Приблизившись к комнате Чёрча, она с удивлением обнаружила, что там все убрано. Ее разбросанная одежда была собрана и аккуратно сложена стопкой на его компьютерном кресле. Он даже застелил постель и, когда Эмма вошла в комнату, уже собирался отвернуть покрывало.

— Я перестал разговаривать, потому что мои родители были кончеными идиотами.

Эмма заморгала от удивления. Ну, это, уж точно, вынырнуло из ниоткуда. Вот она готовится к бегству, а он — к исповеди.

«Чёрч. Исповедь. Вполне логично. Господи, я схожу с ума». (Здесь снова игра слов. Имя Чёрч означает «Церковь», а значит «Церковь. Исповедь. Вполне логично» — Прим.пер.)

— И мои тоже, — медленно проговорила Эмма, глядя, как он уселся на матрас, прислонившись спиной к изголовью кровати.

Чёрч сжимал что-то в кулаке левой руки, вне поля ее зрения. Это слегка ее насторожило, но, когда он похлопал по пустому месту рядом с собой, забралась на кровать.

— Я замолчал, потому что они были идиотами, и потому что со мной было что-то не так, — продолжил Чёрч.

Сначала она не ответила, просто сидела неподвижно, пока он не схватил Эмму за ноги и не развернул к себе таким образом, что ее ступни оказались у него на коленях.

Однако полный шок она испытала, когда Чёрч раскрыл кулак. У него в ладони лежал пузырек лака для ногтей. Ярко красный. Разинув рот от изумления, она наблюдала за тем, как Чёрч открутил крышку, вынул кисточку и провёл ею по ногтю большого пальца Эмминой ноги. Его руки оказались на удивление уверенными, он быстро перешел на следующий палец. Этот парень мог бы быть хирургом. Хотя в этом образе Чёрча, держащего в руках скальпель, определенно что-то было. Это одновременно и напугало ее, и возбудило.

— Что с тобой было не так? — наконец, прошептала она.

Чёрч перешел со второго пальца на третий.

— Мне не нравились люди.

Эмма фыркнула.

— Я тебя умоляю. Мне не нравятся практически все люди. Люди имеют тебя по полной программе.

— Нет, ты не понимаешь. Мне не нравятся люди. Я думаю, что они..., — он замолчал и сосредоточился на работе, затем перешел к следующему пальцу. — Ни на что не годятся.

Эмма медленно опустилась на спину, свесившись головой с края кровати.

— Я понимаю, почему ты так думаешь.

Чёрч закончил с одной ее ногой и переключился на другую.

— Они все такие тупые. Я просто с ума сходил. И вот я, маленький ребенок, который не понимает, почему взрослые не могут меня понять. Мне надоело все им разжевывать, объясняться, поэтому я просто оставил попытки. Это очень злило мою мать. Она испытывала неловкость из-за необычного ребенка, — сказал Чёрч. С этой ногой он управлялся еще увереннее, его мазки были быстрее и точнее. — Когда она начала меня бить, я стал придумывать разные способы ее убийства. Хотя мне было всего шесть, и я понимал, что еще маловат для этого. И мне придется подождать, чтобы подрасти.

— И когда ты подрос, то понял, что не можешь этого сделать, — прошептала она.

Наконец, Чёрч взглянул на нее и кивнул.

— Очевидно, не приемлемо планировать смерть и четвертование членов своей семьи.

— Такое не приемлемо планировать вообще ни для кого.

— А что, если ты диктатор? — спросил он. — Или линчеватель, чью семью жестоко убили у тебя на глазах?

Эмма ударила его ногой в живот, отчего он захрипел.

— Ну, поскольку ты не являешься ни тем, ни другим, это на тебя не распространяется.

— Да, не распространяется.

— Так... ты что, социопат?

— Правильно говорить человек с антисоциальным расстройством личности, и да, мой предварительный диагноз был именно таким.

— Предварительный, — повторила она.

Чёрч закончил красить ей ногти, затем закрутил пузырек и сбросил его с кровати.

— Согласно записям моего психолога. Я так и не пришел к нему для соответствующего тестирования.

— Почему нет?

— Потому что его мне тоже хотелось убить.

«А тебе когда-нибудь хотелось убить меня?»

Эмма подавила этот вопрос. Она не знала, какой ответ расстроит ее больше.

— Итак, ты самоустранился, — сказала она.

Он поднял ее ногу, ту, которую красил первой, и осторожно подул ей на пальцы. Эмма закрыла глаза.

— Да. Вот почему я не могу быть настоящим социопатом. Я признаю своё психическое заболевание таким, какое оно есть, и стараюсь оставаться как можно более здоровым и тем самым защитить тех, кто меня окружает.

— Например, не разговариваешь с людьми, — догадалась Эмма и почувствовала, как он кивнул.

Нога сменилась другой.

— Да. Это всё... упрощает. Не разговаривая с людьми, я не могу ими манипулировать, не могу им лгать, не могу им навредить. Ну или, по крайней мере, так это сделать гораздо сложнее. И меня никогда это не волновало. У меня никогда не возникало ощущения, что я что-то упускаю. Люди полагают, что со мной что-то не так, поэтому свободно при мне разговаривают. Никто из них не говорит ничего стоящего. Зачем мне вообще с кем-то из них общаться? — в его голосе мелькнули нотки раздражения.

— Если это так, — решилась она. — Тогда зачем ты ходишь на вечеринки? Почему ты трахнул Марси Макинтош?

— Боже, мне нравится, что ты ревнуешь, — выдохнул он, сжав ее лодыжку.

— Всегда пожалуйста.

— Я трахнул ее, потому что у нее потрясные сиськи, и она ими предо мной трясла. Она настолько глупа, что, в сущности, примат, так что меня не волновало то, что я ее использовал. Меня вообще не волнуют женщины, которых я использовал и трахал на протяжении всех этих лет.

— Видимо-невидимо, — пошутила Эмма, но он кивнул головой. — Раз ты трахнул стольких женщин, то должен был хоть иногда разговаривать.

— Конечно же, я разговаривал. Как я уже сказал, люди глупы — они считают, что раз я не говорю с ними, значит не говорю ни с кем. Я, блядь, учусь в Колумбийском, естественно, я разговариваю. Просто делаю это как можно реже.

— Ясно. А что насчет вечеринок в старшей школе? Почему ты на них ходил?

— Я..., — тут он запнулся.

Это ее удивило. Эмма села и подтянула к себе ноги, чтобы взглянуть на его работу.

— Неплохо, — пошевелив пальцами, заметила она.

Чёрч положил руку ей на ступню и погладил ее взад-вперед.

— Нельзя притворяться человеком, если не знаешь, как он себя ведёт, — прошептал Чёрч.

Эмма подняла глаза и увидела, что он пристально на нее смотрит.

— Ты думаешь, что ты не человек, — приподняв бровь, уточнила она.

Его взгляд стал пронизывающим.

— В переходном возрасте моей любимой фантазией было убивать девочек из моего класса. Марси — за то, что она такая тупая шлюха. Жанну — за то, что зря переводила кислород, который больше бы пригодился растениям или слизнякам. Келли — за идеальную улыбку и за то, что дарила ее не тем людям. Всех их — за то, что они были прекрасны, — как всегда прямолинейно объяснил он.

Разумная Эмма подумала, а не бросилась ли она из огня да в полымя. Темная Эмма задавалась вопросом, где носило это прекрасное создание всю ее жизнь, и всё же осмелилась спросить то, что разумная Эмма боялась даже прошептать про себя.

— А ты фантазировал о том, чтобы убить меня? — спросила она.

У него на губах снова заиграла ухмылка, и по ней скользнул взгляд его бесстыжих глаз. Она так и не застегнула рубашку и, по сути, сидела там в одном нижнем белье. Надевать штаны, по мнению Эммы, было необязательно.

— В первый раз я увидел тебя, — начал он и поднялся на колени. — В темном коридоре. Джерри говорил мне, что у его жены есть дочь. Девочка. Эмма. Поэтому я ожидал увидеть маленькую девочку. И собирался держаться от тебя в стороне.

— Но я оказалась не такой маленькой, и ты в стороне не остался, — закончила она эту часть истории.

Чёрч кивнул и, медленно стянув с нее рубашку, швырнул в угол.

— Я никак не мог тебя раскусить. Ты совершенно ни о чем не подозревала, словно вообще отсутствовала. Я не говорил. Ты болтала без умолку. Ты была полуголой, но даже об этом не знала. Тебя вообще это не волновало.