…Оранжевое солнце подмигнуло Филиппу.

Радость владыки Рима усилилась, словно его усыпало осколками радуги (на небе не было ни единого облачка, не говоря уж о грозовых тучах). Молочный туман и сладостный дурман окутали все извилины и серое вещество его мозга.

*****

День уже давным-давно переломился и стал, поспешая, уходить в вечер.

Но солнце ещё никуда не спряталось. Оно сверкало во всю свою вечернюю мощь и не хотело сдаваться на милость победителя. Даже начав заходить, оно багровило полнеба, а потом покрыло янтарём толстую полоску свода, сверху примыкающего к горизонту.

Изредка наполненные ветром облака, словно паруса, несли свои воздушные тела-посудины по небесной лазури и прочему небесному разноцветью.

Филипп соскочил с коня и двинулся по аллее, с обеих сторон которой издавала свой манящий эфирный дурман хвоя вечнозелёных кипарисов. Пронзённый и пропитанный этим ароматом, император присел на корточки, потом пятой точкой на скрещённые ноги и двумя руками рефлекторно провёл по лицу, словно оглаживая или имитационно омывая его от пота и пыли. До того плотно сидевшая на голове диадема, будто случайно задетая вертикальная доминошка, нелогично сползла вправо (а может, и влево) и готова была вот-вот свалиться на землю к ногам, но мужчина успел ухватить её за золотой лавровый лепесток.

«Матерь Божья! – подумал властитель Рима о головном уборе далёкого царя-предшественника, вглядываясь в инсигнацию и одновременно вспоминая профиль Каракаллы на монете с названием антониниан. – Корона, которая только что возлежала на мне, морально устарела! Она ровно такая, как на макушках первых римских царей, а ведь император Каракалла давно придал этому знаку высшей власти особую остроту, ускоренный взлёт, а не свободное падение. Кроме остроты и взлёта, ещё и современное звучание! Друг Каракалла носил иной фасон! Завтра же закажу новую. В истории я должен остаться в лучистой, как диск солнца, диадеме».

Цепочка ассоциаций возникла потому, что в детстве Филипп по долгу вертел в руках «двойной денарий», эту «деньгу Каракаллы», и в память мальчика навечно врезался образ головного убора, водружённого на затылок властителя Рима тех времён. Пацан – что бык: втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не выбьешь! Сейчас этот образ как раз и всплыл: голова Каракаллы в короне с высокими заострёнными кверху лучевыми шпилями.

«Ах, не забыть бы такую же диадему заказать! – думал Филипп, пытаясь зарубить это себе если не в мозгу, то на носу. – Не старую же лавровую рухлядь всю оставшуюся жизнь носить, пусть она и из золота высшей пробы!.. эээ… А что, если сразу шапку Мономаха или Большую императорскую корону? Нет-нет, этого и вовсе никто не поймёт! Опять чей-нибудь злой язык да ляпнет, что я с дуба рухнул или что я настолько круто опередил свой век, что из зависти повсюду разнесётся и понесётся: таких уникальных провидцев в реальной жизни не бывает! Так и скажут: мол, император сноб и вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа!»

– Эй, стража! Отвезите золотой венец во дворец, где я сегодня буду ночевать! Головой мне за эту диадему в ответе!

*****

Грандиозный банный комплекс раскинулся на платформе («Уж не цифровая ли она?» – мельком подумал император) площадью гектаров в десять. С запада платформа упиралась в Авентин и даже могла сойти за своеобразное продолжение холма, а восточная её часть нависала над великолепной лощиной.

Платформа покоилась на высокой и мощной арочной конструкции, внутри которой были устроены склады с цистернами как для воды, так и топлива для её нагревания и выпускания пара. Вокруг всего пространства буйствовал лиственный и хвойный национальный парк, где в хорошую погоду любили прогуливаться горожане как до принятия бани, так и после.

…Дорожка, по которой двигался теперь Филипп, вела к центральному входу то ли с цельными литыми бронзовыми дверями, то ли со створками, облицованными пластинами из бронзы, но однозначно в обрамлении мраморной выкладки. Пройдя через арку, император оказался во внутреннем дворе терм. Справа и слева вытянулись ряды мраморных колоннад разных архитектурных ордеров. Грандиозный имперский размах!

Мужчина резво пересёк дворовое пространство и вошёл в один из правых вестибюлей громадного здания. Всего входов в баню было четыре: два с левой и два с правой стороны строения. Во всём царила то ли зеркальная, то ли осевая симметрия – две половинки постройки были как будто до мелкой детали идентичны друг другу.

В холле (ровно такой же был по левую сторону от невидимой, мысленно прочерченной оси) в шеренгу выстроились полуголые в набедренных повязках и любопытные рабы с горящими взорами или бегающими глазками. Банные служки никогда вживую не видели римских государей (прежние сюда не хаживали, посещая лишь свои императорские или частно-олигархические термы), а потому глядели на священный живой объект во все глаза, нимало не заботясь о том, что их глазные яблоки повылезают или повыскакивают из орбит, полопаются, вытекут или сломаются, оставив глазницы пустыми.

– Что вы тут делаете, бездельники? – встрепенулся император, нахмурясь. – Я велел очистить помещения ото всех! От любой нечисти! Хочу камерной обстановки… Что тут ещё за многолюдство? Неужели моя служба безопасности столь профнепригодна? Или в ней завелись… жучки, кроты и крысы?»

– Без нас никак нельзя! Мы принимаем одежду у посетителей! – вразнобой, перебивая друг друга, заговорили служки.

– Но сегодня мыться я буду один! Мои двое телохранителей не в счёт, они раздеваться не намерены и останутся грязными. Да и вообще дальше этого места они не двинутся. А на мне нет столько одежды, чтобы на всех вас хватило хотя бы по одному… предмету моего туалета!

– Каждый из нас готов принять у вас плащ, тогу и тунику, о, Величайший! – хором воскликнули рабы, и каждый из них при этом подумал: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!»

Не по чину припоздав, появился и засуетился директор терм:

– Ах, бяда! Кто-то из моих подчинённых тормознул и забыл убрать отсюда весь этот биомусор! Я разжалую ослушника и отошлю в каменоломню без права условно-досрочного освобождения или помилования… Ну-ка, скотобаза, все брысь отсюдова! Кругом!!! Шагом… нет, бегом марш! Одна нога здесь – другая там! Грек Андроник, ты, как самый сообразительный и расторопный, останься и прими у Его Величества его царское облачение!

«Вот умный человек! Зрит в корень! Проницательный! – мысленно похвалил директора император и почувствовал, как за его спиной медленно, но верно стали разворачиваться и в конце концов раскрылись мощные крылья. – Конечно же, император – это и есть царь! А на царе, само собой, и шапка не горит, и облачение царское! Но царь должен быть скромным и никогда не показывать своим холопам, что он для них… Бог!»

Раб Андроник, всячески изгибаясь и извиваясь, потянулся к императору за одёжкой, однако, словно слепец, никаких крыльев у государя не обнаружил, а потому поскользнулся на ровном месте и протянул ножки. Вернее, вытянул их, вытянувшись и сам в полный рост. Туника грека, прилипнув к мокрой мозаике, которой был выложен пол, задралась почти до пояса. Цепкий взгляд императора приметил, что ляжки и голяшки раба были покрыты сеткой варикоза: словно нарочито рукой мастера тонкой кисточкой виртуозно разрисованы.

Андроник как ни в чём ни бывало поднялся и снова потянулся за царским нарядом.

– Стоп! – остановил банного служку Филипп. – Мой прикид из рук в руки примет только шеф этого заведения! Негоже лилиям прясть!

…Кому было вышестояще велено, тот и принял прямо в холле.

Раненый Андроник (повреждена коленка, на пятерне вывихнут палец, шишка на лбу) остался не у дел. «Теперь лишь прозябанье – мой удел», – печально подумал раб, вздыхая.

*****

Император, ни на кого не глядя, прошёл дальше – в аподитерий. Это было именно то самое место, где и завсегдатаи, и нечастые гости освобождались от всех своих одежд.