Заслугой советской исторической науки следует по праву считать исследование сложной эмиграционной проблемы. На различных этапах развития советской историографии интерпретация вопросов истории мухаджирства (эмиграции горцев) зависела от «методологических характеристик» русско – кавказских отношений, последовательно сменявшихся в нашей идеологии и науке («Россия – тюрьма народов», «абсолютное зло», «наименьшее зло», «объективно – прогрессивные последствия присоединения» и «добровольное вхождение на основе вечной дружбы»); а также поворотов в развитии международных отношений и во внутренней политике нашей страны. Начиная с 40-х гг. XX века история кавказского мухаджирства становится предметом специального исследования советских ученых. М.С. Тотоев по существу был первым, кто дал развернутый анализ кавказского мухаджирства[8]. Сформулировав основные причины переселения горцев, М.С. Тотоев рассмотрел его как одну из форм протеста народных масс против колониального режима, насаждавшегося царизмом. В рупоре коммунистической пропаганды – газете «Молодой коммунист», Тотоев был обвинен в склонности «…не видеть враждебного влияния ислама по отношению как к горцам, так и к русским».
В 70-80-е годы XX века было написано достаточное количество работ по истории развития городов Северо – Восточного Кавказа, истории горцев и Терского казачества. Также значительное количество работ было посвящено исследованию материальной культуры различных народов. Особенно ценным и оригинальным в своем исполнении стало исследование С. – М.А. Хасиева, проводившееся им в течение ряда лет (1968-1971), на полевом этнографическом материале в различных районах Чечено – Ингушетии. Хасиев впервые собрал и систематизировал все доступные на тот период сведения об орудиях сельского хозяйства у чеченцев[9].
В советской историографии практически не было работ, за исключением немногих монографий и статей, освещавших позицию царских властей в отношении мусульманского духовенства, всегда оказывавшего огромное влияние на местное население. Не затрагивался также вопрос, касавшийся попыток правительства поставить под контроль деятельность духовных лиц через ее законодательную регламентацию. В работах 70-80-х годов практически не освещались разногласия в правящих кругах России, возникавшие при формировании административной политики на Кавказе.
Исследования советского периода ценны содержащимися в них материалами фактологического характера, а также постановкой ряда новых исследовательских проблем, таких, как роль экономического фактора в социально – политических процессах; формы протеста населения против политики имперских властей; особенности функционирования низших звеньев в системе административного управления. Вне поля зрения советских историков, по вполне понятным причинам, находилось взаимодействие двух цивилизаций: русско – православной и горско – мусульманской, в условиях распространения на Северном Кавказе российского государственного управления. Тенденция к деперсонализации истории в советский период обусловило отсутствие заметных работ, связанных с исследованием роли отдельных деятелей кавказской администрации в организации системы управления в регионе.
Одним из обстоятельств, глубоко травмировавших национальное сознание чеченцев в начале 80-х годов XX века, стала концепция так называемого добровольного присоединения Чечни к России, подготовленная и широко разрекламированная М.М. Блиевым и В.Б. Виноградовым. Справедливости ради надо отметить, что научная несостоятельность концепции, и ее политический вред, были доказаны еще задолго до начала Чеченской войны. Но оскорбление, нанесенное неоднократно подвергавшемуся геноциду чеченскому народу оставило после себя долгий и неприятный след.
Одним из болезненно – дискуссионных в современном кавказоведении остается вопрос о горском «хищничестве» (набегах горцев на казачьи поселения). В.В. Дегоев в своей монографии выдвинул постулат, который касается признания экономической самодостаточности горских обществ[10]. Это, казалось бы, вполне невинное утверждение автора (со ссылкой на английского ученого Л. Мозера) фактически разрушает концепцию М.М. Блиева о набеговой системе как об одном из средств экономического выживания горцев, которую, как представляется, автор сам разделял, будучи соавтором М.М. Блиева в их прежней книге о Кавказской войне, основанной именно на этой концепции.
С середины 1980-х годов советское кавказоведение, как историческая наука в целом, вступило на путь преодоления ошибок и извращений периода «застоя», появились новые темы для исследования. Применительно к истории Российской империи, имперская перспектива оказалась достаточно новым подходом. Ранее история России представлялась преимущественно как история ее центра. Исследования же взаимоотношений с нерусскими подданными главным образом концентрировались вокруг проблемы экспансионизма: присоединения и завоевания. Серьезной попыткой преодолеть «русоцентристскую оптику» и дать общую картину истории России как многонациональной державы, являются исследования конца 90-х годов XX века.
Рассматривая научные изыскания постсоветского периода, сталкиваешься с проблемой чрезвычайной сложности переработки огромного и разнообразного потока информации, которая в них заложена. Разброс мнений и оценок действий российских властей в отношении горского населения Кавказа второй половины XIX века чрезвычайно велик: от тотальной негативации деятельности российской администрации в отношении горского населения Кавказа – до ее идеализации. Так, И.Е. Дунюшкин утверждает, что для основной массы горцев было характерно «отсутствие стремления к работе в промышленности и традиционное желание заниматься скотоводством»[11], что требовало от администрации края приложения немалых усилий по увеличению пастбищ. Этим тезисом автор вводит в заблуждение читателей. Если брать во внимание Терскую область, то здесь подавляющее большинство населения составляли чеченцы. Данный народ издавна отдавал предпочтение земледелию. Даже если бы чеченцы и захотели перейти к экстенсивному скотоводству, после Кавказской войны они бы не смогли это сделать, т. к. в ходе реформ царское правительство таким образом распределило земли, что их с трудом хватало на ведение земледелия и содержания нескольких голов рогатого скота. Скотоводство как раз в пореформенный период начало активно развиваться на территории Терского казачьего войска, где земля была в изобилии и сдавалась в аренду.
Несомненным достижением современного этапа исследований российско – горских взаимоотношений после завершения Кавказской войны является стремление к новому концептуальному освещению проблем, уже рассматривавшихся прежними поколениями историков; к расширению тематики исторических исследований. К числу новых тем, которые привлекли внимание современных авторов, можно отнести вопрос о степени влияния этно – конфессиональных, психо – ментальных особенностей горских народов на интеграционные возможности вновь присоединенных регионов, на уровень конфликтогенности в них. К концу 90-х годов современной историографии, по мнению московского культуролога О.Ю. Бессмертной, стали присущи два основных подхода – «русский» и «мусульманский». В результате в наши дни в «мусульманской» историографии можно встретить как точку зрения, что мусульманам всегда лучше жилось в России (по сравнению с их единоверцами в других мусульманских странах), так и точку зрения, что мусульман при царе угнетали, но им хорошо жилось при советской власти.
Из работ западноевропейских и американских исследователей интересны статьи и монографии Г. Шумахера, А. Рибера, Г. Бела и др. Английский историк А. Рибер в книге, посвященной деятельности А.И. Барятинского на Кавказе, высказывал мнение, что русское управление Кавказом гораздо больше, чем британское владычество в Индии, строилось на учете особенностей общественно – экономического уклада жизни местного населения.[12].
