Окно сотрясается от нового удара, на этот раз куда сильнее двух предыдущих, и Лёня с Женькой за ведущей на лестницу дверью переглядываются: только бы не перестарался, и вновь припадают, пихая друг друга, к замочной скважине. По стеклу сползает комок грязи, и с лица охранника таким же образом сползает сонливость.

- Кто там хулиганит? - бурчит он и топает, выбрасывая далеко вперёд себя развязанные шнурки, к двери.

Грохочет замок, воздух, практически отфильтровавший за ночь городской смог, проползает между ног мужчины внутрь. На брелке у охранника фонарик, луч света шарит по газону, и, видимо, кого-то выхватывает в хаосе разросшихся кустов, потому как дядя Володя, сетуя на безалаберную молодёжь, которой только дай прогулять полночи, а к утру ползти в родные пенаты, выходит наружу.

Лёня и Женька подлетают к двери, и грохот её, громоздкой и железной, встряхивает здание.

Охранник ещё некоторое время стучит в дверь, заглядывает в окна, и брови, похожие на маленькие валики для краски, наползают на глаза, пытаясь вычленить в темноте отдельные детали. Через решётку стучит в стекло. На проходной, вокруг сдвинутых стульев возникает тихий суматошный спор: стоит ли сбросить из окна второго этажа ему куртку или же лучше пока не высовываться.

В конце концов победило благоразумие. Пусть думает, что дверь, возможно, захлопнулась от сквозняка. Тем более что дядя Володя уже исчез в разбавленном молоком тумана раннем утре. Поехал на одном из первых автобусов домой. Бедолага, только бы не простудился.

Открывают дверь, чтобы впустить Лоскута. Он доволен собой, ухмыляется и показывает грязные по самые запястья руки. К подкладке куртки прилипли листья, штанины мокрые от росы и обозначают костлявые лодыжки, а кепка залихватски повёрнута козырьком назад.

План расписан до мелочей ещё ночью, обкатан в мозгах всех его участников до гладкости голыша. Миша с Хасановым и Яно обходят этажи, чтобы сообщить всем о военном положении. Миша - сама самоуверенность, на лице ухмылка чеширского кота, и, услышав нездоровое оживление, многие сами выползают в коридор.

Многие комнаты пустуют: около половины студентов разъехалось на выходные по домам ещё вчера, после занятий. Однако, думает Хасанов спокойно, народу достаточно, чтобы послать бунтовщиков с их затеей подальше.

Миша это понимает и говорит Хасанову:

- Из меня хреновый оратор. Поэтому объяснять правила игры будешь ты.

Однако тут же, громко, отчаянно и фальшиво насвистывая какую-то мелодию, стучится в первую дверь. И тут же - в соседнюю, в дверь напротив. Говорит, и голос прокатывается по коридору, выбивая из-под дверей затычки сонного полумрака.

- Эй, соседушки. Третий вызывает. Выходите, есть разговор.

Прибавляет тихо:

- Ты же герой, Исламыч! Вы с Яником можете собрать на этих выборах пару десятков голосов в свою пользу.

Грубо перемешивает хохотом воздух и идёт через весь коридор, чтобы распахнуть окно. Шаги его грохочут, и Ислам с Яно втягивают головы в плечи: так не хочется, чтобы большой дядя оставлял их одних. Москитную сетку натянуть ещё не успели, Миша с наслаждением подаётся вперёд, подставляет лицо утреннему воздуху. Кажется, кирпичного цвета кожа шипит, словно раскалённая сковородка под струями воды.

Говорит оттуда:

- Как можно что-то делать в такой духоте.

И потом невпопад:

- Сейчас бы ещё пивка. А?

Начинают выползать первые аборигены, на ходу приглаживая волосы и подтягивая трусы.

- Пошлите покурим, братцы. А можно прям здесь. Теперь можно, что там. Сейчас расскажу…

Они в гостиной. Гостиные на каждом этаже типовые, только мебель может быть более или менее истёртой, на стеклянных столиках чуть больше или чуть меньше царапин. Миша разжигает сигарету, со вкусом раскуривает, сквозь дым оглядывая присутствующих. Двери хлопают и хлопают, гостиная наполняется людьми. Миша для верности стучит ногой в ближайшую дверь, и сланец полощется на пальцах, словно ставень на ветру.

Допивает из забытой кем-то на столе кружки остывший чай и начинает рассказывать. Говорит, что общежитие теперь, можно сказать, на осадном положении, конечно, у нас не война, хотя то, что происходит в соседнем здании, можно назвать войной, а его само - линией фронта, где в безопасности могут себя чувствовать только те, кто способен оплатить себе танк; и отёкшие после постели лица просыпаются напряжённым вниманием. Поначалу спрашивают, не пьян ли он, но Миша только хмыкает. Терпеливо он объясняет, что произошло. Предлагает присоединиться сейчас или, пока есть возможность, добровольно покинуть оккупированную территорию. Только потом вернуться будет уже, скорее всего, нельзя. Конечно, всё зависит от обстоятельств, но нет, ребята, посмотреть пару деньков, пойдут ли у нас дела, а потом влиться в долю, уже не получится.

Призадумались, и Ислам с Яно, скромно топчущиеся в сторонке, ощущают на себе любопытные взгляды. Они придают немалый вес выступлению Миши. Все здесь слышали о дневном происшествии, все в той или иной степени сочувствуют его главным действующим лицам.

Закончив здесь, поднимаются выше. Третий, благодаря лихорадочной и шумной деятельности всех остальных: Женьки, Лоскута, Наташи, которая активно включилась в процесс подготовки к дневной осаде, - уже в курсе всех событий, на четвёртом Леонид успел прозондировать почву, и троица попала уже на завершающую стадию спора. Счёт был не в пользу Лёни, но Миша, с ухмылкой пройдя по углям взглядов, ринулся в атаку. Он был убедителен, хотя около половины ребят отсюда изъявили желание выйти из игры сразу же. И тем не менее это был результат, на который даже не приходилось надеяться. Ислам не может поверить, что им никто не попытался набить морду. И, что самое главное, тех, кто изъявил желание уйти, нашлось довольно мало.

Правда, оставался один вопрос. Очень важный вопрос, который Хасанов, когда к пяти утра они разместились за стойкой вахтёрши, заварив на них двоих и на всех, кто пробегает мимо, огромную пивную кружку чая, задал Мише.

- Слушай. Ради чего это всё?

Миша поднимает брови:

- Ты остаёшься с нами, со своим названным братцем и ненаглядной девкой, радость моя. Разве тебе мало?

Ислам качает головой. Рассеяно перекладывает из одной стопку в другую старинные журналы: “Образование и карьера”, что-то про автомобили и “Мир ПК”. Рассматривает обложки, словно мечтая выдавить нужные слова из броских заголовков.

- Мишка, это касается только нас троих. Наше с Яно и Наташей дело. Не обижайся, но даже тебя это не касается. Как так вышло, что с нашей проблемой теперь носится вся общага?

- Что-то поздновато ты спохватился со “своими личными проблемами”.

- Я был спокоен по одной причине: потому что был уверен, что вся эта затея провалится. Что нас пошлют куда подальше, и к вечеру, что бы я там себе ни воображал, мне, Яно и Наташке пришлось бы собрать вещи и освободить комнату.

Миша трёт переносицу. Шевелит пальцами на ногах, разглядывая их с таким выражением, как будто только что осознал, что они у него есть и могут для чего-нибудь пригодиться. Например, держать сигарету.

- Им всем нужно учиться. Получать знания, - на Хасанова снисходит приступ красноречия. - Плевать, что сейчас притесняют, сжать зубы и карабкаться вверх, потому что сверху потом удобнее плеваться и кидаться камнями. Как они могут этого не понимать, если даже я понимаю? Я не такого уж далёкого ума человек.

- Ты такой умный, только когда дело касается других. В своём глазу не заметишь и полена.

Ислам молчит, и Миша продолжает веско:

- Наши рожи показались им достаточно убедительными. Или же их настолько всё это достало, насколько даже ты себе не можешь представить. Здесь у нас не папенькины сынки вроде тех, что подруливают на учёбу на пежо. Им папеньки снимают хаты. Нет, Хасаныч, я тебе говорю точно. Здесь - такие же как мы, честные пацанчики, которых очень волнует денежный вопрос. Не знаю. Почему с тобой я - я могу тебе ответить, но не требуй от меня большего.