Стемир легко узнал своего старого знакомца, конунга Труана, стоявшего на корме передовой ладьи, а с ним еще Рюара и Ивора, с которыми воевал вместе «в Греках». Они перезвали его в свою ладью и не останавливаясь пустились вверх по Ловати.
Стемир был очень рад увидеться с своими старыми товарищами и с конунгом Труаном. Года четыре тому назад они силою забрали его с собою в поход, но держали как товарища и, возвращаясь на родину, отдали ему часть добычи и оставили на стрелке. От них теперь Стемир узнал, что на невских порогах в новом остроге осталось двадцать четыре варяга; повыше волховских порогов тоже заложен острог и в нем будут зимовать шестнадцать варягов; в Новегороде оставлено человек сорок; на устье Назьи тоже будет острог для зимовки, а остальные с самим Труаном пойдут дальше и остановятся в Кривичах, в городе Смоленске, оберегать волок и строить новые ладьи на Днепре. И все это делалось, чтоб облегчить великий путь «в Греки». Обыкновенно было так, что варяги, поднявшись по Ловати, перетаскивали свои ладьи по сухопутью в Двину, там плыли, и опять сухим путем тащили ладьи в Днепр. Чтоб избавить себя от тяжкой работы перетаскиванья лодок, они решились оставлять их в Ловати, переходить волок налегке, садиться в другие лодки на Днепре и плыть дальше. Но чтобы ладьи были безопасны, надо было укрепиться, спокойно и удобно зимовать. Труан уже не раз проходил по великому пути, знал места и хотел оставить Двину вовсе в стороне. Стемиру это очень понравилось: он с первого раза не понял, что если варяги осядут на земле, то уже не уйдут, и придется всем родам, живущим по великому пути, им покориться. Ему казалось только, что приятно будет жить по соседству с добрыми товарищами, с храбрыми воинами, и что с ними можно будет еще раз-другой наведаться в богатую Грецию, поторговать там хорошо или пограбить, смотря по тому, что будет выгоднее.
Но пока они плыли по Ловати, начинались уже морозы; погустевшая вода текла лениво; по берегам, в затишье, окраины затягивались уже льдом, так что на устье Назьи пришлось остановиться. Труан приказал вытянуть ладьи на прибрежный песок, а за ночь Ловать покрылась уже тонким слоем прозрачного льда.
Так варяги в первый раз остались зимовать на Ловати. Это было в 859 году.
На другой же день, пока земля еще не совсем скована была морозом, Труан приказал ставить острог неподалеку от стрелки. Рубились столетние деревья, ветви с них обрубались, потом бревна стаскивались в одно место, и заостренные с одного конца, другим вкапывались в землю. Это была трудная и мешкотная работа, и потому варяги тотчас потребовали помощи жителей. Богомил приказал своему роду помогать гостям, и работа закипела.
Предслава с утра отыскивала и поджидала Богомила; она не хотела подойти к нему, пока он толковал с варягами; но только что он освободился и пришел в свою избу перекусить, Проделала остановила его на пороге. Она была страшна. Седые волосы ее были растрепаны; по лицу и по рукам сделано несколько свежих кровавых надрезов; глаза навыкате; загрязненное белое покрывало сдвинуто на сторону; босые ноги в крови. Взглянув на нее, Богомил остановился, будто окаменелый, и смотрел на нее с удивлением.
— Что ты делаешь, отец!? Что ты делаешь!? — говорила страшная старуха, — в кабалу варяжскую отдал ты свой род, в вечное рабство ты отдал своими руками и по доброй голе своих детей родных! Или ума ты рехнулся? Или Дажбог отвратил от нас навсегда лик свой ясный?..
Богомил еще с утра смутно понимал, что делается что-то неладное, и боялся самому себе объяснить дело так ясно, как толковала его Предслава. Как обухом пораженный в лоб, опустил он голову, вошел в избу и как расслабленный опустился на скамью. Ему все стало ясно; он был зашиблен горем; он упрекал себя хуже, чем Предслава.
— Пусть-ка наши попробуют, — говорила старуха, — не пойти завтра на работу бревна таскать: ан не смеют не пойти, и пойдут, как рабы-полоняники, пойдут, оттого что старшина-князь своими руками в неволю их отдал. А если кто не пойдет, так они плетью погонят, как скотину; да и старшину погонят плетью на работу, чтоб он пример показывал своему роду, как надо повиноваться господину своему Труану.
— Что же делать? Что же делать? — шептал Богомил, ухватясь за голову. — Их не одолеешь! Такой людной ватаги у нас никогда еще не проходило!..
— Как что делать?.. Старшина-князь спрашивает старуху, что ему делать? Что на душе лежит, то и делай. Поди ты к Труану, снеси ему дары, поклонись ему и скажи: «Оставьте нас, мы народ бедный, мы народ малый, у нас нет ни цареградских, ни хозарских богатств. Оставьте нас, мы любим свои леса, свои болота. На что вам они?
Ступайте, как всегда проходили, в Царьград, и пусть он хоть весь будет ваш со всеми своими богатствами, а нам оставьте только наши леса».
Бедная старуха не знала еще, что завоевателя нельзя отклонить словами, что варяги собираются осесть на великом пути, потому что им это удобно и выгодно. Но Богомил поверил старухе, собрал что у него было запасено беличьих и горностаевых мехов, взвалил все это на племянника и пошел с ним к тому месту, где работал его род вместе с варягами над постройкой варяжского городка. Там Труан сидел на бревне и с усмешкой слушал речи Рангвальда, во святом крещении Родиона, который говорил ему о вечном спасении, о будущей жизни и о суете всех благ мирских. В это время подошел к ним Богомил и отвесил конунгу, как гостю, поклон.
— Конунг великий Труан! — сказал старшина тихим голосом. — Что мы тебе сделали, мудрый варяг? Чем прогневили мы твою силу? За что разгневался на нас твой род? Или мы злое что вам сделали? Или мы не соблюли обычая и гостей-варягов принимали недружелюбно? Или мы не приютили больного варяга? Что мы тебе сделали? За что чело твое нахмурилось и, как Перун-Сварог, ты строишь на нас темную тучу, которая не пройдет ни от солнца Дажбога, ни от Мараны разлучницы? И чего вам надобно на бедной речке Назье? У нас нет ни парчей цареградских, ни золота, ни самоцветных камней. Лес наш родимый у нас, да пчелы, да зверь лесной дикий, вот все наше добро. Шкур тебе надо звериных? Вот я принес: бери, вставай и уходи, мудрый варяг! Не гоним мы тебя как гостя, конунг великий. Если любо тебе, то погости зиму, поживи, но не руби, не строй этого города. Гостям мы всегда рады; род мой велик; на десять дымов не придется и один твой войн. Живите по домам. Хлеба у нас вдоволь, рыбы у нас много, бараны есть жирные, медведи и лоси в лесах. Ловите их или род мой будет вам ловить, и живите в довольстве до весенней поры. Но не городите этого города, не рубите этого тына: всякая тычинка в душу нашу острым концом впивается!..
— Что он такое говорит? — спросил Труан, обратясь к Родиону.
Тот перевел ему речь на скандинавское наречие и прибавил уже от себя просьбу о том, чтобы Труан оставил мирные берега Назьи.
— А что он такое принес с собою? — спросил Труан.
— Это подарки тебе, дары, — отвечал с упреком Родион.
Варяг своими руками перебрал и пересчитал каждую шкурку. Оказалось более пятисот шкурок беличьих и столько же горностаевых.
— А сколько дымов во всем его роде? Спроси-ка его.
Богомил отвечал, что в его роде четырнадцать сотен изб.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Труан, и встал, — так скажи же ты ему, что это я беру, а за зиму чтобы мне было добавлено, чтобы с каждого дома пришлось по белке и по векше. Теперь всего недостает девяти сотен. Так и скажи. Тоже скажи, что гостя гнать не годится, и что я стану гостить сколько мне надобно.
Горько призадумался бедный Богомил, выслушав перевод Родиона; потом слезы потекли по его щекам, голова опустилась на грудь: он весь задрожал и сел на землю там же, где стоял.
Но он мешал работникам, которые возились при постройке. Один из варягов, несший впереди других тяжелое бревно, толкнул его коленом в плечо и свалил старика, не замечавшего, что вокруг него делается. Родион помог бедняку подняться на ноги и отвел его домой.
Предслава пришла домой, разбитая горем. Внучки, увидя ее истерзанное лицо, испугались и бросились ее обнимать. Старый Улеб ждал ее с нетерпением. Она рыдала и с трудом отвечала на расспросы Таны и Люлюши.
