Табличка поднимается вверх. Она принадлежит Полу Страуду, агенту коллекционера Себастьяна Виллера.

— Двадцать тысяч. Я слышу двадцать пять?

Марк Рентон медленно и неуверенно поднимает свою табличку, будто это действие привлечет пулю снайпера. Аукционист указывает на него.

— Двадцать пять. Я слышу тридцать?

Рентон снова поднимает свою табличку, провоцируя странные взгляды и несколько смешков.

Аукционист опускает свои очки на нос и смотрит на Рентона.

— Сэр, вы не можете делать ставку против себя.

— Извиняюсь... я новичок в этой игре. Немного взволнован.

Это вызывает серию смешков от некоторых игроков, которые затихают, когда Пол Страуд поднимает табличку.

— Я слышу тридцать тысяч.

— Тридцать пять, — Рентон поднимает руку.

— СТО ТЫСЯЧ! — слышится крик из конца комнаты. Это Майки Форрестер.

— Вот теперь все серьезно, — заявляет аукционист, пока Фрэнк Бегби остается сдержанным, а Мартин Кросби продвигается к краю своего стула.

Ты, блять, шутишь, думает Рентон. Потом вдыхает. Нахуй его. Он не выиграет в этот раз.

— СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ!

— Какого хуя тут происходит? — спрашивает Фрэнк Бегби Мартина Кросби.

— Кого это волнует!

Страуд машет своей табличкой:

— Сто шестьдесят тысяч!

Рентон отвечает:

— Сто шестьдесят пять тысяч!

Форрестер кричит:

— Сто семьдесят тысяч! — потом он замирает, так как Рентон колеблется, мигая, как маленькое млекопитающее в свете автомобильных фар...

— Сто семьдесят пять тысяч, — хрипит Рентон.

— Я слышу сто семьдесят пять тысяч, — говорит аукционист, видя потного Страуда, который направляется к выходу, бешено пытаясь поймать сигнал на телефоне. — Сто семьдесят пять тысяч... раз... два... продано! Джентльмену в первом ряду, — и он указывает на Марка Рентона.

Эйфория и отчаяние сражаются в Рентоне. Это в пять раз больше, чем он хотел заплатить, но он выиграл! «Главы Лита» его. Но теперь он совершенно без денег. Если бы он не был на этой бескомпромиссной миссии, и знал, что спасет своего соперника последней ставкой, Рентон бы промолчал. Майки Форрестер тоже дышит с большим облегчением. Он подходит к Рентону.

— Молодец Марк, лучший из нас выиграл, друг!

— Майки, что за хуйня, за кого ты делаешь ставки?

— Прости друг, надо идти, — улыбается Майки, уступая дорогу подходящему Фрэнку Бегби, и набирает Больного, когда резко выходит.

Рентон пытается проследовать за ним, но его тормозят другие посетители, поздравляющие его. На секунду он смотрит на головы, ему кажется, что голова Больного улыбается. Рентону удается протолкнуться к выходу, но Франко его останавливает, пожимая руку.

— Поздравляю.

— Спасибо... Какого хуя Форри делал ставки?

— Мне самому интересно.

— Кто был второй?

— Его имя Страуд. Он работает на парня Виллера, большого коллекционера. Наверное, достиг лимита и пытался позвонить ему. Но ты выиграл.

— Ага, ну, на кого работал Форрестер?

— Кого-то, кто любит меня и желает мне богатства. Не так много их в Эдинбурге! — смеется Франко, глядя на Рентона, потом уточняет. — Или...

— ... какой-то цебок ненавидит меня и хочет увидеть без денег. Этот список будет достаточно длинным... — Рентон протяжно выдыхает, глядя снова на четыре головы и зацикливается на одной. — Больной был единственным мудилой, который знал, как сильно я хотел купить головы. Это было единственным способом отплатить тебе.

Фрэнк Бегби пожимает плечами:

— Ну, ты получил, чего хотел. «Главы Лита». Рад за тебя, — говорит он, туго сжав губы, — теперь, если тебе больше ничего не нужно...

— Может быть, спасибо?

Потом Рентон шокирован: оживление стекает с лица Бегби, темнота кристаллизуется у него в глазах.

— Я передумал. Я хочу свои ебаные деньги. Пятнадцать тысяч.

— Но... я... — недоверчиво заикается Рентон, — у меня нет денег! Я заплатил огромную разницу за головы! Это был мой способ расплаты!

— Ты купил произведение искусства, — голос Франко медленный и размеренный, — твой выбор. Теперь я хочу свои деньги. Деньги с той сделки.

— У меня их, блять, нет! Не сейчас! Особенно после того, как я сорвал куш, чтобы купить... — он смотрит на головы и останавливает себя, чтобы не сказать эту кучу ебаного дерьма. — После того, как я купил головы!

— Ну, пиздец тогда у тебя проблемы, да?

Рентон не верит в то, что слышит:

— Но мы снова друзья, Франко, в Лос-Анджелесе... финальный Кубок... у нас был эмоциональный опыт... мы вчетвером ... DMT... — он слышит, как несет бред, пока смотрит в глаза насекомого, в которых нет ничего, кроме холодного предательства.

— Все еще ебаный наркоман, да, друг? — непреклонный Фрэнк Бегби насмехается в ошеломленное лицо Рентона. — Это оговорено в контракте, головы будут доступны покупателю сразу после выставки, на следующей неделе. Так что дай знать Мартину, куда ты хочешь, чтобы их отправили, — он кивает в сторону своего агента, — он все сделает. Сейчас меня ждет столик в кафе для обеда. Я пригласил бы тебя, но у нас теперь только деловые отношения, пока ты не вернешь мне деньги, который ты мне должен. До встречи, — улыбается он, поворачивается к подходящему агенту и дает ему пять.

Рентон изумляется, когда выходит и идет по Валку. Он видит красный скутер для инвалидов, едет ему навстречу. Маленькая собака сидит в корзине спереди. Его ведет Спад Мерфи.

— Что за нахуй...

— Круто, да, кот? Прайд Колт Делюкс. До восьми миль в час. Собирался поехать в отель увидеть тебя, — он дает Рентону бежевый бомбер «Хьюго Босс». — Ты оставил его в больнице, когда принес меня туда.

— Спасибо... — Рентон берет куртку, смотрит на итальянское кафе напротив. — Не хочешь чашечку кофе, друг?

Уебок стоит напротив большого серого мраморного камина. Он поднимает бровь, потом бокал, и смотрит на меня. Мелани сидит рядом с нами, одетая в светло-коричневое платье с открытой спиной и приятно пахнет лавандой.

— Очень успешный аукцион, — говорит нам Иен Вилки, знаменитый художник из Глазго, теперь «сосланный» в Новый Город. Его жена, Наташа, чьи изгибы пытаются разорвать короткое черное вечернее платье, улыбается нам. Она наливает Сан Пеллегрино в мой стакан. Они — друзья Мел, тут, в мире искусств, обзавестись ими достаточно сложно. Я больше хотел бы быть в боксерском клубе с ребятами... ну, может быть, и нет. Огромный миф — то, что ты переезжаешь в новый мир, когда покидаешь старый. На самом деле ты застреваешь между двумя блядскими мирами.

Я скучаю по своей студии, по обычным делам. Все эти выставки, аукционы и ужины ебут голову. Я просто хочу работать над своими картинами и скульптурами, быть с Мел и детьми. Гулять по пляжу, устраивать маленькие пикники — все эти вещи. Маленькая Ева — крикунья. Выдумывает просто уморительные вещи. Грейс больше похожа на мать. Когда все эти прекрасные вещи, мою работу и моих девочек забирают у меня, я поддаюсь старым соблазнам. Я чувствую ебаное желание сделать какому-нибудь уебану больно.

Этот Вилки-приятель несет коровье дерьмо о том, что ему нужно пить, нужно нажираться, чтобы выразить свою креативность. Сложно быть единственным трезвым мудаком: все видят это. Наташа снова наполняет мой стакан минеральной водой. Если бы в этом стакане был алкоголь, ее мужик уже давно получил бы в ебаную челюсть.

— Мне больше нравится жить без алкоголя, — улыбаюсь я ему, — он уводит меня в места, в которых я не хочу быть.

Наташа снова улыбается. Я знаю, что могу без проблем ее трахнуть. Это такие люди. Так они устроены. Она меня так видит — дикарем, неукрощенным Фрэнком Бегби, настоящим, блять, дельцом, не тем пидорским «плохим парнем» шотландского искусства; звание, которое они дали этому позеру. Или давали. До того, как пришел я. Теперь он пытается стать лучшим другом.

— У нас тут небольшая засуха, — говорит Вилки, — допиваем последнюю бутылку вина.