Санкт-Петербург, Университетская набережная, дом 17. Конец нулевых годов 21 века.

Новый хранитель отдела скульптуры музея Академии художеств Кира Андреевна Петрова заступала в должность. Кира Андреевна, скромная, деликатная и исключительно интеллигентная дама средних лет, ожидала своего назначения терпеливо и слишком долго. За годы работы в музее в качестве научного сотрудника Петрова успела защитить диссертацию, опубликовала десятки статей и даже написала внушительную книгу и, говоря объективно, давно заслужила право занять должность хранителя. Увы, для этого была одна досадная помеха. Прежний хранитель, Зинаида Семёновна, будучи уже в летах более чем преклонных, продолжала держаться за место из последних сил, которых ей едва хватало, чтобы добираться по утрам к месту работы. Но есть такое известное свойство музейных сотрудников – срастаться с музеем настолько, чтобы в итоге уподобиться его экспонатам. В последнее время Зинаида Семёновна, говоря по правде, мало чем отличалась от единиц хранения, ну разве только бесполезностью своего пребывания в музейных стенах. Документы скульптурного фонда, в большинстве своём обветшавшие, годами пылились на стеллажах в беспорядке, а экспонаты из запасников, теснившиеся друг на друге, темнели, покрываясь патиной и плесенью. И вот теперь, осознавая плачевное состояние своего отдела, Зинаида Семёновна, услышав о предстоящей инвентаризации фонда скульптуры, сочла меньшим из зол отправиться на пенсию.

Так что разгребать авгиевы конюшни в хранилище скульптуры предстояло Петровой. А работы ожидалось столько, что жутковато было даже думать об этом. Впрочем, особенно задумываться было некогда. Зато срочно требовалось составить план действий, а затем начинать с наиболее важного.

Прежде всего, Кира Андреевна взялась за приведение в порядок старых журналов поступлений, а после вплотную занялась состоянием запасников. Но уже первые дни работы в залах запасного фонда преподнесли хранителю своеобразный сюрприз. Петрова обнаружила в одном из них довольно странную находку. В тёмном углу, едва выглядывая из-за бурых терракотовых барельефов, стояли несколько, нагромождённых друг на друга, длинных и, судя по всему, старинных деревянных ящиков. Барельефы со всей осторожностью отодвинули в сторону и приступили к детальному осмотру найденного. Под слоем серой многолетней пыли на поверхности ящиков обнаружились сургучные печати со штампом девятнадцатого века и хорошо различимые номера инвентарного шифра. Шифр точно указывал и на время поступления находки в музейное хранилище. Прежде чем снимать печати, Кира Андреевна, как подобает хранителю, обратилась к книге поступлений. Там, в одном из томов, в хронологии, подтверждающей шифр, она нашла лаконичную запись, занесённую в книгу в 1836 году. Запись гласила следующее:

«Дар музею – коллекция г. Шарлеманя-Боде Иосифа Ивановича, станковая скульптура из дерева». И далее, в примечании, – количество единиц хранения в штуках. Описание экспонатов полностью отсутствовало.

Сургучные печати аккуратно сняли, а ящики, в присутствии самого хранителя и нескольких ответственных сотрудников, осторожно открыли. Ящики были заполнены небольшими деревянными фигурами, бережно обёрнутыми в мягкие суконные тряпицы. Несколько фигурок положили на пол и развернули.

– Что это? – произнесла в недоумении Кира Андреевна, разглядывая находки. – Наверное, совершена ошибка в учётных записях. Надо будет перепроверить все книги поступлений того времени. Я думаю, произошла какая-то путаница с инвентарными номерами…

– Да, – поддержал её один из коллег, – для первой половины девятнадцатого века как-то маловероятно…

– Тогда поступим следующим образом, – приняла решение Петрова. – Этот вопрос отложим на потом, а пока продолжим осмотр фондов. Возможно, что по ходу дела где-нибудь и выявится несоответствие.

Несоответствия в ходе проверки нашлись, да и нарушений выявилось достаточно – но мелких, досадных, легко поправимых. Но ничего, что бы хоть как-то указывало на происхождение загадочной «коллекции И.И.Шарлеманя», не было.

Кира Андреевна решила попросить совета у директора музея.

– Попробуйте заняться личностью дарителя, – предложил тот. – Речь идёт, что очевидно, об архитекторе Иосифе Шарлемане, так называемом Шарлемане-первом или старшем. Поинтересуйтесь судьбой архитектора, поищите в архивах семейные документы. Будет полезно проконсультироваться с кем-нибудь из института на кафедре истории архитектуры.

– А кого бы вы порекомендовали из сотрудников кафедры?

– Трудно сказать…– задумался директор. – Теперь из «старой гвардии», из прежней профессуры уже никого и не осталось. Даже не знаю, кого вам посоветовать.

Он на секунду задумался, а затем просиял лицом и бодро щёлкнул пальцами.

– Да что далеко ходить? Обратитесь-ка к новому ректору, Семёну Никитичу. Он с давних времён на кафедре архитектуры, а в молодые годы работал ещё со знаменитым профессором Луниным. Тот в своё время издал несколько книг как раз об архитекторах николаевской эпохи. Обязательно поговорите с Семёном Никитичем.

Кира Андреевна поблагодарила за совет и вернулась обратно в хранилище, чтобы сфотографировать несколько странных изваяний на свой мобильный телефон. Затем, заперев двери фонда, женщина вышла из музейных помещений и спустилась вниз, в общий для музея и художественного института вестибюль. Здесь она повернула налево – туда, где находились комнаты администрации и приёмная ректора.

Семён Никитич Михалюк, недавно назначенный на должность ректора института, был обнаружен ею в своём кабинете, в новом кожаном кресле, вместе с чашечкой кофе и стопкой глянцевых англоязычных журналов и буклетов на столе. Нужно признать, что в ректорском кресле Михалюк выглядел весьма неплохо. Семён Никитич, круглолицый и румяный, по академическим меркам был ещё достаточно молод, внешне импозантен, в меру обаятелен и вёл себя в общении с коллегами без пафоса, непринуждённо, но с достоинством. Привстав, он поприветствовал Киру Андреевну и указал ей на сидение напротив себя.

– Вот, – пояснил Михалюк, кивая на глянцевую стопку, – просматриваю каталоги с последних художественных аукционов. Удивительно, насколько непредсказуемы пристрастия современных ценителей. Теперь вся эта публика помешана на экспрессионистах, да и постмодернисты в последнее время идут на «ура».

– И что же в этом удивительного? – вежливо поинтересовалась Петрова, чтобы поддержать разговор.

– Согласен с вами, удивляться больше нечему. Особенно после того, как в девяностые годы у аукционистов в Нью-Йорке закипели мозги от русских нуворишей, скупающих за миллионы долларов картины наших передвижников.

– Это было вполне объяснимо, – осторожно заметила Кира Андреевна.

– Да? И как же вы это объясните? – с нескрываемым интересом уставился на Петрову Семён Никитич, поправляя круглые очёчки.

– Очень просто, – ответила та, пожав плечами. – Большинство из тех, кто стал миллионером в «лихие девяностые», все свои познания в искусстве почерпнули из школьных учебников. Ну, я имею в виду стандартный набор репродукций, вклеенных в те старые советские учебники. А мы ведь с вами помним, что там было. Маковский, Поленов и, конечно, репинские «Бурлаки на Волге».

Лицо Семёна Никитича на секунду вытянулось, и в следующий миг ректор, не сдерживаясь, зашёлся весёлым хохотом. Затем, перегнувшись через стол, он взял руку Киры Андреевны и поцеловал её, демонстрируя восхищение.

– В догадливости и остроумии вам не откажешь, – сказал он, покачивая головой. – Американцы ведь этого так и не поняли.

– Беседовать с вами – одно удовольствие, – продолжил ректор. – Но ведь вы ко мне зашли по делу.

Лицо Михалюка приняло серьёзное и внимательное выражение.

– Пожалуйста. Если я чем-нибудь смогу помочь, буду рад.

Кира Андреевна вкратце объяснила суть проблемы.

– Вот, – сказала она, показывая фото на экране мобильного телефона, – хотелось бы выяснить, какое отношение всё это может иметь к Шарлеманю.