Машин и грузовиков становилось все больше. Лошадь заржала, когда возница залез на нее верхом и погнал вперед вместе с повозкой, полной снарядов. Теперь он видел церковь в конце улицы и длинную вереницу детей, заходящих в ее массивные двери в сопровождении монахинь. Посреди площади был рынок, где люди покупали и продавали, разговаривали, торговались. Это по-своему успокаивало – что жизнь шла своим чередом под звуки канонады. Это обозначало, что однажды разум восторжествует, потому что кто-то еще будет помнить вкус нормальной жизни. Он уже не помнил, больше нет.

Он направился прямиком к повороту, о котором говорил Об. Сюда не проникало солнце, и ему стало холоднее. Он замедлил шаг, оглядываясь по сторонам, и увидел его. «Ле Пти Ша». Он остановился, нащупывая в кармане посылку. Будь ты проклята, Эви. Он расправил плечи и глубоко вдохнул, потом еще раз. Будь ты проклята, Грейс. Будь проклята навсегда за то, что сделала.

Внутри сидела Грейс Мэнтон, в самом дальнем углу кафе, рядом с распашными дверями на кухню. Пожилой официант в длинном белом фартуке иногда проскальзывал мимо нее, высоко держа поднос на кончиках пальцев. Как ему удалось сохранить такое изящество? Неужели у него не болела спина, не гудели ноги, или он был просто лучше нее? Ее ноги никогда так не опухали, спина не ныла, а колени – не страдали. Она откинулась назад, наслаждаясь этими минутами отдыха. Погребки были настоящим спасением для всех медсестер и медицинского персонала, местом, где можно укрыться от больничных звуков и запахов и где, как правило, подавался восхитительный кофе. «Ле Пти Ша» не разочаровывал, и она уже заказала себе один кофе и пиво для Джека. Оба напитка должны были принести, когда он придет.

Официант сказал ей, когда она пришла сюда две недели назад, что владелец купил довольно много бочек из подвала Рожи для англичан перед Рождеством, потому что война не закончится еще много месяцев. Она ответила:

– Если есть деньги, чтобы их тратить, и глотки, чтобы их смачивать, то так тому и быть. – Поскольку она говорила по-французски, теперь она была его лучшим другом.

Грейс затянула ремень на своем пальто потуже. Не было нужды обнаруживать ее статус добровольца, хотя тут обычно и не водилось фантазеров. Этим словом обычно называли тех новых офицеров, которые задавались, когда обычные призывники оскверняли их святилища. В передней части кафе за столами веселились офицеры, но сегодня все они имели тот самый взгляд и ту самую бледность на лице, которые безошибочно выдавали в них бывалых вояк. Позади сидели несколько рядовых, некоторые – с кем-то из добровольческого корпуса, некоторые со старыми друзьями из офицеров, которых они знали еще дома.

Зазвенел колокольчик над дверью. Она подняла глаза, но это был не Джек, а всего лишь майор Сильвестр, американский хирург, который переплыл Атлантику по собственной инициативе, чтобы работать в полевом госпитале. Он познакомил их с процедурой переливания крови, которая спасет еще много жизней, благослови Бог его доброе сердце. Он заметил ее и помахал, пробираясь через столы по направлению к ней.

– Грейси, сидишь одна?

За его спиной снова открылась дверь. Это был он, Джек. Она привстала. Майор Сильвестр растерялся и обернулся.

– По всей видимости, нет. Может быть, позже?

Джек остановился и осторожно прикрыл дверь, оглядывая помещение. Он увидел ее сразу, и майора Сильвестра рядом с ней. Кровь прилила к его осунувшемуся лицу, к его невыносимо усталому, худому, печальному лицу, он развернулся на каблуках и потянулся к двери.

– Джек Форбс, даже не смей.

Ее крик заглушил звон посуды и разговоры вокруг. Майор Сильвестр тихо хохотнул:

– Оставляю вас с вашей добычей. Будьте с ним помягче, похоже, он нуждается в нежной заботе. – Он дотронулся до шляпы и весело зашагал своей широкой американской походкой к дальнему столу.

Грейс видела, что Джек колебался, вцепившись в дверную ручку, но потом поняла, что он готов сдаться. Он устремился к ней, огибая столы, его голова была опущена, а корпус наклонен вперед, как будто он шел на врага. Но ведь он не думал о ней так? Неужели она ошибалась все это время? Она встала во весь рост, отбросив сомнения.

Он подошел к ней и коротко кивнул. Она села. Он смотрел куда угодно, только не на нее.

– О, садитесь же, – резко сказала она, будто разочарование лишило ее всяких остатков вежливости.

Он сел. Она сказала, стягивая перчатки:

– Я заказала пиво для вас и кофе для себя.

– Спасибо, мисс Мэнтон. – Он положил свою фуражку на стол и стал рыться в карманах. Мисс Мэнтон? Неужели он и вправду забыл о тех последних взглядах, которыми они обменялись, когда он отправлялся на фронт? И теперь снова, как и каждый вечер перед тем, как рухнуть спать от усталости, она ругала себя за все свои ошибки.

Он наконец перестал копаться в карманах и извлек посылку, о которой Эви говорила в своем письме. Письме, которое пришло ей на Рождество, когда она была в головном госпитале в Руане. Дорогая Эви, она знала, как сильно она любит Джека, она знала это всегда и была уверена, что как-нибудь эта ситуация разрешится.

– Господи, какой же я была глупой.

Она даже не осознала, что произнесла это вслух, пока Джек не поднял глаза, ошеломленный, и не произнес:

– Вы никогда не были глупой.

Он сразу же снова опустил голову, рассматривая посылку так, будто это было нечто занятное, что он никогда не видел раньше. Она была размером приблизительно два на три дюйма и очень потрепанная. Ленточка, видимо, когда-то была серебристой, а сейчас она стала грязной, но и пятна, и особую ценность она приобрела из-за того, что была у этого молодого человека с Рождества. На этой мысли Грейс остановилась. Да, он молодой человек. Ему двадцать четыре, ей тридцать два, неудивительно, что он забыл. Официант скользнул к их столу с кофе и пивом.

Он с особым трепетом поставил чашку кофе перед Грейс и пиво перед Джеком.

– Il n’y a pas de frais, – сказал он.

Джек ответил по-французски.

– Нет, конечно же, мы обязаны заплатить.

Грейс сказала одновременно с ним:

– Вам нужно на что-то существовать.

Официант покачал головой, улыбаясь:

– Это для тех, кто говорит на нашем языке, и для тех, кто защищает наши семьи, так что мы настаиваем – и тем более для тех, кто говорит в унисон. Война – время влюбленных, вы должны помнить об этом, потому что времени мало, – сказал им он.

Затем он исчез. Грейс и Джек смотрели на посылку, никто из них не говорил ни слова. Наконец Джек пододвинул посылку к ней через стол:

– Это от Эви, мисс Мэнтон, и я должен сказать вам…

– Да? – она понимала, что слишком настойчива.

– Что французский язык, который вы преподавали ей, чтобы помочь в карьере повара и отельера, сослужил мне здесь добрую службу, потому что она, конечно же, пересказывала содержание всех уроков и мне. – Он сделал большой глоток пива, вытерев рот тыльной стороной руки.

– Конечно, – сказала она. – Это наша Эви.

Как же формально они общаются – вот о чем думала Грейс, и ее сердце разрывалось. Она развязала ленточку на потрепанной посылке. Внутри была сплющенная белая картонная коробка. Она начала разворачивать высохшую и потрескавшуюся упаковку из пергамента внутри. Официант придвинулся поближе к их столу, наблюдая с добродушной улыбкой. Она сняла один слой, потом следующий, и еще один, пока не обнаружила легкий, пропитанный жирными пятнами мешочек, также завязанный ленточкой. Это было что-то бесформенное, на ощупь напоминавшее – бисер? Песок? Да что же это было такое? Эви отказывалась признаваться. Она развязала узел, открыла мешочек и увидела там еще один сверток из пергамента. Она раскрыла и его, и внутри лежал кусочек рождественского пирога, вернее, кучка крошек.

Джек откинулся на стуле. Официант, вероятно ожидавший увидеть кольцо, только покачал головой и пробормотал: «Les Anglais?» Пожав плечами, он с шумом открыл распашные двери и вернулся на кухню.