— Конечно нет, она моя клиентка. Было бы непрофессионально, — говорю я напыщенно. — И она слишком молода для меня, — чувствую рев кокаина, думая о Эдинбурге. Ужасная ошибка для нас обоих. Особенно для меня. Но блять; было замечательно. И это был просто секс. И мы пользовались презервативами. Никому не было больно в этой ебле. — Я не такой, как ты, Юарт.

— И что это означает?

— Нельзя трахать каждую молодую девушку, которая похожа на Хелену, думая что это вернет романтику, — говорю я, закидывая немного кокаина в свою пина-коладу.

— Что за хуйня...

— Прими то, что мы проебали наши отношения. Это то, что делают люди. Потом, наверное, мы поймем, что наше эгоистичное, нарциссическое поведение заебывает наших партнеров. И мы остановимся, — я мешаю свой напиток пластиковой трубочкой и пью.

Он смотрит на меня, как ебаная бутылка молока с глазами:

— Тогда ты остановишься, приятель?

— Ну, я пытаюсь... пытаюсь обеспечить... — и я взрываюсь в смехе вместе с ним, — профессиональный менеджер с невероятными клиентами... — мы хихикаем и смеемся так, что нам сложно дышать, — ... но ты проебался и провоцируешь мое плохое поведение, ты, Джамбо-уебан...

— Какой, блять, менеджмент...

— Я сделал тебе триста ебаных тысяч в этом году! После провала твоей музыки в фильмах и восьми лет без диджейства, просто сидя на диване и покуривая траву! Триста тысяч за прокрутку ебаных винилов в ночных клубах.

— Этого недостаточно, — говорит Карл, и он серьезно.

— Что? Что есть, блять, достаточно?

— Я скажу тебе когда получу, — улыбается он, и он не шутит. — Не хочешь DMT?

— Что?

— Ты никогда не пробовал DMT?

Я смущен, так как это единственный наркотик, который я не пробовал. Никогда не интересовался. Галлюциноген для молодых мудил.

— Неа... Он хорош?..

— DMT — не социальный наркотик, Марк, — утверждает он. — Это обучение.

— Я слишком стар для экспериментов с наркотиками, Карл. Так же, как и ты.

Тридцатью восемью минутами позже мы в его отельном номере, проколотая пластиковая бутылка наполняется дымом от наркотика, который он поджигает в горлышке, накрытом фольгой, вытесняя воду, которая капает в миску. Когда Карл заканчивает, он снимает прожженную фольгу, и мой рот уже вокруг горлышка. Едкое дерьмо режет мои легкие хуже, чем крэк.

— Как говорил Теренс Маккенна, надо затянуться трижды, — утверждает он, но я уже чувствую себя пиздец ошеломленным. В моей голове сильный всплеск ощущений и чувство, что я покидаю комнату, несмотря на то, что я в ней. Что успокаивает меня — отсутствие какой-либо опасности или потери контроля, которую обычно чувствуешь на новом наркотике, особенно от тех, которые изменяют сознание. Я держу дым в легких.

Откидываюсь в кресле, расслабив мозг и закрываю глаза. Яркие цветные геометрические фигуры танцуют передо мной.

Открыв глаза, Карл смотрит на меня с сильным трепете. Все в этом мире, от него и до мирских объектов в комнате, возвышены.

— У тебя 4-D зрение, — говорит он мне. — Не волнуйся, все вернется в норму через пятнадцать или двадцать минут.

— Я не могу его оставить? У меня никогда не было такого, блять, глубокого восприятия, — улыбаюсь я ему, а затем начинаю бессмысленный разговор. — Я счастлив быть самим собой, мужик. Это странное удовлетворение, причудливое чувство, которое уже знакомо, будто я раньше это испытывал, — я останавливаюсь на секунду.

— Сумасшествие. Ты видел маленьких лего-гномиков? Как будто техно-гномы, танцующие в саду эйсид-хауса.

— Да, они маленькие люди; кажется, они скачут между физическим присутствием, четкой реальностью и почти цифровой призрачностью. Они были счастливы увидеть меня без легкомыслия и суеты.

— Ты был счастлив видеть их?

— Да, эти маленькие уебки были чем-то новым. И знаешь, что самое странное? Нет упадка. Я чувствую разум и тело так, будто ничего не принимал. Могу пойти на пробежку или в спортзал. Как долго я был под этим? Точно минут двадцать, наверное, сорок?

— Меньше двух, — улыбается Карл.

Мы сидим еще кое-какое время, участвуя в обсуждении. Приходим к выводу, что посещение того места, отвечает на все большие дилеммы, — о человечестве, личном существовании и коллективном. Оно говорит нам, что мы существуем суверенно и что наша политика решать все проблемы — совершенно бесполезна. Мы все соединены великой силой, но сохраняем наши уникальные особенности. Ты можешь быть таким же маленьким или большим, таким, каким хочешь быть. Они настолько объединены, что даже вопрос, который преследует философию, политику и религию, навсегда перестает существовать. Но в тоже время я не перестаю сознавать, что я — Марк Рентон, дышащий, человеческий организм, сидящий в кресле комнаты отеля на Ибице, и мой друг Карл со мной в комнате, мне просто нужно открыть глаза, чтобы присоединиться к нему.

Я хочу, чтобы каждый мудила попробовал это. Потом Карл дает мне сверток с кокаином.

— Я не хочу ебаный белый, Карл. Особенно после такого.

— Это не кокаин, это кетамин. Мне нужно отыграть гиг и я не хочу начинать юзать, так6что возьми его.

— Еб твою мать, у тебя совсем нет силы воли?

— Неа, — говорит он.

Я прячу сверток в кармане.

Я не хочу, чтобы это странное путешествие заканчивалось. Это изменило ту жизнь, которую я знал.

— Пришло время отложить в сторону все, что ты знаешь в этом мире, сестра, — говорю я Карлотте, пока автобус «Хибс» подъезжает, медленно пробираясь через истерию, танцующую толпу с ПТСР, но благодарную, орущую песни. — Тебе нужно быть с ним, — вымаливаю я, смотря на Юэна, стоящего на углу улицы с Россом, который уже лишился девственности, и его маленьким другом, который, несомненно, под его покровительством.

Одолжение, которое я сделал этому мелкому мудиле, не преувеличено. Раньше я думал, что это все для того, чтобы впечатлять женщин. Суровый мужчина, шутник, интеллектуал, культурный стервятник, добытчик; все они так стараются, но в конечном итоге, просто хотят трахаться. Намного проще быть обыкновенным парнем и отсечь все лишнее дерьмо. Я передал все это знание мелкому дрочиле бесплатно. Теперь Росс и его товарищ стоят в шарфах «Хибс», с сыпью на подбородках, высматривают девушек в толпе.

Но у бедной чокнутой Карлотты, la mia sorellina, слезы на глазах:

— Он сделал мне больно, — всхлипывает она; звучит, будто она прямиком из Нашвилла. Она вскрывает рану вместо того, чтобы держать все в себе и укрываться доспехами из антидепрессантов.

— Я подсыпал МДМА в его напиток, — и заправляю ее волосы ей за ухо, позволяя ее душе просочиться в мои глаза. — Ты — это все, о чем говорил Юэн, а потом он был цинично соблазнен маньячкой, которая хотела отомстить мне. — Я кладу руки ей на плечи.

— Не грусти, дорогуша, — кричит проходящий мимо пьяный, бесполезный жирный уебан в майке «Хибс», — мы выиграли!

Я устало улыбаюсь ему. Ненавижу видеть толстых фанатов «Хибс»: съебись на стадион «Тайнкасл», если у тебя нету самоконтроля или самоуважения.

— Помнишь Марианну? — я заставляю ее вспоминать. — Она приходила к нам домой с ее отцом давным-давно, обвиняя меня во всем, — конечно, она все забыла.

Карлотта смотрит на меня с презрением, но не отталкивает:

— Думаю да. Одна из тех, к кому ты относился, как к дерьму.

Я не ослабляю свою хватку, просто позволяю ей растаять под легким массажем напряженных плеч.

— Ээй... Я был не безупречен, далеко от этого, но участвовали обе стороны, — так или иначе, позволю ей все вылить на меня, а не на надежного члена Эдинбургского медицинского сообщества. Я убираю свои руки, прекращая массаж. — Это ее злость. Она знает, что семья — это единственное, о чем я волнуюсь.

Кара делает глубокий вдох, быстро смотрит туда, где стоит Юэн, потом смотрит на меня бешеными глазами.

— Но он ебал ее в жопу на видео, Саймон, — выкрикивает она, и пара голов в «Хибс» поворачивается на нас. Кто-то выкрикивает что-то о Стоуксе и Тавернье, и мне приходится подавить смешок. Я благодарно улыбаюсь группе рядом с нами, но они быстро отвлекаются песнями, увидев приближающийся автобус. Толпа надвигается, начинается давка, я веду Карлотту вниз по улице, близясь к месту, где стоит Юэн.