Они снова находили себя на диване, потом за маленьким стеклянным столиком.

Ночь близилась к концу. Они снова выпили.

Сергею было мало всего: мало счастья, мало вина и мало Эльки.

Он снова был тигром, но …

– Серёженька, милый, давай ложиться. Спать осталось всего-ничего, а нам обоим завтра на работу.

11. День надежд.

После третьего кофе глаза Ерохина расклеились. И даже округлились. Но мир виделся сквозь толщу воды.

Неожиданно появилась Мария Сергеевна. Та самая пенсионерка с видеозаписи, что Климов развернул на дороге. Сработало объявление по районному телеканалу, на которое никто не надеялся. Никто, кроме Ирочки Тюриной, которая составила текст, и даже лично отвезла в редакцию.

Напоминавший медведя-шатуна Ерохин, от радости сгрёб маленькую Ирочку в охапку и прилюдно расцеловал. И снова попал впросак. Потому что среди общего веселья, злобно и по-волчьи сверкнули глаза Полежаева.

Как прояснила потом Мурцева, у Юрия и Ирины было давнее общее прошлое, так и не сложившееся в семью. Затем каждый побывал в собственном браке. Но если у Ирочки он завершился быстро и безболезненно, то душевные раны отца двоих детей Полежаева ещё кровоточили разводом. Встреча в новом подразделении стала неожиданностью для обоих. Ирина отнеслась к этому спокойно, а Полежаев во всю пытался вернуть утерянное.

Опознав Климова, Мария Сергеевна помогла составить фоторобот его напарника с другой стороны улицы. Скуластый, большеглазый, с жёсткой торчащей шевелюрой.

Удивляло и радовало, как пенсионерка (хоть и в очках) сумела разглядеть такие подробности.

Пусть фоторобот не фотография, и вероятность совпадения по базе не больше трети, но день был воистину удачный, потому что сходу пробился гражданин Петербурга Астахов Семён Ильич.

Степанченко, давно и плотно «друживший» с мобильными операторами, получил все номера Астахова. В отличие от телефонов Климова, один номер оказался живым, и точка на карте светилась по адресу регистрации.

Ерохин едва не ущипнул себя за руку.

Собираясь на задержание, он жахнул ещё кофеина, до лёгкой тошноты. Но веки заплывали свинцом. И на выходе он крепко не вписался в дверной проём.

– Серёга, оставайся. Ты нужен здесь, в генштабе, – понимающе отшутились ребята.

Хабибуллин и Варёный убыли на задержание без него, в сопровождении двух бойцов ОМОН, прихватив с собой Байкалова.

Ерохину оставалось клевать носом и ждать. Временами потирать плечо. Ещё выстукивать турецкий марш и ломать карандаши.

Насупленный, и как всегда бочком ввалился Полежаев. Сергей вскочил навстречу.

– Юр… Ты того… Извини насчёт Ирины. Я не знал…

– Ты о чём? Не понимаю. – Искреннее удивление на лице. Словно действительно не понимал. Только хитрый прищур выдавал, что он рад тому, что теперь это понимает Ерохин. – Ладно, проехали. Мелочи жизни. Ты лучше скажи, что там за отряд спецназа поехал банду задерживать?

Ерохин улыбнулся. – Пробился телефон Астахова по адресу регистрации.

Задумчивый Полежаев опустился в кресло. И тут же подскочили оба.

– Да, Ренат! Слушаю!

По мере доклада, лицо Сергея, и без того сегодня не слишком свежее, стало как-то опадать, – Как так? – раздосадовано спросил он, – Четвёртый этаж? … Отработайте квартиру по полной.

Он поднял впалые глаза.

– При задержании Астахов выбросился из окна. Насмерть.

– Ни хрена себе, – Полежаев присвистнул и рухнул в кресло.

– Что, Ренат? … Вы в квартире? Включаю громкую связь. Тут Юра рядом.

– Появилась жена Астахова. Отойдя от шока, стала обвинять нас в убийстве и угрожать арестом. Заявила, что её муж служил в военной контрразведке.

– Боец невидимого фронта? – Полежаев вопросительно глянул на Ерохина, – Запрашивать будем?

– Не будем. – Ерохин махнул рукой, – На него уже досье собрали. Он такой же контрразведчик, как я казначей Ватикана.

– Гады! Менты! Вас всех посадят! – послышался истерический женский голос. С той стороны также работала громкая связь.

Сидели молча. Полежаев упёрся в окно стеклянными глазами.

В общественной кухне расстроенная Тамара припала к фарфоровой чашке, силясь удержаться от сигареты. Ерохин налил себе зелёный чай.

Заслышав топот из коридора, Мурцева с Ерохиным переглянулись. Ввалился Степанченко. Взъерошенный и запыхавшийся, он в два шага приземлился у столика.

– Я проверил малтфон Астахова. Он общался с покойниками.

Мурцева громко поставила чашку, – Это как?

– Известный трюк. Дублируют симку умерших, и пользуются, оплачивая номер. И концы в воду… вернее в землю.

Ерохин грохнул ладонью о стол.

День надежд завершился бесславно. Усталые сотрудники расходились по домам.

Ерохин, обычно уходивший позже остальных, сейчас выскакивал из подземного перехода.

И через полчаса стоял на шестом этаже, где по ту сторону двери его уже ждал милый семейный ужин.

12. Древний Египет. Ахетатон. 17 год правления Еретика. 1353 год до н.э.

Раскатистый, неожиданно громкий голос расколол предрассветную темноту.

– О могущественный Ра-Хорахти, воссиявший в имени своём Шу! Ты и есть Атон, дарующий жизнь и возрождающий из небытия! Ты даёшь свет и выводишь из мрака тьмы!

Атон – зримое проявление единого и единственного бога, услышал начало молитвы – грязно-серое небо на востоке подёрнулось синеватым отливом. Серая от ночного мрака, статно сложенная фигура царя, медленно опускалась, склоняя простёртые к небу руки. Стоявшие сзади валились на колени.

Едва силуэт правителя слился с горизонтом, как взору чужестранца Хануфы, удостоенного чести быть на молитве фараона, открылся вид, вызвавший сомнение в реальности происходящего.

Линию на востоке, отделявшую сизое небо от чёрной пустыни, рвал клинообразный вырез, уходивший ниже горизонта. Излом располагался по центру, куда и были направлены взоры. Словно неведомый исполин клинком вырубил в горизонте зияющую дыру, через которую просматривалось светлевшее голубовато-жёлтое небо.

Хануфа сглотнул и огляделся. Привыкшие к темноте глаза уже различали лица. И царившее спокойствие говорило чужестранцу, что ничего необычного не происходит. Хануфа, уважительно поставленный в первый ряд хозяином церемонии, стал с любопытством наблюдать.

Стоя на коленях, фараон размеренно возносил молитву. Склонилась к востоку высокая двойная корона – символ единения северных и южных земель. Дешрет – внешняя корона повелителя севера, ещё недавно чёрная на фоне ослепительно белой хеджет – внутренней короны юга, отливала слабой краснотой, пока не окрасилась пунцовым цветом. Ветерок потрёпывал жёлто-синий полосатый клафт на плечах величайшего из живущих.

Небо светлело, и остриё выреза уже заливалось янтарным заревом. Посол понял, что в этом сакральном месте, Солнце всходит не от кромки горизонта, от дна рассечённого провала.

Едва в щели сверкнул оранжевый блеск, как верховный жрец Атона, царь обоих земель, фараон Эхнатон поднялся и выпрямился. Хануфа вздрогнул, но спокойствие остальных вернуло его колено в сырой песок.

Фараон закончил молитву и замер, отбрасывая длинную тень на истоптанный серый песок. Он медленно поднял голову и протянул руки к небу. Ярко блеснули ладони. Пару минут он омывал руки живительным светом. Затем обернулся к подданным.

– Всемогущий Атон вновь смилостивился над нами и возродил жизнь после мрака ночи.

Все бодро поднимались с колен прославляя бога и правителя.

– Слава великому Атону!

– Да здравствует Эхнатон, сын небесного Атона, бог для живущих, да будут долгими лета его!

– Слава Атону!

– Слава!

– Слава Эхнатону!

Показавшийся над горизонтом край оранжевого диска уже золотил стену большого храма Атона, когда Хануфа разглядел, что линия, которую он искренне принял за ночной горизонт, оказалась ровной, как по шнуру оттёсанной вершиной горного плато, охватившего долину Ахетатона большим полукругом, краем которому был берег величественного чёрного Нила. А клинообразным провалом в центре оказалось ущелье ва́ди – высохшего русла горной реки, проистекавшей мощным потоком в незапамятные времена и рассёкшей цитадель восточных предгорий. Ступень горного плато находилась в десятке километров восточнее храма и образовывала ложный горизонт с провалом в ущелье.