Дак поймал мой взгляд, и мы оба отвели глаза.

– До церемонии остался час, – сказал Горан, – поэтому советую поторопиться. К кому из вас сегодня приедут близкие?

Многие подняли руки. Почти все, лишь мы с Энни вполне предсказуемо не должны были. Но неожиданно я увидел, как Энни слегка приподняла ладонь над столом. Она смотрела на свои пальцы с таким видом, будто не верила своим глазам.

Это было совершенно бессмысленно. Откуда у Энни родственники?

– Оставим встречи до конца церемонии, – заявил Горан. – Но потом можете быть свободны. Мадам, Мортмейн выпишет вам пропуска около выхода из Обители. Есть вопросы?

Вопросов не было, и в это мгновение Горан посмотрел на меня.

– Ли, Энни, останьтесь на пару слов.

Я не помнил, когда в последний раз Горан изъявлял желание поговорить с Энни. Мы остались за столом, другие собрались и ушли, а Горан занял свободное место во главе стола. Я явственно ощутил напряжение, сковывавшее Энни в его присутствии. И хотя много лет прошло с тех пор, как он откровенно издевался над ней, нагружая дополнительной работой, занижая оценки, высмеивая в Орлином Гнезде, Горан так и не перестал считать присутствие Энни в корпусе чрезвычайно оскорбительным. Казалось, что сочетание ее происхождения с полом несло в себе слишком большую степень новомодных порядков, введенных Атреем, чтобы их можно было терпеть в одном человеке.

– Я получил в министерстве записки для вас обоих.

Он протянул мне мою записку, а Энни отдал ее. Как обычно, он избегал смотреть на нее, словно девушка была чем-то неприятным, что не следовало держать в поле зрения.

Моя записка была скреплена печатью Атрея Атанатоса, Первого Защитника.

– Прочтете их позже, – сказал Горан. – Вы свободны.

Мы вышли в коридор и вскрыли конверты. Атрей написал одну-единственную фразу. Я прочитал ее, и впервые за сегодняшний день острый всплеск нервного возбуждения обжег мои внутренности.

Удачи, Ли.

Я поднял глаза. Энни, затаив дыхание, все еще читала свою записку. А затем, расправив плечи, она отвела взгляд от нее.

– Нам надо в арсенал, – сказала она.

Когда мы пришли на склад, наш корпус уже начал спуск в подземные пещеры к гнездам драконов. Мы с Энни отправились вместе с другими наездниками в сторону жилищ аврелианских драконов, все вокруг натягивали на ходу огнеупорные костюмы, закрепляли броню и накидывали на плечи сети, чтобы отнести их в пещеры. Пахло кожей, потом и пеплом: запахи драконьих скачек.

Я почувствовал, как что-то уткнулось в мою ладонь, это Энни сунула мне свою записку и отвернулась. Она предлагала мне прочитать ее, но не хотела смотреть, как я это делаю.

Наши кабинки находились бок о бок, и последние годы я старался смотреть на что угодно в мире, только не на то, как Энни переодевается. И сегодня я остановил взгляд на ее записке. На конверте была печать Министерства Пропаганды, а не Первого Защитника. В ней говорилось:

Они хотели, чтобы она проиграла.

Рядом со мной Энни облачилась в огнеупорный костюм. Черная кожа, устойчивая к жару и огню, плотно облегала ее тело, рыжая копна волос, заплетенная в косички, рассыпалась по ткани. Она не пыталась обсудить со мной записку, пока поблизости были другие, и потому мы закончили подготовку в полном молчании. Пристегнули пластины доспехов, выкованные из драконьей чешуи, поверх огнеупорных костюмов и тщательно закрепили их. Когда последний наездник вышел из арсенала и мы остались наедине, Энни забрала свою записку.

– А что написано в твоей? – поинтересовалась она.

Меньше всего мне хотелось показывать ей записку от Атрея. Я медлил.

– Пожалуйста, – тихо попросила она.

И, не дожидаясь моего ответа, она вытащила мою записку из кабинки. Прочитав ее, она опустилась на скамью рядом со мной.

– Мои поздравления, – сказала она.

В ее голосе не было ни тени горечи или ревности, в нем прозвучала усталость.

– Ты – тот самый крестьянин, который им нужен, – добавила она.

«Крестьянин» – одно из слов, запрещенных после Революции, за исключением употребления в историческом контексте. Не помню, чтобы Энни когда-либо произносила его раньше. Точно не в отношении себя.

И не в отношении меня, хотя официально я относился именно к этому сословию все то время, что мы были знакомы. Этот ее промах я осознавал еще со времен приюта, когда еще не слишком хорошо умел скрывать свое истинное происхождение, однако с тех пор она продолжала хранить молчание.

Я заговорил, пытаясь унять нарастающее беспокойство:

– Это не так… Атрей никогда не стал бы об этом думать…

Запрокинув голову, Энни изучала потолок.

– Атрей стал бы. Ему нужны наездники в Четвертом Ордене, которые пройдут испытания у элиты.

Четвертый Орден – подразделение, которое должны были основать четыре наездника, победившие в сегодняшних состязаниях. Вхождение в Орден станет свидетельством того, что эти четверо – самые искусные наездники из тридцати двух стражников в корпусе. И это самое высокое звание во флоте после Первого Наездника.

– Ты говоришь о…

– Я говорю о преемственности.

Я замер, услышав это слово, а у Энни заметно перехватило дыхание из-за того, что она осмелилась произнести его вслух.

Прежде чем Атрей мог бы закончить свое правление, ему необходимо было выбрать преемника среди лучших и умнейших стражников. Следующего Защитника. И выбирали в основном из Четвертого Ордена.

– Он думает о преемнике, – повторила Энни, – и ему нужны крестьяне, которые ведут себя не как все.

Я ответил сквозь стиснутые зубы, туже затягивая ремни нарукавника:

– Ты ведешь себя не как все.

Энни слабо усмехнулась. Мы знали, что это неправда. Я догадывался, что было написано в ее досье в министерстве: Энни отличается излишней почтительностью, чересчур сдержанна и не умеет выступать на публике. Сколько я ее помню, она была лучшей ученицей в классе, но никогда не поднимала руку.

Она могла бы все это преодолеть. Попытаться обрести уверенность в себе, потому что у нее был огромный потенциал. Но как она могла что-то изменить, как могла даже подумать, что возможно что-то поменять, после такого сообщения из министерства?

Возможно, здесь что-то другое. Что-то, не связанное с этим.

– Ты сказала, что сегодня приезжает твоя семья?

Я робко задал этот вопрос, думая, что, возможно, вообще не стоило ее об этом спрашивать. Энни опустила глаза, а затем покачала головой.

– Не семья. Друзья… из моей деревни.

«Моя деревня» – это еще два слова, которые Энни старается не произносить. Она произносит их отчетливо, словно иностранные.

– Они написали, – продолжила она. – Письмо. Это не от родителей, они не умеют писать. – Я рискнул взглянуть на нее и заметил, что она покраснела, произнеся слово «писать». – Но сын друзей учился в школе после Революции и поэтому умеет. Он написал, что они приедут. Я некоторое время жила в этой семье до того, как попала в Элбанс.

Элбанс – это наш приют. Раньше она никогда не рассказывала мне о своей жизни до приюта.

Она поправила волосы, смахнув несколько прядей со лба и убрав их за ухо.

– Мы не виделись с тех пор, как… – Она взглянула на меня, и я вдруг осознал, что пристально смотрю на нее, и отвел взгляд. Она тоже опустила глаза и принялась натягивать ботинки.

– Не сомневаюсь, что, если ты попадешь в Четвертый Орден, они будут гордиться тобой, – сказал я. – Наверняка для каждого, кто приехал из сельской местности, возможность посмотреть этот турнир значит многое. Ты…

Не отрываясь от своих ботинок, Энни мягко спросила:

– Что я?

И я услышал, как произнес это. Слова, которые стыдно было бы слышать моему отцу, особенно от меня.