- О чём речь? - спрашивает Ислам. Рюкзак с хлюпающим звуком летит в угол, перчатки отправляются в мойку. Насквозь промокли.

Вот он и дома. Хасанов чувствует, как начинает слышать тепло онемевший на весенней непогоде нос.

- Иди сюда. Мне лень вставать, я так пригрелась.

Ислам обнимается с Наташей. Как будто месяц не виделись. Но Наташа взяла такую манеру общения, и Исламу это нравится.

- Не замёрз? Если замёрз, закрой окно.

- Да не. Я лучше чаю попью.

Хасанов стягивает куртку, пристраивает её между другими двумя.

- Нашла себе умного человека, - говорит Наталья. - Вот ты, Хасанов, читал Сэлинджера?

- Школьную программу вспоминаете? А что, букварь, зелёная и третья уже были?

- Да ну тебя в пень. Так читал или нет?

- Да вроде. Скорее всего, в кратком пересказе ещё в восьмом классе. Или в девятом? В каком там её проходили?..

Наташа уже не слушает. Хватает с колен книгу, размахивает обложкой.

- Прикинь, у него она есть на эстонском.

- Есть, - скромно соглашается Яно.

- А у меня на русском, увезла от предков.

- Теперь сидим, сравниваем.

- И он мне переводит.

- Перевожу.

- Я наизусть её помню, вот такая вот книжка. Яник зачитывает мне абзац, а я пытаюсь угадать, из какой он части книги.

- У неё получается.

Смотрят в шесть глаз на Хасанова, и Ислама разбирает смех. В конце концов смеются все трое. Ислам находит красноречивую жилку и говорит:

- В школе я читал всякую ерунду. Школьная программа для меня почему-то всегда ассоциировалась с айсбергом, который топит титаники детских мозгов. В принципе, я и сейчас так считаю. Если человек должен прочесть книгу, если она будет ему интересна, она обязательно всплывёт перед ним в будущем.

Она наливает ему чаю, топчет ложкой дольку лимона.

- И как? Всплывает?

- Пока нет. Но в своё время я потопил множество книг. Достоевского и Сэлинджера в их числе. Недавно всплыл Кизи, хотя я его и не топил. Должно быть, потопил кто-то другой…

Так и проводят время. День за днём, вот уже вторая неделя, и одна уже наползает на другую у Ислама в календаре, словно две гусеницы на одной ветке, у Наташи же отстаёт.

Из администрации к ним никто так и не приходит, хотя наверняка прознали, что здесь живёт девушка; и даже ребята с этажа, кажется, поутратили былой интерес, переболели, на Наташу смотрят просто с любопытством.

Она выбирается наружу через окно одного из пустующих помещений на первом этаже, но каждый раз возвращается.

- Весь день сидеть в помещении как-то уж слишком блевотно, - говорит она. - Но вас, мальчишки, пожалуй, не променяю ни на какую свободу. Схожу к подружкам и вернусь.

Однажды Наташа сказала:

- Мне звонила ма. Говорит, отец отошёл. Раскаивается. Не звонит, потому что стыдно. Что они уважают мой выбор и всё такое.

Ислам ждёт продолжения. Голос Наташи спокоен, но внутри него вдруг поднимается буря.

- Я сказала, что пока не вернусь.

Буря сворачивается улиткой, укладывается до поры на землю.

Когда темнеет, Ислам спускается с ней вниз, помогает снять решётку.

- Выпустить погулять нашу птичку, - говорит он Яно.

Окно там скрывает молодая берёзовая поросль, хлёсткий молодой кустарник под сенью морщинистых родителей с треснувшей корой и тёмными плешами от сока.

Прежде чем спрыгнуть наружу, Наташа говорит:

- Я подумала, что должна тебе сказать. Мы с Яником спали.

Ислам медлит с ответом. Ещё раз прокручивает в голове это заявление, и Наташа ждёт, покусывая нижнюю губу, и черты лица будто бы замерзают или застывают в гипсе, в обожжённой глине, боясь выдать какую-то эмоцию.

- Дети мои, думаю, вы уже достаточно взрослые, - наконец говорит он. - Постарайтесь не забрызгать семенем мой потолок.

Как же хорошо, когда у тебя есть настоящий дом - и под домом имеется в виду не столько помещение, а люди, которые обитают там. Но с обретением такого дома и таких людей ты обретаешь невидимые нити, которые стягивают вас ближе и ближе, врезаются под рёбра, под колени, и ты барахтаешься в них, словно муха, корчишься от боли и качаешься на волнах восторга - всё сразу.

Она улыбается, говорит непонятно:

- Мы ещё посмотрим.

Целует его в губы - легко, по-сестрински, убегает.

Хасанов трогает верхней губой нижнюю, не то пытаясь распробовать поцелуй, не то стереть, поднимается наверх, увязая с каждым шагом всё глубже в собственных мыслях. Когда эти двое успели перепутаться? Ислам уходит на работу, даже иногда ходит на занятия - думается, всё это время они не только болтали о книжках. Как Хасанов не заметил этого раньше - вот в чём вопрос. Хотя бы по лицу Яно. Должно же оно отражать такие вещи. Отражало абсолютно всё, любая радость, любая обида проступали там так явно, будто у эстонца вместо головы был аквариум - такой пузырёк с камушками на дне, в который чувства запускали, словно разноцветных рыбок, сосчитать и определить породу которых не составляло труда.

Ислам хмурится, прокручивает в голове этот день и на всякий случай вчерашний вечер. Должны же были эти двое как-то себя выдать. Просто обязаны. А он, может быть, просто был усталым или прилип к интернету и не заметил. А вот сейчас заметит точно. Войдёт, и у четырёхглазого будет такое немного виноватое, немного смущённое выражение. Он подскочит на кровати, и, возможно, что-нибудь опрокинет. Будет забавно, если горячий кофе себе на штаны…

Стоп.

С чего Ислам вообще так переживает? Он останавливается возле лестницы, преградив дорогу стайке первокурсников. Смешливый говор стихает, и они осторожно протискиваются мимо него наверх.

Хасанов, потирая затылок, пытается проанализировать свою реакцию. Что это? Ревность? Да нет, не похоже. Он рад за них двоих, хоть друг другу они совершенно не подходят. Возможно, в голове у Наташи некоторое место занято под плантации дури, но на большой территории уже проложен асфальт и стремятся ввысь небоскрёбы. Деятельная, сильная, лёгкая на подъём, в то время, как Яно больше напоминает застрявшего в семнадцатилетии подростка. Иногда восторженного, иногда (вот, допустим, как неделю назад) депрессивного, но всё ещё не доросшего до того раскалённого, двигающего своё тело над магистралями ветра любви, который она может предложить.

Только миновав обе гостиных, пройдя по коридору и вставив ключ в замок, Ислам наконец понимает: он боится выпасть из этой системы. Стать лишним, не столько в комнате - вообще в жизни друзей. У них возникнет привязанность, гораздо более глубокая, чем то, что существует сейчас; на уровне химии, а Ислам - он останется не более чем близким другом для обоих, вроде бы на том же месте, но на самом деле отдалится неимоверно. Начнёт рвать поводья, те кожаные полосы чувств, которые сейчас их связывают, и в конце концов вырвется из упряжки, сорвётся в стремительный галоп. И снова будет один.

Глава 16

Всё разрешилось, но совсем не так, как смел предполагать Ислам. Так случилось, что, когда Яно не было дома, Наташа его соблазнила. Просто и очень буднично села рядом и начала его раздевать. Одной рукой копаясь с пуговицами рубашки, взяла его руку и положила себе на колено. Закрыла рот поцелуем, и Ислам почувствовал, как кровь под сердцем вскипела и рванулась по венам со скоростью мчащегося в туннеле вагона метро.

- Презервативы у меня в заднем кармане. Сможешь достать?

Хасанов кивает, пытаясь что-то сделать с комком в горле. Такой шёпот способен вывести из равновесия любого мужчину. Его следовало запретить - как способный совсем отключить умственную деятельность.

С дивана на пол сыпется, беспомощно взмахивая страницами, литература, голос Боно в колонках становится тягучим, как расплавленный шоколад, руки на её талии, кажется, пальцы погружаются в горячую кожу. Наташа поднимает руки и стягивает через голову маечку. Остаётся в одних шортах. Потом и эти шорты оказываются на спинке кровати, трусики на ней белые, в кружевах. Очень красивые. Хасанов освобождается от одежды, помогает ей выскользнуть из белья, пытаясь одновременно как-то уговорить рвущееся из груди сердце.