— На примере Китая и вы в этом можете убедиться, — сказал Харви.

Возникшее напряжение я постарался снять старым русским тостом:

— За мою жену, любовницу и женщину, которую я еще не встретил. У меня есть подарок для каждой из них.

Сток начал шлепать себя по ляжкам от удовольствия. Мы выпили.

Последовали тосты за спутники, изобретателя водки, знаки объезда, за мороженое Хауэрда Джонсона (двадцать восемь различных сортов) и за этот «знаменитый английский собор Святого Панкраса». Потом Сток поднял тост за Чехословакию.

— За Чехословакию, — повторил я. — За лучшее пиво и лучшие мультфильмы в мире. За страну, где разрешены аборты, не преследуются гомосексуалисты и развод стоит десять фунтов.

— Я никогда не знаю, шутите вы или нет, — сказал Сток.

— Я и сам не знаю, — сказал я и выпил свою водку, остальные последовали моему примеру. Сток снова налил всем и произнес:

— Смерть фашизму.

Харви тихо повторил слово «фашизм». Потом огляделся.

— Вообще-то с этим словом много семантической путаницы. Существует необсуждаемое предположение, что все идиоты, жулики, насильники и паршивые актеры противостоят остальным людям — нежным, честным, трудолюбивым, терпеливым и недооплачиваемым. — Харви качнулся и постучал себя кулаком в грудь. — Фашизм вот здесь. Вот здесь у каждого человека в мире. — Сток и чешский офицер с удивлением взирали на Харви.

Харви, став по стойке «смирно», произнес медленно и торжественно:

— Выпьем за уничтожение фашизма в Вашингтоне, в Лондоне... — Он махал головой в сторону каждого города. — В Праге и в Москве. — Он постучал по груди каждого из нас и повторил названия городов. По ошибке мне присвоили Прагу, а чешский офицер получил Лондон, Харви долго искал грудь для Вашингтона, пока не вспомнил о своей.

— Да, — неохотно согласился Сток. Ситуация была вполне в духе родной земли Кафки и бравого солдата Швейка. Тосты на этом не кончились, но от веселья Стока почти ничего не осталось.

— Невыгодная конфронтация, — пробормотал Харви, когда мы вернулись в машину.

Мимо нас проехали два больших грузовика, большие номера, нарисованные на их бортах, были почти полностью заляпаны грязью. Подождав, когда осядет пыль и улетучится черный выхлопной дым, я тронул машину и поехал по направлению к Праге.

— Ты думаешь, он знал? — продолжал Харви. — С чего бы тогда ему говорить о попутчиках?

— Можешь не сомневаться, — ответил я. Харви очень хотелось поговорить.

— Ты прав, — сказал он и задремал.

Когда я припарковал машину около гостиницы, народу на улице было еще полно. Там и сям группы людей в пальто сидели в открытых кафе на плетеных стульях, делая вид, будто они в Париже. Толстяк в киоске продавал голодным прохожим горячие сосиски, у каждого прохожего был транзисторный приемничек или потрепанный портфель, кое-кто имел и то и другое. Сквозь деревья виднелись красные и зеленые неоновые вывески, причудливо отражающиеся в блестящих боках трамваев.

— Кофе, — сказал Харви, и я кивнул, поскольку знал: его разорвет, если он не расскажет мне то, чего я уже знаю, но что с деланным удивлением должен еще раз выслушать.

Фойе гостиницы было заставлено коричневыми аспидистрами и зелеными галезиями, сквозь дыры в ковре просвечивал пол; похожий на карлика клерк листал большую пыльную бухгалтерскую книгу. В центре фойе стояли двенадцать чемоданов и сумок в клеточку, двое детей в ярко-желтых свитерах, женщина в шерстяном сером платье с большой кожаной сумкой и хрупкого вида мужчина в больших очках и куртке для гольфа.

— Холодно, холодно, froid[38], скажи им, Жан... как по-немецки холодно? — Он повернулся к нам, когда мы вошли. — Скажите, пожалуйста, этому человеку, что нам надо купать детей, а для этого нужна горячая вода. Кран с горячей водой в ванной совсем не работает. Скажите им, пожалуйста...

Харви расстроился, что в нем так легко узнали американца. Он по-немецки обратился к человеку за конторкой:

— Ему нужна горячая вода.

Клерк ответил:

— К тому времени, когда этот идиот перетащит наверх свой багаж, горячая вода ему будет.

Турист горячился:

— Вы ему скажите, что у меня дома санитарные врачи вообще закрыли бы такое грязное заведение.

Харви сказал администратору:

— Мать этого джентльмена родом из Праги, он чувствует, будто вернулся на родину. — Американцу же он передал: — Администрация приносит свои извинения за неполадки с термостатом, но к тому времени, когда вы подниметесь в свой номер, с горячей водой все уже будет в порядке.

— И скажите ему, пусть не ждет, что кто-то будет носить его багаж, — гнул свое администратор. — У нас здесь рабов нет.

— У нас дома с печкой такие же неприятности, — заметил турист.

Снова заговорил Харви:

— К сожалению, у портье заболела мать. Может, вы справитесь собственными силами, раз уж так получилось?

— Конечно, — ответил турист и повернулся к своей жене, чтобы объяснить происходящее, а я в это время уже сражался с кнопками управления старого лифта. Жена туриста обратилась к Харви:

— Когда открываются магазины в центре?

— Я не местный, — ответил Харви. Лифт наконец-то пошел вверх.

— Меня, кажется, увольняют, — сказал Харви, когда мы в конце концов добрались до моего номера.

Я откупорил бутылку «Блэк Лейбл», которую купил в самолете. Харви со всего маху бросился на жесткую кровать, которая громко лязгнула железными пружинами, и попытался снова спеть свою импровизированную песню «Если хочешь быть дальновидным», но теперь он пьян не был.

— Официально? — спросил я.

— Более или менее, — ответил Харви. — В последний раз, когда я был у сотрудника службы безопасности в посольстве, он дал мне печатную форму, которая называется «Отставка и болезнь служащих зарубежных служб». Более того, они заставили меня работать весь день в визовом секторе под наблюдением ОЗС8[39].

— А Индрижка?

Харви встал и подошел к раковине. Из моей открытой сумки он выудил кусок мыла и понюхал его.

— Лимонное, — сказал он.

— Верно, — сказал я. Он снова понюхал мыло и принялся мыть руки.

— Она хочет остаться здесь по нескольким причинам, — сказал Харви. — Но она сделает так, как я попрошу. А мне нет никакого резона убеждать ее в пользу Штатов, пока нет ни малейшей возможности получить для нее визу в госдепе.

— Ты же работаешь в визовом отделе, — напомнил я.

— Именно этого они и ждут, — сказал Харви. Он продолжал мыть руки с фрейдистской тщательностью. — Черт возьми, они правы. Я не жалуюсь. Я работаю в политическом секторе, и никто не заставлял меня влюбляться в чешку, но... — Он скорчил гримасу, которую я видел в зеркале.

— Может, мне жениться на ней? — предложил я. — В этом случае она станет британской подданной, и никаких проблем у тебя с ней не будет.

Шутить Харви был не расположен.

— Да, — буркнул он, продолжая намыливать руки, пока они не превратились в боксерские перчатки из мыльной пены. — Видишь ли, — тихо произнес он, — видимо, поэтому эти два комедианта и трепали мне сегодня нервы. Не знаю, что я сделаю, если выясню, что Индрижка... работает...

— Харви, — резко прервал я его, — не распускай нюни. Относись к своей работе, как к любовнице: никогда не говори о ней с женой. — Харви ухмыльнулся. Я продолжал: — Хватит смывать с себя неприятности, иди сюда и выпей. — Я подумал, что вряд ли могу найти хоть чем-то равноценную замену Харви в Праге.

Он сполоснул и неловко вытер руки, улыбнулся и выпил. В коридоре послышался голос американского туриста:

— Джимми, Джейн, на окне нет проклятых занавесок. Интересно, в каком номере остановились те двое парней? — Мы слышали, как он идет по коридору в нашем направлении. Остановившись, он крикнул: — Есть здесь кто-нибудь из Америки?

Мы молча слушали его призывы, потом я сказал Харви: