыбицей Валерка именовал благородные сорта рыбы типа судака и стерляди. Многое зависело от везения и зоркого глаза.

Мы добирались до полуострова часа два с половиной и когда уселись для обзора на крутом берегу, были измучены как районный партийный бюрократ, весь день ожидавший приезда обкомовской проверочной комиссии, но так и не появившейся.

– До усиленного сброса ещё целый час, – сообщил Перемут. – Оклемаемся, отдохнём, перекусим.

– А я и не успел ничего захватить.

– Я успел забежать к себе на кухню и пошарить.

Он достал из необъятного кармана штанов чистую тряпочку и развернул её. Обнаружились две толстенные горбушки чёрного хлеба и головка чеснока. Я вообще-то не люблю чеснок, но ни до ни после за всю жизнь никогда не ел такого вкусного хлеба с натёртой чесноком корочкой.

– Час прошёл, – сказал Перемут, – пора.

Он и без часов прекрасно чувствовал время. Рёв водосброса усилился минимум в два раза, мы вскочили на ноги и до боли в глазах стали всматриваться в пенные гребни мутного потока.

– Вон она! – крикнул Валерка. – Скорее!

Мы прыгнули в лодку и, выворачивая суставы, помчались вдогонку за тускло мелькавшим белым брюхом, то и дело исчезающим в волнах. Догнали мы её через полкилометра. Перемут ловко забагрил, и мы минут десять корячились, чтобы втащить рыбину в лодку.

– Судак, – сказал он, – кило три будет.

– Ну, Валерий, – заявил я, – снимаю шляпу. Ты просто гений-добытчик.

– Да, я такой, – спокойно подтвердил он.

Вечером у нас в домике опять была обжираловка.

Вот такого друга раннего детства на малой родине подарила мне судьба. В 18 лет его призвали в армию. Отслужив, он выучился на портного, специализируясь на мужских пальто. В мои последующие визиты в Рыбинск в подростковом и зрелом возрасте мы практически не пересекались, пока мы с Олей, Кириллом, мамой, Машей и Львом-младшим не въехали на нашу улочку на моей машине в конце августа 1970 года. Это было наше свадебное путешествие. Поставив авто у дома Головановых, мы пешком обошли наш квартал, осмотрев родной мой дом и пр. Наташка сказала, что Перемут купил в Песчаном переулке полдома и живёт там с семьёй. Мы туда и завалились. Он вышел мне навстречу совершенно узнаваемый, призёмистый с круглым брюшком и испачканными от возни в огороде руками. Познакомил с женой и детьми, но не предложил даже чашки чая. Поболтав пять минут, мы ретировались. Больше мы никогда не виделись.

СЕНО

Хочу ознакомить читателя ещё с несколькими деталями жизни моего раннего детства, которые явно вписываются в картину жизни мутанта «сам с усам».

Между Шиловским домом (фамилия владельца) под номером два и нашим под номером четыре в общий уличный забор вклинилось большое строение под названием сенной сарай. Кому он принадлежал было неизвестно, но довольно регулярно к его воротам, выходящим на улицу, подъезжали возы с сеном и то загружали сарай под завязку, то выгружали сено и куда-то увозили. После загрузки и выгрузки ворота несколько часов не закрывались, и никого вокруг не было.

Вот при сарае, полностью забитом сеном, наступал наш звёздный час, мы же постоянно ошивались на улице. Наша компания устраивала уникальную вещь – игру в прятки в сене. Водящий на улице считал вслух до ста, а остальные зарывались в сено в разных направлениях, как мыши, от потолка до пола. Водящий должен был, ползая в сене, найти кого-нибудь и осалить. Никогда и нигде ничего подобного я ни от кого не слышал, сам же натренировался ввинчиваться в сено ужом и двигаться внутри довольно быстро. Захватывающая игра! Через двадцать лет это умение мне очень пригодилось, может я ещё об этом эпизоде успею написать в нужном месте.

БАНЯ И ПАРИКМАХЕРСКИЕ

Бабушка Лида к окончанию войны дослужилась до должности главного бухгалтера городского треста бань и парикмахерских и была очень уважаемым человеком у городских властей и в обществе, имея репутацию честнейшего работника. Все девицы-парикмахерши знали меня прекрасно и стоило мне появиться в пределах их досягаемости, меня хватали и делали самую модную стрижку. С тех пор я терпеть не могу парикмахерских.

А вот мыться в номерах рыбинских знаменитых купеческих бань я обожал. Пока мы с бабой Лидой нежились в ванных большой помывочной комнаты, в гостиной банщица готовила нам самовар с баранками и сушками. Кайф!

ЖОРЖИК

Его имя было Георгий (Жорж), но все звали его Жоржик. Он заведовал сетью парикмахерских на городском рынке и был махровым спекулянтом. Он знал, что бабе Лиде нельзя даже намекать на взятку, поэтому придумал такой трюк: каждую неделю якобы у кого-нибудь из его подчинённых или родственников был день рождения, он приглашал на него бабушку, но для спокойствия просил разрешения провести праздник у нас в домике на посаде подальше от начальнических глаз.

Всё понимавшая баба Лида, внутренне усмехаясь, соглашалась на подобный гостевой вариант, ибо хотела подкормить нас с Бушкой Аней дефицитными деликатесами. А они приносили копчёную осетрину, стерлядь, варёные и копчёные окорока, шоколадные конфеты и даже торты. И конечно, водку и пиво.

В день праздника я поджидал его с компанией на холмике у Шиловского дома. Завидя группу из семи-восьми человек, идущую с переправы, я мчался к дому, крича во всё горло: «Лиду, дядя Жоржик с сотрудниками идёт!» Бабушка на это всегда заливисто хохотала.

С первого же такого мероприятия я привлёк к себе в помощь Кирилла. У меня тогда был звонкий чистый голос, я выступал в госпиталях перед ранеными со стихами и песнями. Вот мы с ним и перед «сотрудниками» устраивали концерты по отдельности и дуэтом, а они давали нам деньги на мороженое в качестве гонорара. Затем мы залезали с ним под стол и оттуда таскали всякие вкусности, а некоторые из гостей втихаря спускали нам под стол стаканы с небольшим количеством водки и пива для аппетита. Кирилл предпочитал пиво, а я, как ни странно, водку. Даже самому не верится, но именно так всё и было.