– И как же мне теперь быть? – спросил Питер.

– Фи окасались ф фесьма щекотлифой посисии, – сочувственно согласился доктор.

– Ну и болван же я! – воскликнул Питер.

– Кокта фас нету дома, са тефисей присмотреть некому, – озабоченно проговорил доктор.

– Насколько я успел заметить, – добавил Питер, – за этим чертенком нужен глаз да глаз.

– Покотите, покотите! – сказал услужливый доктор. – Я снаю, што телать!

– Что же?

Доктор придвинул свирепую физиономию к лицу Питера и произнес, со знающим видом постукивая указательным пальцем правой руки по правой ноздре:

– Я перу юную тефису на свое попещение!

– Вы?

– Ф моем слющае все корасто проще. У меня есть экономка.

– Ах да! Миссис Уэйтли.

– Она, в сущности, топрая шенщина, – сказал доктор. – Только нуштается ф рукофотстфе.

– Чушь! – вырвалось у Питера.

– Пощему фи так скасали? – встрепенулся доктор.

– Чтобы вы пестовали такую упрямицу? Это невозможно!

– Я путу топр, но тферт!

– Вы ее не знаете.

– А фи-то тафно ли уснали ее?

– Так или иначе, я не страдаю чрезмерной сентиментальностью, которая может испортить ребенка.

– Тефощки не то што мальщики, – не унимался доктор. – К ним нушен иной потхот.

– Так ведь и я не зверь, – огрызнулся Питер. – Ну хорошо, а если она окажется негодницей? Что вы о ней знаете?

– Я котоф рискнуть, – кивнул великодушный доктор.

– Нет, это несправедливо! – не унимался благородный Питер.

– Оптумайте мое претлошение, – сказал доктор. – Какой же это том, кте не ресфятся дети?! Мы, анклищане, опошаем том. Фи иной. Фи песщустфенный.

– Не могу избавиться от ощущения, что в некотором роде несу ответственность за нее, – признался Питер. – Девочка явилась ко мне. Выходит, что на меня, так сказать, возложена эта миссия.

– Ну если фи так сщитаете, Питер… – со вздохом произнес доктор.

– Всякие сантименты – это не по моей части, – продолжал Питер. – Но долг… долг – это дело совсем другое.

И с величием древнего римлянина Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним. Затем призвал Томми.

– Томми, доктор весьма одобрительно высказался о твоем здоровье, – сказал он, не поднимая глаз от рукописи. – Так что прекрати дуться. Можешь оставаться.

– Говорила же вам! Не стоило зря деньги тратить.

– Но придется подыскать тебе другое имя.

– С чего это?

– Экономка должна быть существом женского пола.

– Терпеть не могу девчонок.

– Вообще-то я и сам о них не очень высокого мнения, Томми. Но что поделаешь! Для начала купим тебе стóящее платье.

– Ненавижу юбки. В них неудобно.

– Томми! – строго сказал Питер. – Не упрямься!

– Говорить правду не значит упрямиться! – упрямилась Томми. – В них тесно. Попробуйте сами надеть!

Платье было быстро подобрано, а затем подогнано по фигуре. Однако с именем оказалось несколько сложнее. Миловидная, веселая дама с хорошо известным ныне, весьма уважаемым и благозвучным именем является теперь почетной гостьей многих литературных салонов. Но в узком кругу старых друзей ее по-прежнему зовут Томми.

Недельный испытательный срок подошел к концу. Питеру, с его чувствительным желудком, пришла в голову спасительная мысль.

– Послушай, Томми… то есть Джейн! – сказал он. – По-моему, нам стоит нанять женщину, которая только готовила бы еду. Тогда бы у тебя, Томми… то есть Джейн… оставалось больше времени, скажем так, на другие дела.

– Какие другие? – спросила Томми, вздернув подбородок.

– Ну… в комнатах прибирать. Еще… пыль вытирать.

– Что мне, круглые сутки пыль в четырех комнатах протирать?

– Но ведь, Томми, есть еще другие поручения. Гораздо удобней посылать с поручениями человека, зная, что не отрываешь его от домашней работы.

– К чему это вы клоните? – выгнула бровь Томми. – Я и так у вас загружена меньше чем наполовину. Я могу и то и другое…

– Слушай, что тебе говорят! – топнул ногой Питер. – Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. И не смей мне перечить! Что за глупости! – Питер был готов высказаться и покрепче, настолько решительно он был настроен.

Не говоря ни слова, Томми вышла из комнаты. Питер подмигнул Элизабет.

Бедняга Питер! Его триумф оказался быстротечен. Через пять минут Томми вернулась, облаченная в длинную черную юбку, стянутую ремнем, синюю блузу с большим вырезом, серую в крапинку куртку, замотанная шерстяным шарфом; алые губки были надуты, длинные ресницы, прикрывая черные глазки, трепетали.

– Томми! – (Строго.) – Это что за маскарад?

– Я понимаю, я вам не подхожу. Спасибо, что устроили мне испытание. Сама виновата.

– Томми! – (Менее строго.) – Не будь идиоткой!

– Я не идиотка! Это все Эмма. Уверяла меня, что хорошо готовлю. Что у меня прямо-таки способности к этому. Как лучше хотела…

– Томми! – (Без тени строгости.) – Садись. Эмма совершенно права. Как кухарка ты… ты подаешь надежды. Как правильно говорит Эмма, у тебя есть способности. К тому же… тебе присущи оптимизм и настойчивость.

– Тогда почему вы хотите нанять кого-то вместо меня?

Ах, если б Питер смог ответить искренне! Он бы тогда сказал: «Дорогое дитя, я одинокий, старый джентльмен. И осознал я это… совсем недавно. И теперь мне уже никуда от этого не деться. Моя жена и мой ребенок скончались много лет тому назад. Я был беден, иначе сумел бы спасти их. Оттого мне было так тяжело. Часы моей жизни остановились. Ключ от них я упрятал далеко-далеко. Я гнал от себя воспоминания. Ты выбралась навстречу мне из безжалостного тумана, пробудила старые мечты. Не уходи же, останься…» Быть может, тогда, несмотря на весь свой неукротимый бунтарский дух, Томми согласилась бы стать полезной ему и Питер смог бы добиться своего с меньшим ущербом для желудка. Но расплата за отсутствие сентиментальности в том и состоит, что нельзя даже самому себе в слабостях признаваться. И Питеру пришлось изыскивать иные методы воздействия.

– Почему бы мне не нанять двух слуг, если я так хочу? – Пожилому джентльмену эти слова дались, прямо скажем, нелегко.

– Зачем платить двоим за работу, которую может выполнить один? Значит, тогда вы будете держать меня из милости?! – Черные глазки вспыхнули. – Я не попрошайка!

– Так ты действительно думаешь, Томми… то есть Джейн… что справишься с… со всем этим? Ты не будешь ворчать, когда потребуется прервать приготовление обеда и отправиться с поручением? Вот что меня заботит, Томми. Некоторые кухарки этого не любят.

– Так вы сперва дождитесь, пока я пожалуюсь, что у меня работы по горло, чего зря переживать, – посоветовала Томми.

Питер вернулся к письменному столу. Элизабет подняла мордочку. Питеру почудилось, что она подмигнула.

Последующие две недели выдались беспокойными для Питера, так как Томми, чьи подозрения приумножились, весьма скептически воспринимала то, что «в интересах дела» Питеру приходилось обедать с кем-то в клубе или отправляться на ланч с каким-то редактором в ресторан «Чеширский сыр». Подбородок немедленно взлетал кверху, взгляд черных глаз принимал угрожающее выражение. Вот уже тридцать лет ведя холостяцкий образ жизни и не имея соответствующего опыта, Питер под перекрестным допросом обычно тушевался, начинал сам себе противоречить, проваливался в самых существенных пунктах.

– Воистину, – проворчал он как-то вечером себе под нос, пиля ножом баранью отбивную, – воистину, иначе не скажешь: я подкаблучник!

В тот самый день Питер намеревался отобедать в одном из своих любимых ресторанов «с добрым старым приятелем Бленкинсоппом – он в некотором роде гурман, Томми, а гурман – это тот, кто предпочитает изысканную кухню». Но, произнося эти слова, Питер позабыл, что три дня тому назад он уже воспользовался фамилией Бленкинсопп, чтобы отправиться на прощальный ужин по случаю отбытия означенного друга в Египет следующим утром. Питер был не слишком изобретателен, особенно по части имен.

– Я ценю независимость в людях, – продолжал рассуждать сам с собой Питер. – Только у нее независимости слишком уж много. Интересно, откуда это в ней?