Оглянувшись, увидел, что вокруг уже только чужие, и, пригибаясь к конской шее, помчался прочь. В спину ярко светило заходящее солнце...
От полного разгрома в тот вечер спасли пушкари. Огородившись обозными телегами, дали залп. Положили и своих и чужих, но заставили врагов повернуть обратно. Ночью у походного костра кто-то стонал, кто-то последними словами ругал ляхов. Он же не проронил ни слова. Наверное, еще тогда прокралась в сердце червоточина. Захотелось вдруг стать начальником не над этой битой оравой, а командиром какого-нибудь иноземного полка - вышколенного, обученного биться правильным сомкнутым строем...
Придержав коня, князь заставил его перейти на шаг. Обернувшись, увидел, как догоняют Степан и Митька. В сумерках еще можно было рассмотреть контуры всадников. Но лес за их спинами смотрелся уже сплошной темной стеной и почти сливался с быстро темнеющим небом. В траве, предвещая теплый день, стрекотали кузнечики. Вдохнув полной грудью пропитанный ароматами лета воздух, он подумал:
- Ну вот и все! Здесь, наверное, уже Литва. Добрался!
И сразу налетели мысли о том, что завтра придется терпеть унижения на допросе у какого-нибудь худородного шляхтича, заправляющего пограничной стражей. Что вольные ганзейские города могут оказаться дырой, которую проклянет уже через месяц. Живо представилось, как, просыпаясь в тесной коморке, будет вдыхать запахи городских нечистот. Как на улице, толстые розовощекие немцы, словно на диковинку, станут показывать детишкам, на живого московита из дикой Московии. А когда разлетятся деньги за последний, заложенный в лаке перстень, придется идти наниматься к кому-нибудь из пузатых в работники.
Встряхнув головой, он постарался отогнать недобрые предчувствия.
- Пусть это будет завтра! Сегодня радуйся, что вырвался, что не висит за спиной кошмар пыточного застенка...
Когда Митька неожиданно выехал вперед, князь не сразу понял, что происходит. А холоп, преградив дорогу, неожиданно приказал:
- Стой!
Утверждая его право требовать, в лицо уставилось пистолетное дуло. Растерянно озираясь по сторонам, князь попытался найти Степана, но тот словно провалился сквозь землю. Однако по звукам догадался, что второй холоп спешился и подкрадывается сейчас сзади.
- Заблудился ты, князь! Чуть было в Литву не заехали, - проговорил Митька, и даже в сумерках князь разглядел на лице победную ухмылку. Пистолетное дуло уже не дрожало, а смотрело уверенно и нагло.
- Вот тебе и вырвался! Государева рука тебя и с того света достанет!
Перед глазами вновь появился подьячий. Теперь он тоже довольно ухмылялся и радостно потирал маленькие тонкие ладошки:
- Думал я тебя простил?! Нет уж, шалишь, князь! За все на свете платить надо. Теперь и твой черед настал.
Замелькали, сменяя друг друга, картины обратной дороги. Привязанного к седлу везут его по разбитому конскими копытами шляху. В деревнях, словно на диковинного зверя, выходят смотреть на пленника босоногие бабы и мальчишки. Оборачиваясь на скаку, пролетают мимо гонцы с царскими приказами воеводам.
Будто наяву он увидел черные бородищи, и недобрые огоньки в глазах заплечных дел мастеров. А потом увидел и свое тело- растерзанное, поломанное, окровавленное. И тогда, словно вода из прорванной плотины, нахлынуло отчаянное желание жить, вдыхать чистый полевой воздух, сжимать в руках горячее женское тело, и хоть краем глаза посмотреть на дивные ганзейские города...
Где-то рядом за спиной послышался шелест травы, и теперь все решали какие-то мгновения. Тряхнув поводом, князь двинул коня прямо на Митьку. Пистолетное дуло задрожало.
- Эй, не дури, князь! Выстрелю, ей бог выстрелю!...
Пистолет был украден из господской седельной сумки. Бил он без осечек. К счастью целился Митька не в грудь, а куда-то в лоб. Не отводя взгляда от еле различимого в темноте бойка, князь продолжал наезжать на холопа. Поймав, а скорее угадав момент, он резко пригнул голову, одновременно с вспышкой запального пороха. Содрав кожу с макушки, пуля вместе с клоком волос унеслась в пустоту. Увидев, что князь невредим, Митька испуганно вытаращил глаза. Хотел что-то крикнуть, но так и, застыл с перекошенным ртом, пока не обрушилась на него сталь княжеской сабли.
Таким ударом, наверное, могли похвастаться и деды, рассекавшие врага от плеча до пояса. Располовиненное тело мешком рухнуло на траву. Обернувшись, князь увидел, наконец, Степана. Выронив от испуга аркан, холоп кинулся в кусты, но, споткнувшись, упал, и даже не пытаясь подняться, заскулил, моля о прощении. Держась за конскую шею, князь нагнулся и вытер о траву саблю. Пряча ее в ножны, велел холопу убираться на все четыре стороны. И тут Степан запричитал:
- Не губи! Куда я же один вернусь! Ведь схватят же, на дыбе ломать будут!
- Да уж, не по шерстке не погладят! - усмехнулся князь. После короткого раздумья приказал - Поднимайся! Отслужишь измену, может и прощу.
- Отслужу, отслужу! Как пес служить буду! - радостной скороговоркой откликнулся Степан. Больше не оборачиваясь в его сторону, князь объехал место, где на дороге лежало бесформенное тело, и хлестнул коня.
Теперь уже только два всадника неслись в сторону быстро исчезающей светлой полосы на закате. Ничто больше не могло остановить стремительного бега. Будут еще новые тяготы, будут бессонные ночи на опостылевшей чужбине. Но все это завтра, а сегодня ветер в ушах поет сладкую песню бегства:
- Прощай Русь! Ждите гостя вольные города ганзейские!
