- Чужой земли не переносит, - рассудительно молвила Касатка.
- На осыпи, на самых камнях их выкопал. Ни одного корешка не задел. Надеялся: у меня, на такой сильной земле, они до облаков, до самого небушка вымахают. Этой осенью опять рискну, хоть парочку посажу. Дюже красивое дерево.
- С характером, - вставила Касатка.
Слушая их неторопливую беседу, я вспоминал свои поездки с отцом в лес, за брусьями. Быки шагают размеренно, важно; ярмо поскрипывает на гладко натертых шеях; звенит, позвякивает на дышле кольцо, постукивают на камнях колеса - и с медлительной торжественностью, неохватно надвигаются на нас дикие, суровые вершины с голыми скалами, в расселинах которых, кажется, навечно, до скончания мира, утвердились громадные, мрачные в своей неподвижности, в своем молчании сосны. Они стоят не шелохнувшись, без звука, как древние изваяния, и невольно теряешься, глядя на них: неужели они вышли из обыкновенного крохотного семени с хрупким крылышкомпарусом? Неужели и у них было начало, как и у всего живого на земле? Но более всего приводила в недоумение, в восторг другая мысль: откуда они берут жизненные соки, как им удается зеленеть там, на камнях? Как они держатся на открытой высоте, подверженные всем стихиям: ливням, граду, грозам и снежным бурям? И что придает им стойкости?
Когда я долго глядел на них, у меня начинала кружиться голова - от невозможности ли постичь эту загадку природы или от ощущения их недостижимой высоты...
И вот сейчас я думал: постоянство, верность этим серым, красновато-бурым и черным камням - вот что давало им силы и право на жизнь, вот что оберегало их от стихий...
Перед тем как проводить нас домой, Касатка, таинственно подмигнув мне, открыла свой деревянный сундук, извлекла из него сверток, бережно развернула его, и я увидел старинную книгу в кожаном переплете с золотым полустершимся тиснением на корешке, с черными подпалинами на углах.
- Ей, Максимыч, цены нету, - сказала она с проникновенною дрожью в голосе. - Никому не показывала, а ты посмотри. Она ж в огне горела и не сгорела, в воде не утонула. Дорогая память. Досталась моему Михаилу от его дедушки Ильи. А прадед того Ильи воевал с турками и голову сложил за Кубань, в четырех верстах от Пашинки. Тут о нем хорошочко написано. Почитай и своим про это расскажешь. Да гляди, не дай бог, не потеряй. Я с ума сойду. На одну ночь тебе даю. - И Касатка протянула мне толстый фолиант.
Это была книга екатерининской поры, с рыхлыми пожелтевшими листами, в ней сухим языком реляций подробно, почти изо дня в день повествовалось о военных действиях в русской-турецкой войне 1787 - 1791 годов.
- Какая у него была фамилия?
- Кто ж его знает, Максимыч. Помню, вроде по званию он был казачий старшина. Так Михаилу говорили старики.
Я унес книгу и всю ночь запоем читал ее, как некое откровение, чудом убереженное в печатных знаках и как бы долетевшее ко мне из прошлого, из тех невероятно зыбких, мраком покрытых лет, когда русские, давая отпор туркам, продвигались к Черным горам, к верховьям Кубани, пограничной реки "между двумя империями".
Мелькали названия ее притоков, ее бродов, снежных вершин и отвесных круч, которые бесстрашно одолевали наши предки, умножая славу и крепя могущество Руси.
И будто дохнуло на меня со страниц тем вовеки отшумевшим ветром ущелий, будто вдруг я сам вослед за пращурами вступил в белую воду того откипевшего на перекатах Касаута. Суровые были, забытые подвиги открывала передо мною книга, сохраненная Касаткою и принятая мною из ее рук.
"Генерал-майор Герман, быв уведомлен 20 сентября, что неприятель от реки Лабы следует к Кубани, спешил к нему со своим отрядом. 23 слышны уже были в горах неприятельския сигнальныя выстрелы. 25 Батал-паша прибыл к реке Малому Зеленчуку, где и расположился таким образом, что дефилеи и каменныя горы были у него в руках и путь к Кубани имел он свободный. 27 передовыя войска неприятельския показались на Кубани около Каменнаго Брода. Генерал-майор Герман оставил тяжелый обоз в Вагенбурге и пошел встретить неприятеля по речке Подпаклее, стараясь удержать горы Тахтамусския и запереть туркам путь в Кабарду, куда главное их было стремление. 28 сераскир паша Батал-бей перебрался с войсками своими на здешний берег Кубани, а генералмайор Герман продолжал к нему поход свой. 29 переправился он чрез речку Подпаклею и взял стан свой в пятнадцати верстах от неприятеля.
30 сентября генерал-майор Герман... решился идти в лицо неприятелю и атаковать его. Он разделил малый отряд свой на пять колонн, и сколь скоро тронулся он с места, то получил известие со всех сторон, что из ущелин и лесов показываться начали густыя и частыя толпы горской конницы. Едва успел он соединить всех фланкеров и Козаков под команду секунд-майора князя Арбелианова, приказав ему скорее занять высоту над Тахтамыком, как и началась перепалка. Правая колонна кавалерии под командою полковника Буткевича, и левая под командою полковника Муханова, поспешив подняться на предлежащую гору, дали время подойти пехоте и артиллерии. Бригадир Матцен с среднею колонною и бригадир Беервиц с егерями заняли высоты. Турки, предводимые Аджи-Мустафою пашею, приспели в одно почти время с нашими на место сражения..."
Была неисповедимая тайна власти в каждом слове, и, не смея оторваться, читал я далее удивительную повесть:
"Войска наши при беспрерывном огне подавались вперед. Генерал-майор Герман приказал правой колонной егерей с бригадиром Беервицем атаковать левое неприятельское крыло, а полковнику Чемоданову с мушкетерами правое. Правая колонна встретила жестокое сопротивление, но как полковник Муханов с драгунами врубился в пехоту неприятельскую, и егери сильно наступили, то неприятель опровержен, правый фланг его сбит и артиллерия взята. Левый неприятельский фланг по приближении полковника Чемоданова побежал, оставя пушки свои; а когда средняя колонна, спустясь с горы, ударила в неприятеля, то все силы его рассыпались и он бежал стремглав к Кубани... Победоносныя войска Российския вступили в лагерь неприятельской, взяли тут сераскира Трехбунчужного пашу Батал-бея со всею его свитою и приобрели знатную добычу.
Кровопролитие было великое; по несоразмерному числу войск неприятельских нельзя было мыслить о плене, а по беспорядку, с которым турки переправлялись за Кубань, много их потонуло в сей реке... Тела мертвыя за рекою на несколько верст были видимы.
Сверх тридцати орудий артиллерии разных калибров, взято много снарядов и припасов. По объявлению Баталпаши, войско его состояло в осьми тысячах пехоты турецкой и десяти тысячах конницы, да горской конницы одних ему известных до пятнадцати тысяч человек, толикое ж оных число оставалось за рекою...
Наш урон состоит в убитых: одном козачьем старшине и двадцати шести нижних чинах; раненых: одном оберофицере и ста четырнадцати нижних чинах".
Убитый казачий старшина, вероятно, и был тем самым прадедом дедушки Ильи, но, сколько я ни пытался отыскать в книге его фамилию, ее не было. Она померкла, навсегда покрылась забвеньем. И в списке награжденных далекий предок не значился. Зато, по свидетельству предводительствующего Екатеринославскою армиею генералафельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, ее императорское величество Екатерина II, "взирая с особливым благоволением на усердие, искусство и отличное мужество помянутаго генерал-майора Германа, всемилостивейше пожаловать ему изволила Большой Крест втораго класса военнаго ордена Святаго Георгия, да в вечное и потомственное владение пять сот душ Полоцкой губернии в Полоцкой экономии".
Разгром войск "знаменитейшего в Азии" сераскира Батал-паши, коварно посланного с огромными запасами оружия и денег для разжигания страстей "злонамеренных закубанцов", лишил враждебную Оттоманскую империю влияния на центральную часть Северного Кавказа. Станицу, основанную позднее, вблизи от места сражения, на пологом берегу Кубани, казаки назвали с горделивым намеком - Баталпашинской, чтоб всегда помнили турки о своем позоре и доблести русского штыка. Марушане именовали ее проще, на свой лад - Пашинкой. Долгие годы кипела в ней бойкая торговля дегтем, хлебом, лесом и скотом, горскими бурками да казачьими шароварами. В войну моя бабушка с Касаткою не однажды ходили в Пашинку за солью. Один день туда, с оклунками картошки, узлами нехитрых пожитков, другой - оттуда, с баночками соли. При воздушных бомбежках падали в кюветы либо прятались за камни, не выпуская из рук имущество.
