Андрей был в шоке – не мог понять, почему отец и бабушка не хотят с ним жить. Но шок растаял, не оставив и следа, а вот злость на мать – она во всем виновата! – зашла на очередной виток и за короткое время расцвела пышным цветом. Что удивительно, злость эта разгоралась или утихала в ответ на Иннину радость и боль. Андрей мог зависеть от количества йода в организме, от погоды или атмосферы в доме, но его злость на мать жила отдельной жизнью. Если Инна была здорова, весела, смеялась, Андрей стремился как можно быстрее стереть улыбку с ее лица. Но стоило Инне заболеть или расстроиться, и Галя с удивлением обнаруживала в брате доброго, нежного, внимательного мальчишку, который все реже и реже в нем проявлялся.
Однажды Вадим договорился со знакомым психиатром, и тот пришел к ним домой. О том, что гость психиатр, Галя не знала. Все вместе пообедали, побеседовали о работе, об Андрюхиных отметках, о природе, погоде, политике, и друг ушел. А на следующий день Вадим, улыбаясь, признался, что это был психиатр, и добавил, что его друг не увидел в юноше никаких психических отклонений, мол, парень здоров.
«…Здоров? Э, нет, он весь в отца», – подумала тогда Галка и испугалась своей жестокой, но правдивой мысли.
Пришло время, когда нежный и внимательный мальчишка «проявился» и застрял в Андрее на несколько дней. Случилось это в палате, в отделении с табличкой «Реанимация» на дверях, куда Инна попала с инфарктом после вынесения приговора Вадиму. Андрей сидел на стуле, впившись взглядом в бескровное лицо матери, совершенно опустошенный, потерянный, а Галя готова была убить брата – это же он во всем виноват! Но, конечно же, не убила. Пришел врач, попросил оставить больную в покое, хотя мама никак не реагировала на их присутствие. Они вышли в коридор и впервые за много лет обнялись. Галка ни жива ни мертва таращилась поверх плеча согнувшегося брата на дверь реанимации и молилась впервые в жизни. Через несколько дней они снова стояли у постели мамы. Врач сообщил, что ей уже значительно лучше, что она обязательно поправится, и Галя увидела в глазах брата тот самый недобрый блеск, короткий и яркий, как молния. Увидела и отвела взгляд – наивная, она уже поверила, что болезнь мамы навсегда вернула в этот мир доброго вихрастого мальчишку, с радостным криком кидающегося к маме каждое утро и каждый вечер, как только она возвращалась с работы… Держа маму за руку и всматриваясь в бледное неподвижное лицо, в трубки, торчащие из носа и горла, как же Галка хотела высказать Андрею все! Но мама давно запретила:
– Не трогай его, он твой родной брат!
Этим все было сказано.
Когда Инна поправилась окончательно, рассказала, что видела во сне свою давнишнюю мечту…
…Она смотрит в окно на новенький автомобиль с огромным бантом на крыше и числом «25» на капоте, стоящий возле их подъезда. Цвет автомобиля синий, в свете яркого солнца бант отливает серебром. Посреди комнаты стоит праздничный стол, за ним Андрей, Вадим и Галка. Перед Андреем синяя коробочка, точь-в-точь под цвет машины, перевязанная серебристой ленточкой. Дрожащими от волнения пальцами он развязывает ленточку, открывает коробочку. Внутри ключи. В его глазах вспыхивают тысячи солнц.
– Машина возле подъезда, – Инна улыбается.
Андрюха вскакивает и с криком «Спасибо, ты лучшая в мире мама!» обнимает ее. От этих слов она чувствует легкое, а потом все более настойчивое покалывание в кончиках пальцев, подрагивание щек, губы растягиваются в улыбке, и скулы сводит судорога… она просыпается.
– Все это сказки, – хмыкнул Андрей.
Инна грустно усмехнулась, а Гале захотелось дать брату по голове – ему было десять лет, а мама уже мечтала о таком вот подарке, хотя денег в то время едва хватало на еду и скудное существование. Уже когда они вышли из палаты, она прошипела:
– Нельзя так говорить! Нельзя обзывать мечту сказкой! Надо мечтать, и все сбудется!
– Ты меня всякими новомодными практиками не зомбируй, – хмыкнул брат, – я живу в реальности. Мы никогда не выберемся из нищеты из-за… – он запнулся.
– Из-за кого? – взвилась Галка.
– Да ну тебя!
Он махнул рукой и, не попрощавшись, пошел к лестнице. Галка за ним не побежала.
Странно, но она не могла долго сердиться на брата, как не могла понять, откуда это? Что это – сила крови или разума? Может, алая липкая жидкость течет не только в ее жилах, но и в чувствах и мыслях? Почему она прощает ему самую горькую обиду, самую жестокую боль и десятки, сотни раз терпит и надеется, что больше такого не будет, хотя прекрасно понимает, что Андрей упивается своей властью над ней и над мамой. Кем и для чего мы наделены этой самоедской, самоубийственной способностью терпеть нестерпимое? Где та граница, за которой нужно разорвать родственные связи, чтобы не погибнуть? Глядя на маму, она приходила к неутешительному выводу – у каждого своя граница, но бывает, что ее нет вовсе. Особенно у матерей.
…Галка была подростком, когда произошла трагедия. Дедушка и бабушка, родители Инны, умерли давно, Галка их не помнит, и на каникулы ее отправляли к тете Зине. «Родовой» дом, как называли его мама и тетя Зина, стоял в середине центральной улицы, напротив сельсовета, а через два дома жила тихая старушка. Может, она была и не старушка вовсе, но Галке тогда казалось, что лет ей очень много. Муж ее утонул, сын, запойный алкоголик, дошел до того, что стал выносить вещи из дома и продавать за бесценок. Не только на базаре в райцентре покупали, а и соседи охотно выменивали бутылку плохой самогонки на хорошую лопату, верстак, постельное белье, консервацию. Сын забирал у матери нищенскую зарплату уборщицы в поликлинике и такую же нищенскую пенсию. И вот пришло время, когда деньги закончились и вынести из дома больше нечего – последнее ведро свеклы продал. Но даже в пьяном угаре сынок помнил, что мама припрятала деньги на смерть, а это святое. У пьяницы, как известно, ничего святого, кроме бутылки, нет, и он припер старуху к стенке.
– Не дашь – отрублю руки, – угрожал он ей топором, который не продавался по причине сколотого острия.
– Нет у меня денег, – твердила несчастная.
– Клади руки на стол! Рубить буду!
Положила – и снова к сыну:
– Нет у меня денег…
Она не верила, что сын исполнит обещание, но он исполнил. Его посадили на восемь лет, а она все эти годы ездила к нему в тюрьму с едой, которую готовила одной правой рукой…Успела отдернуть, и отлетели только крайние фаланги пальцев, а левую сынок оттяпал по сустав большого пальца.
Где была граница Инны, и была ли она вообще? Поначалу казалось, что ее нет – растворилась в самоедском чувстве вины и воспоминаниях об укорах свекрови: мол, мальчик никогда не простит, что она лишила его отца. И еще свекровь упрекала Инну в том, что Андрей родился недоношенным. Да, так и сказала: «Ты сама виновата! И операцию на щитовидке ему из-за тебя сделали!» О!.. Людмила Дмитриевна прекрасно разбиралась в людях, с филигранной точностью нащупывала слабину и давила на нее, давила… Инна же тогда принадлежала к категории молчаливых и уступчивых, которых чем больше упрекаешь, тем виноватей они себя чувствуют. Для истеричной свекрови это было бальзамом на истосковавшуюся по власти душу – муж, которого она поедом ела, давно сбежал. Инна свекра живьем ни разу не видела, только на фотографиях. Сергей был подростком, когда его отец подал на развод и написал отказ от всего имущества, кроме автомобиля, на котором в одно весеннее утро уехал на работу и больше не вернулся. Даже костюмы и рубашки не забрал, так ему осточертела супруга. Несколько лет он пытался наладить отношения с сыном, но свекровь сделала все, чтобы Сергей возненавидел отца. Казалось бы, раз у тебя так сложилось, то уж постарайся сам стать хорошим отцом, но Сергей не стал…
Уже после развода, после обретения уверенности в себе, спасибо Вере Петровне, женщине абсолютно одинокой, отдавшей ей неистраченную материнскую любовь, Инна сказала бывшей свекрови, что считает ее психически больной: нормальному человеку совесть не позволит так себя вести. Слова эти поставили крест на дальнейшем общении, а потом Инна случайно узнала от общей знакомой, что Людмила Дмитриевна превратилась в озлобленное на весь мир существо и что своим одиночеством Сергей целиком и полностью обязан матери, не пожелавшей делить сына ни с кем.
