Хасанов моргает - и это снова просто кот на коленях у Паши. “Интересно, как этот шахматный тип умудряется следить отсюда за модой, - ворочается в голове Хасанова. - Из окон не больно-то уследишь. Центр города, но район довольно скучный, отъявленные модники мимо не хаживают. Разве что только в интернете… А берёт тряпки откуда? По магазинам не шатается либо выходит только ночью, когда бутики закрыты. Может, передают поклонницы. Вкладывают каждый день посылку в тазик, а Павел потом распаковывает и вертится часами у зеркала, надевая то так, то эдак очередную клетчатую кепку, похожую чем-то на крайнюю плоть…”

- Как думаешь? - спрашивает Паша. - Получается, у нас есть последователи.

Ислам рассматривает это заключение со всех сторон и парирует единственной возникшей мыслью.

- Я надеюсь, что их всех переловили.

- Почему?

- Почему надеюсь? Потому что точно не знаю. Там было, - изображает рукой неясный жест, как будто разгоняет туман перед глазами, - темно.

- Я серьёзно.

Ислам скрупулёзно и многословно объясняет свою точку зрения, для внушительности загибая пальцы, хотя считать вроде бы нечего. Слова разбегаются от него, словно крошечные зелёные лягушки, и Хасанов с каждым шагом погружается всё глубже в болото словесности, путается в растительности и иле, гоняет невразумительными движениями водомерок.

- Я тебя понял, - говорит наконец Паша. Звякает о рюмку горлышко бутылки, и Исламу отчего-то вспоминается последний новый год, один из самых унылых, самых нервных, и Катя.

Она кажется ярким шариком на разряженной ёлке его жизни… нет, не шариком. Шариком, огромным, красным, с бородой мишуры, представляется всё, что его сейчас окружает. Неестественное, пластиковое, бестолково шуршащее и цепляющееся за рукава свитера. А она - она пушистая подушка снега на одной из лап. Туда хочется опустить руки, держать до онемения, пока не начнут ломаться капилляры, чувствовать, как горит лицо. Ему приходит в голову, что этот небольшой период в его жизни был чем-то настоящим: кровь тогда бежала быстрее, и воздух, что врывался в лёгкие, был куда как свежее. Сейчас эта же кровь еле движется, ворочается и раздувает вены, не жидкость, а желе, и если продырявить сейчас руку, так и будет вялыми чёрными шариками скатываться по запястью.

- Не принимай близко к печени. У всех этих людей есть своя голова на плечах, и если они делают то, что делают, надо думать, хорошенько перед этим ей поработали.

Хасанов говорит что-то, но не слышит свой голос, только вибрацию в горле, как будто в квартире по соседству долбят стену перфоратором. Надеется только, что слова движутся хотя бы приблизительно в ту же сторону, что и диалог.

Паша кивает:

- Да. Я тоже неплохо поработал своей черепушкой. Кажется, ты меня уже об этом спрашивал, старик. По-пьяни, во всяком случае, не раз. Может, ты и не помнишь, но я всегда отлично помню, о чём мы говорим по-пьяни. Я с тобой не потому, что ты мой кореш, а потому, что ты не сидишь на месте, а куда-то идёшь.

Ислам снова что-то говорит, и Паша уважительно складывает губы трубочкой.

- Ооо. Библию уже цитируем. Или в Коране тоже есть что-то подобное? Мне плевать на пастухов и на овец, и на обрыв.

Янтарная жидкость в бутылке добралась до донышка, и Паша отправился спать. Хотел увести и Ислама, но он отбился, веско сказав что-то насчёт того, что нужно сторожить кота. Паша покивал и ушёл, оставив после себя Наталью. Одно время Исламу казалось, что они сидят на одном стуле, погружаясь друг в друга телами, будто сиамские близнецы, и смотрят на него в три глаза, потому как накладываются друг на друга, сливаются в одно существо - с бровями Паши и ресницами Натальи. Потом Паша растаял, а Наталья взяла его голову на свои колени.

- Напился, - гудит где-то высоко её голос. В голове Хасанова качает жёлтыми травами степь, и над ней несутся облака, того же цвета, что и коньяк. Она говорит откуда-то с этих облаков, ласкает тёплым ветерком ему волосы. - Полегчало?

Тянется к бутылке, тянет носом воздух из горлышка и фыркает. Совсем как кошка.

Ислам снова не слышит своего голоса. Он сидит в траве, трогая её распаренными, как после ванной, пальцами, чувствует ягодицей отпечаток лошадиного копыта. Трава давно уже поднялась, скрыв его от постороннего взгляда. По штанам ползают насекомые, и стрекозы серебристыми пулями носятся вокруг.

- Хорошо бы оказаться в степи, - говорит он. - Да?

Она его не понимает. Не понимает, что он там хочет сказать, и за пузырящейся на губах слюной слов не слышно совсем.

- Не нужно прятаться и строить баррикады, где никого не бьют ногами, где ты сам можешь сделать себе границы. Где границ не нужно совсем, потому как не с кем соседствовать…

- Хорошо.

Всё ещё не слышит.

- Я хочу одиночества.

- Пойдём домой. Тридцать две ступеньки, а ты тяжёлый такой. Может, мне кого-то позвать?

Смотрит на него, закусывает губу.

- А Проглот пойдёт?

- Да ладно. Справимся.

На этом вечер не закончился. В гостиной, где из проигрывателя неслись дурманящие песни сладкоголосого Ману Чао, демон карточных баталий завладел существом Ислама. Наташа оставила его тут, прислонив к спинке дивана, Ислам наслаждается чувством извращённой перемены: страсть к уединению превратилась в нём в страсть к общению, за которой он и провёл полтора часа, до тех пор, пока последние картёжники не разбрелись по комнатам.

Дверь в комнату Игоря слегка приоткрыта, правила не нарушил, а вроде и какое-то уединение. Свет настольной лампы показывает оттуда робкую жёлтую мордашку. Ислам видит сгорбившегося над столом Игоря, чешет затылок и заходит, стараясь удержать под ногами напоминающий палубу пол.

- Пишешь?

- Ну.

Гоша поднимает от тетради воспалённые глаза, ручка в его пальцах дёргается, словно кошачий хвост.

-Чего тебе? Тебя не учили, что нужно стучать?

- Зачем? Дверь же открыта…

Хасанов сдвигает тыльной стороной кисти сложенные в стопку книги, больше энциклопедии и что-то о европейской истории, и забирается с ногами на стол.

- Хочешь, я подкину тебе сюжет?

- Какой ещё сюжет?

- Напиши про девушку, которая уехала в другой город. Просто так сорвалась, бросила учёбу, родителей…

- Это очень обычный сюжет. Ты можешь почитать любой из тех женских романов, которыми завалены книжные магазины.

- Да ты дослушай. Она не просто так уехала, а к парню, которого любила со школы.

Ислам подаётся вперёд, смотрит на Игоря едва ли не сверху вниз. Из-за того, что Гоша сидит на стуле, а он на столе, их рост почти сравнялся.

- Я хочу, чтобы ты написал, как они там живут. Как он уходит на работу каждое утро, как едет на маршрутном такси через разводные мосты, а она ещё лежит в постели и смотрит, как под пасмурным небом, - Ислам так широко взмахивает руками, что едва не валится со стола, - гаснет за окошком старинный фонарь. Как она идёт на кухню и готовит завтрак. Читает какую-то книжку и ждёт, пока он вернётся и можно будет опять лечь в постель вместе - чтобы вместе проснуться.

- Ты напился. Слезай оттуда, ты запачкаешь мне стол. Я его так долго полировал… вон, смотри, у тебя из кармана какие-то крошки сыплются.

- Это сухарики. Останки от сухариков - с грибами. Ты этим полировал? - Хасанов берёт со стола баллончик с полиролем. - Освежителем воздуха?

- Поставь на место. Ты пьян, - повторяет Игорь.

- Вовсе нет, - Хасанов спускает со стола ноги, а баллончик бережно кладёт на колени. - Слушай. Девушка невысокого роста, с длинными чёрными волосами. Обязательно прямыми, даже не думай приписывать ей кудряшки. Может, только чуть волнистые. И голубые глаза. Такие, как… стоп. Я всё равно не придумаю хорошее сравнение. Придумай лучше ты. Такое, чтоб дух захватывало. У них огромная кухня и крошечная спальная. Таинственные соседи, среди которых нет-нет, да и мелькнёт какой-нибудь известный рок-музыкант. Может, какое-нибудь кафе прямо на первом, небольшое такое, с обстановкой… знаешь, типа, шестидесятые, с граммофоном, со стопкой пластинок с двухцветными обложками, с книжками в огромных переплётах и кофе, который варится прямо в турке в горячем песке. Столики там квадратные, если есть деньги, вдвоём идут вниз ужинать. Садятся за столик у окна. Правда - слышишь? - денег у них мало, и ужинать в кафе ходят очень редко. Тем радостнее каждый такой поход, будешь радоваться кусочку любимого пирожного и перепробуешь сразу несколько сортов кофе, по одной кружке, пока не кончатся деньги… - Ислам представляет, как она спускается вниз, перепрыгивая через ступеньку, а тот парень говорит ей: “Не торопись, ну куда ты торопишься?” Прибавляет какую-нибудь нежную колкость. Например: “Не съедят твой вишнёвый чизкейк за тридцать рублей. Кому он на фиг нужен, когда там такие отличные черничные пироги?” Она дуется, а он улыбается странной полуулыбкой.