Но уже достаточно и того, что Н. Локьер совершил.
Он впервые профессионально и с обычной для представителя естественных наук основательностью попытался увязать в единое целое астрономию и археологию. Астроархеология открыла перед историками культуры захватывающие перспективы. Н. Локьеру, знакомому с мифологией и календарными культами, стало ясно, что за пристальным вниманием жрецов святилища к ключевым моментам в «жизни» дневного светила, когда совершались переходы от одного сезона к другому, просматривались основополагающие контуры астральной религиозной системы людей бронзового века. Сообщения античных авторов о небесной музыке кифары бога, который будто бы во времена оны посещал туманный Альбион, и о постоянных звуках кифар жрецов в святилище гипербореев могли восприниматься теперь как многозначительные намеки на священные ритуальные действа, связанные с обрядами служителей первобытных богов по случаю календарных языческих празднеств. Взаимосвязь нарождающейся науки древних мудрецов и привитого жрецами к ее неокрепшему стволу религиозного пустоцвета неожиданно раскрылась во всей зловещей обнаженности. Ясно стало и иное: если Н. Локьер был прав, то его идея не просто открывала новые горизонты во взглядах на первобытное общество. Она противоречила самым фундаментальным представлениям археологов о древнем человеке, взрывая их и разнося вдребезги.
Как показали последующие события, это и определило существо трагедии — его личной и той науки, которую он имел честь представлять. Кажется, археологи, призванные по долгу службы благоговейно восстановить для современников истинный облик их далеких предков, должны были приветствовать новую отрасль науки, рожденную на стыке астрономии, археологии и истории культуры. Парадоксально, но, как уже, увы, случалось в истории науки не однажды, все оказалось наоборот. Археологи сначала делали вид, что из-за очевидной для них несерьезности сюжета не замечают ни выступлений, ни статей о Стоунхендже специалиста по Солнцу Н. Локьера. Он же, удивленный равнодушием и полным отсутствием интереса к результатам своих исследований, в свою очередь заподозрил, по-видимому, археологов в намеренном уклонении от своего профессионального долга и позволил себе дать им советы. Поэтому-то, очевидно, в 1905 году в журнале «Nature» появилась статья «Несколько вопросов археологам». Это сочинение знатоки древности восприняли о раздраженном возмущением.
Позже говорили, что статья в «Nature» появилась по недосмотру редакции. В это стоило, пожалуй, поверить, если бы не одна «частность» — основателем и редактором журнала в течение полувека оставался ни кто иной, как астрофизик сэр Джозеф Норман Локьер. Как бы, однако, ни было, но вскоре разразился грандиозный скандал, на полвека вперед определивший болезненно острое неприятие археологами тех, кто в их епархии осмеливался говорить об астрономических аспектах древних памятников.
Трудно отделаться от впечатления, что математико-астрономические выкладки Н. Локьера показались английским археологам не более чем ловкими манипуляциями очередного любителя колпачить профессионалов. Недаром знаток своих соотечественников Шерлок Холмс однажды сказал с нескрываемой досадой: «Мы, англичане, — консерваторы. Любой человек, отличающийся от нас образом мышления, уже кажется нам мошенником». В оценках Стоунхенджа специалисты по древностям предпочитали, изничтожив в критическом пылу Н. Локьера, использовать излюбленный в затруднительных случаях и, как им представлялось, неотразимый по силе, а главное, строгой академической многозначительности ход: если объект непонятен, то его следует объявить «культовым», предназначенным «для отправления обрядов», а то и «торжественных ритуальных процессий». Астрономический аспект святилища представлялся археологам неопределенным (как будто кто-то может судить об этом лучше астронома!), а цель ориентации — туманной, хотя и не отрицалось, что она имела какое-то не ведомое никому «ритуальное значение».
За подобной безмерной осторожностью археологов скрывалось, пожалуй, совсем не стремление придать своей науке безупречный академический лоск и не желание сохранить профессиональную репутацию, как представляют порой сложившуюся в начале века вокруг проблемы Стоунхенджа ситуацию. За сим таилось нечто обескураживающе банальное и простое — ленивое нежелание вникнуть в суть сложных для гуманитарного ума «астрономических аспектов» археологических памятников и, главное, боязнь прослыть «академически несерьезным» или, что уж совсем страшно, «свихнувшимся чудаком». А многозначительная характеристика загадочного объекта как «ритуального», — в сущности, стыдливое прикрытие бессилия исследователя проникнуть в сокровенный смысл объекта, который он взялся изучать, — по традиции проходила легко. Вместе с тем при неторопливом размышлении о причинах неприятия археологами идей Н. Локьера начинает просматриваться значительно более глубокая подоснова печального хода событий в развитии науки о древностях на рубеже веков, да и в последующие десятилетия, вплоть, пожалуй, до середины XX века. Идея была слишком свежа. Ей еще предстояло созреть и прийти в соответствие с имеющимися археологическими данными. Вместе с тем вокруг нее была создана атмосфера ажиотажа и сенсации, породившая лавину спекулятивных теорий, и в их потоке было непросто выявить рациональное зерно. Не следует сбрасывать со счетов и то важное обстоятельство, что археологи, представители этой сравнительно молодой отрасли знаний, формировались как исследователи в атмосфере сугубо рационального восприятия первобытности. Чуждые благоговейного восприятия традиций классической древности и даже эпохи Ренессанса (с которым У. Стьюкли, Д. Вуд и Д. Смит, хоть и опосредованно, оставались связанными всем существом своих мыслей и дел) археологи конца XIX — начала XX века приняли теорию «Urdummheit», «первородной глупости» предка, чрезвычайно низкого культурного статуса его, узости круга знаний тех же друидов, которые стали восприниматься как предельно «примитивные предки», лишенные элементарных понятий об искусстве и науке.
Так, Стюарт Пиггот умудрился написать толстую книгу «Друиды», ни словом не упомянув о сообщении Юлия Цезаря относительно их успехов в астрономии и философии, чему, как уверял римский полководец, можно было обучаться в знаменитых на всем Севере Европы школах. При восприятии древних культур под углом зрения концепции «Urdummheit» попытки выявить астрономические аспекты в археологических памятниках выглядели авантюристическими. В такой ситуации не следует удивляться тому, что астроархеологи с их необычным направлением в исследованиях воспринимались иронически. Их называли «романтиками», а то и «фанатиками» или, по-джентльменски мягко, «людьми с причудами». Их критиковали за грубые просчеты в оценке уровня развития человека первобытного общества и обвиняли в намерении «поколебать основы». Создавалось впечатление, что от незыблемости постулата о господстве «первородной глупости» в «изначальных культурах» зависело их житейское благополучие и покойное течение дел на раскопках и в музейных хранилищах.
Н. Локьер ответил на выпады достойно: летом 1906 года из печати вышла книга «Стоунхендж и другие британские каменные памятники с точки зрения астрономии». Через три года расширенная за счет описания других памятников того же типа книга вышла из печати вторым изданием. В краткие периоды отпусков Н. Локьер продолжал изучать те памятники Англии, которые позволяли приоткрыть завесу над обстоятельствами рождения его кровной науки — астрономии. Во время поездок по стране он читал популярные лекции по древней астрономии, встречался с людьми, страстно увлеченными теми же изысканиями, а посетив в апреле 1907 года Корнуолл, поддержал желание местных любителей археологии создать Общество естественной истории и древностей Пензанса. Члены его построили вскоре внутри кольца из камней Тригсил около Сент-Джаста хижину, где заслушивали доклады о древних памятниках и астрономии, а также наблюдали за светилами по ориентирам, указанным Н. Локьером.
