Как следствие, Флоренция ценила гениев и была готова за них платить. Подобно классическим Афинам, или Вене конца 19-го века, или Эдинбургу эпохи Просвещения, или Парижу философов, город как будто заботливо вынашивал таланты, пестовал гениев и заслуживал за это награду. Пик расцвета уже остался в прошлом, в середине 15-го века; примерно в это время и родился Америго Веспуччи.
Представители поколения Брунеллески (умер 1446), Гиберти (умер 1455), Фра Анджелико (умер 1455), Донателло (умер 1466), Альберти (1472) и Микелоццо (1472) постепенно старели, готовились к смерти или уже ушли в мир иной. Республиканские институты подпали под контроль династии Медичи. Но традиции превосходства в изящных искусствах и учености сохранялись. Скульптор Андреа Верроккьо арендовал дом у одного из кузенов Веспуччи. Сандро Боттичелли жил по соседству с домом, в котором родился Америго. В приходской церкви Америго по заказу его семьи работали Боттичелли и Гирландайо. Макиавелли в свои двадцать с небольшим лет еще никому не был известен. Соперник Макиавелли в качестве историка и дипломата Франческо Гвиччардини еще бегал в коротких штанишках. Флорентийский конвейер по производству гениев, казалось, никогда не остановится. В 1491 году, когда Америго покидал город, Леонардо да Винчи уже направился в Милан, и революция, которая в 1494 году сокрушит владычество Медичи, привела к временному кризису в системе патронажа. Но карьера следующей генерации гениев – включая и Микеланджело, ученика Гирландайо – уже набирала обороты.
Мог ли отблеск величия, окружавшего Америго, бросить на него свою благотворную тень? Все шансы на это у него имелись. Его тьютором был родной дядя Джорджио Антонио Веспуччи, ученый муж с широкими связями в городе[18]. По меньшей мере с 1470-х годов Джорджио Антонио принадлежал к группе ученых и покровителей наук, называвших себя «семьей Платона». Они создали определенный культ памяти философа, заново разыгрывая его философские беседы и поддерживая негасимое пламя перед его бюстом. В эту группу входил фактический правитель Флоренции, сам Лоренцо Великолепный. Лидером группы – «главой семьи» – был Марсилио Фичино, одновременно священник и личный врач Медичи. Он называл Джорджио Антонио «дражайшим из друзей» и в письмах к нему использовал язык «божественной любви», к которому были приобщены члены кружка[19]. Среди его членов были также Луиджи Пульчи, самый знаменитый поэт Флоренции того времени; Анджело Полициано, передовой ученый и версификатор[20] не из последних; Пико делла Мирандола, знаток всего эзотерического и даже оккультного; и Паоло дель Поццо Тосканелли, географ, один из вдохновителей Колумба.
Эта атмосфера, очевидно, влияла, хотя и незначительно, на Америго. Темой одного из черновых набросков в его школьной тетради является письмо, в котором сообщается о покупке учеником текста Платона за 10 флоринов в качестве подарка для тьютора; автор извиняется за эти расходы, так как книга стоила всего три флорина[21]. Идеи Платона вряд ли захватили юный ум Америго, который, как мы позже увидим, не очень-то был пригоден для научной работы. И запись в тетради вставлена в общий текст, который скорее является упражнением, нежели отчетом о реальном случае. Слишком смело было бы заключить, что Веспуччи прочел хотя бы строчку из Платона для собственного удовольствия, но эта запись располагает его образование в контекст интеллектуальных интересов, общих кругу знакомых его дяди.
Из-за грандиозного созвездия талантов, оказавших сильнейшее влияние на мысли человечества об окружающем мире, Флоренция эпохи Ренессанса вызывает большую симпатию – и, как следствие, широкий спектр ложных представлений у тех, кто сегодня думает о том времени. Город считался оплотом просвещенности, где соседствовали античность и новизна, где властвовали классический вкус и мирские приоритеты, разум был настроен гуманистически, а науки занимали высокое место в системе ценностей. Но каждое поколение любит противопоставлять собственную «современность» отсталости прошлого. Мы ищем в прошлом признаки пробуждения Европы и ее ухода от «мрачных веков» к прогрессу, процветанию и тем ценностям, которые сегодня мы можем признать своими. И мы отвечаем на то волнение, с которым западные авторы на рубеже 15–16 веков предчувствовали зарю нового «золотого века». Как результат, если вы являетесь продуктом мейнстрима западного образования, почти все ваши представления об эпохе Ренессанса окажутся ложными.
«Наступили новые времена». Нет: у каждого поколения собственный «модерн», каждое вырастает из всего прошлого в целом. «Переход был революционным». Нет: ученые обнаружили полдюжины предшествующих эпох ренессанса. «Это был переход к светскости» или «к язычеству». Совершенно не так: Церковь оставалась покровителем большинства искусств и ученых школ. «Переход к искусству ради искусства». Нет: им манипулировали плутократы и политики. «Искусство стало беспрецедентно реалистичным». И это не так: перспектива стала новой техникой, но можно найти эмоциональный и анатомический реализм во многих образцах пред-ренессансного искусства. «Ренессанс возвысил художника». Нет: и средневековые художники достигали статуса святости; на этом фоне богатство и титулы выглядят достаточно убого. «Эпоха сбросила с пьедестала схоластику и возвеличила гуманизм». Нет: последний вырос из средневекового «схоластического гуманизма». «Расцвела эпоха платонизма и эллинизма». Нет: элементы платонизма присутствовали, как это случалось и прежде, но лишь несколько ученых умели больше, чем что-то промямлить по-гречески. «Она вновь открыла утраченную античность». Не соответствует действительности: античность никогда не утрачивалась, и классическое вдохновение никуда не исчезало (а в 15-м веке был даже всплеск интереса к ней). «Она открыла природу». Едва ли: в Европе чистой школы пейзажа в рисовании прежде не было, но природа достигла культового статуса в 13-м веке, когда святой Франциск Ассизский открыл Бога в природе. «Она была научной». Нет: ибо каждый ученый был и кудесником.
Даже во Флоренции Ренессанс определял вкус меньшинства. Выполненные Брунеллески проекты дверей в Баптистерий – проект, многими считающийся инаугурацией в 1400 году эпохи Ренессанса – были отвергнуты как слишком «продвинутые». Мазаччо – революционный художник, который ввел перспективу и скульптурный реализм в свою работу для часовни в церкви Санта Мария дель Кармине в 1430-х годах, был только помощником в общем проекте, которым руководил традиционный мастер. Самыми популярными художниками того времени были наиболее консервативные: Пинтуриккио, Бальдовинетти и Гоццоли, чьи работы напоминали великолепие средневековых миниатюристов – блеск сусального золота и яркие, «богатые» краски. Набросок Микеланджело для главной площади города, который забирал пространство в классическую колоннаду, так и не был реализован. Значительная часть предположительно классического искусства, вдохновлявшего флорентийцев 15-го века, была поддельной; Баптистерий был, по сути, строением 6 или 7-го века. Церковь в Сан Миниато, которую «знатоки» принимали за римский храм, была построена не ранее 11-го века.
Итак, Флоренция не была по-настоящему городом классицизма. Кое-кто из читателей может посчитать такой подход упрощенным. С помощью схожей логики, в конце концов, можно заключить, что классические Афины не были классическими, поскольку у большинства людей были иные ценности: они обожествляли орфические мистерии, крепко держались иррациональных мифов, подвергали остракизму и даже проклинали некоторых из своих самых прогрессивных мыслителей и писателей. Социальные институты и политические направления, которые они поддерживали, напоминали те, что в чести и у современного «молчаливого большинства»: в их основе лежат пуританские, чопорные «семейные ценности». Пьесы Аристофана с их злой сатирой на дурные аристократические обычаи и привычки являются лучшим путеводителем по греческой морали, чем «Этика» Аристотеля[22]. И во Флоренции имелось свое молчаливое большинство; примерно в то время, когда Веспуччи покидал город, голос этих людей был слышен и в кроваво-мелодраматических проповедях нищенствующего монаха и реформатора Савонаролы, и в диком, заставлявшем стыть в жилах кровь оре уличных революционеров, который его слова возбудили несколькими годами позже. Эти проповеди бросили в костер божков мирского тщеславия, которым поклонялся Медичи, и поставили вне закона языческую чувственность классического вкуса. После революции даже Боттичелли перестал рисовать заказную эротику и вернулся к старомодной набожности.
