Вмешательство Тимура отсрочило падение Константинополя на полвека. Но Мануил в одиночку был не в силах воспользоваться этим шансом. Он отвоевал несколько городов во Фракии и обеспечил приход к власти дружественного правителя в султанате. Если бы все державы Европы вошли в единую коалицию против османских турок, угрозу удалось бы предотвратить. Но чтобы сформировалась коалиция, нужно время и добрая воля, а ни того ни другого не было. Генуэзцы, опасаясь за свою торговлю, поспешили отправить посольство к Тимуру и предоставить корабли для перевозки побежденных турок из Азии в Европу. Венецианцы, боясь, что генуэзцы их обойдут, велели властям своих колоний соблюдать строгий нейтралитет. Папы в пароксизмах Великого раскола не могли подать хороший пример. Светские власти Запада помнили провальную никопольскую кампанию, да и у каждого из них были свои, более насущные заботы. Король Венгрии, думая, что турки больше ему не угрожают, с головой ушел в интриги с Германией, из которых выйдет императором Запада. Прямая опасность Константинополю пока не угрожала. Зачем было кому-то волноваться из-за него уже сейчас?
В самом Константинополе такого оптимизма не испытывали. Однако, несмотря на осознание опасности, в нем не прекратилась яркая интеллектуальная жизнь. Старое поколение мыслителей уже ушло. Ныне, не считая самого императора, ведущей фигурой был Иосиф Вриенний, глава патриаршей академии и профессор университета. Он был наставником последнего выдающегося поколения византийских ученых, прекрасно разбирался и в западной, и в греческой литературе и способствовал императору, когда тот пожелал ввести изучение западных дисциплин в университетскую программу. Вриенний радушно приветствовал студентов с Запада. Более того, Энеа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, позднее напишет, что во времена его юности любой итальянец, претендовавший на ученость, утверждал, что обучался в Константинополе. Но Вриенний, как и Мануил, был противником церковной унии. Он не мог согласиться с римской теологией и не желал отказываться от византийских традиций.
Еще более выдающийся ученый – Георгий Гемист Плифон, который был несколько моложе Вриенния, уехал в эти годы из родного Константинополя и поселился в Мистре под патронажем самого эрудированного из императорских сыновей – деспота Мореи Феодора II. Там он основал Платоновскую академию и написал ряд трудов, в которых призывал реорганизовать государство по платоновским принципам. Только это, считал он, оживит греческий мир. Он выдвигал предложения по общественным, экономическим и военным вопросам, но лишь немногие из них были осуществимы на практике. В религии он отстаивал платоновскую космологию с налетом эпикурейства и зороастризма. Номинально он оставался православным, но христианство мало значило для него, и Бога он любил называть Зевсом. Его религиозные взгляды так никогда и не были опубликованы открыто. Рукопись, в которой он их изложил, после его смерти и падения Константинополя попала в руки его старого друга и оппонента патриарха Геннадия, который прочел ее со все возрастающим увлечением и ужасом и в конце неохотно приказал ее сжечь. От нее сохранилось лишь несколько фрагментов.
Плифон был горячим приверженцем терминологии, употребление которой свидетельствовало о больших изменениях, произошедших в византийском мире. До той поры словом «эллин», «эллинский» византийцы, кроме тех случаев, когда говорили о греческом языке, называли греков-язычников в противоположность грекам-христианам. Теперь же, когда от империи осталось немногим более чем несколько городов-государств, когда Западная Европа преисполнилась восхищения Древней Грецией, гуманисты стали называть себя эллинами. Империя еще официально носила имя Римской, но в ученых кругах совсем забросили слово «ромеи», которым раньше сами звали себя византийцы, пока в конце концов слово «ромейский» не стало означать народный язык в отличие от литературного. Эта мода пошла с Фессалоник, где интеллектуалы чрезвычайно гордились своим греческим наследием. Николай Кавасила, сам фессалоникиец, писал о «нашей общей Элладе». Его примеру последовали некоторые современники. В конце века к Мануилу уже часто обращались как к императору эллинов. За несколько веков до того при дворе даже не принимали западных послов, если они прибывали в Константинополь с письмами, адресованными «императору греков». Теперь же, хотя кое-кому из поборников старины не нравился новый термин и хотя никто и не вкладывал в него идеи отказа от экуменических притязаний империи, это слово распространилось повсеместно, напоминая византийцам о наследии Древней Эллады. В последние десятилетия своего существования Константинополь осознал себя именно греческим городом.
Мануил II удалился от деятельной жизни в 1423 году и окончил свои дни два года спустя. Его друг султан Мехмед I к тому времени уже умер, и при новом султане – Мураде II – османская держава обрела новое могущество. Немало греков восхищалось Мурадом, который, невзирая на то, что был ревностным мусульманином, имел понятия о доброте, чести и справедливости; однако его характер полностью раскрылся, когда в 1422 году он пошел на Константинополь. Хотя попытка осады окончилась ничем, давление султана на другие области империи было так сильно, что правитель Фессалоник Андроник, третий сын Мануила, болезненный, нервный человек, отчаялся удержать свой город и продал его венецианцам. Но и те не смогли его удержать. После короткой осады Фессалоники пали перед турками в 1430 году. В последующие годы Мурад не проявлял особой воинственности. Но как долго суждено было продлиться этому затишью?
Старший сын Мануила Иоанн VIII полностью уверился в том, что одна только помощь Запада может спасти империю, и, пренебрегая советом отца, решил добиваться унии с Римом. Только западная церковь могла бросить клич Европе для его спасения. Папство уже оправилось от своего раскола, но возродилось оно через соборы. Иоанн понимал, что единственный шанс убедить народ признать унию состоит в том, чтобы такое решение принял собор, как можно более представительный, насколько позволяла ситуация. Теперь папство не могло отвергнуть план созыва собора. После долгих переговоров папа Евгений IV предложил императору привезти свою делегацию на собор, который должен был состояться в Италии. Иоанн предпочел бы провести его в Константинополе, но все же принял приглашение. Собор открылся в Ферраре в 1438 году, а на следующий год перебрался во Флоренцию, где участники провели важнейшие дискуссии.
Подробное описание деятельности собора – скучное чтение. Шли споры о том, кто будет председательствовать. Может быть, император, подобно императорам на соборах прошлого? Как папа примет патриарха Константинопольского? Было решено, что пройдут дебаты о правильном толковании канонов вселенских соборов и текстов патристики. Считалось, что отцы церкви, равно латинские и греческие, вдохновлялись Святым Духом, и полагалось следовать их постановлениям. К сожалению, это божественное вдохновение, как видно, не отличалось последовательностью. Отцы церкви часто не соглашались друг с другом, а порой даже противоречили сами себе. Также возникали бессчетные языковые трудности. Редко когда удавалось найти точный латинский эквивалент греческих богословских терминов, да и греческий и латинский варианты канонов часто отличались друг от друга. Надо признать, что в дебатах латиняне все-таки одержали верх. Их делегация состояла из опытных полемистов, работавших единой командой, за спинами которых стоял папа со своими наставлениями. Греческая же делегация была более разобщенной. Епископы приехали жалкой кучкой, поскольку многие из прославленных иерархов отказались к ним присоединиться. Чтобы поднять уровень участников, император поставил на митрополичьи кафедры трех ученых монахов. Это были Виссарион Трапезундский, митрополит Никейский, Исидор, митрополит Киевский и всея Руси, и Марк Евгеник, митрополит Эфесский. К ним он прибавил четырех философов-мирян – Георгия Схолария, Георгия Амируци, Георгия Трапезундского и престарелого Плифона. К восточным патриархам обратились с просьбой назначить делегатов из своих епископов, но они подчинились неохотно и не дали своим представителям всех полномочий. По православной традиции считалось, что все епископы, включая и самого патриарха, равно боговдохновлены в вероучительных вопросах, и даже мирянам дозволялось иметь свои богословские мнения. Поэтому все греческие участники дискуссии шли своим путем. Патриарх, добродушный старичок по имени Иосиф, незаконный сын болгарского князя и гречанки, был человеком неглубокого ума, некрепкого здоровья и небольшого авторитета. Императору приходилось вмешиваться лично, чтобы не дать обсуждению перейти на неудобные темы, например на учение об энергиях. Греческие делегаты действовали не связанно, без единой политики; всем им не хватало денег и не терпелось вернуться домой.
