...Они упали в какую-то яму, вжались во влажный мох. Наверное, когда-то это был партизанский блиндаж. Еще два громких хлопка - теперь уже издалека - и тишина. Более менее отдышавшись, он спросил:

   - Тебя как звать-то?

   - А... ах, разве... уф-ф-ф, это... эх-х-х... аф-ф-ф... важно?

   Она еще задыхалась, ведь бежали они долго и безумно - как зайцы. Женщина, лет двадцати семи, смотрела на него изучающе. Хотя - чего смотреть? Он хотя бы аутентичен лесу: плотные джинсы, кроссовки, толстовка. А женщина - вообще полный абсурд ходячий: ее тело, с намеком на полноту, уже начинающее утрачивать обаяние пышущей флюидами юности, упаковано в синее длинное вечернее платье, с идиотским декольте и нелепыми рюшками на плечах и груди. Собственно, это вся верхняя одежда, она даже босиком - верно, туфли скинула, когда бежали. Ноги жестоко ободраны в кровь, колготки в нескольких местах разъехались... Ей стало неловко оттого, что он на нее пялится, она одернула изрядно загрязнившееся, все в приставших рыжих сосновых иглах, платье (тогда чего сама-то его глазами обыскивала...). Он снял толстовку, подал спутнице:

   - На. Замерзнешь.

   - Даже не надейся... - Ответила она резко.

   Тем не менее толстовку взяла, прикрыла ею плечи. Наконец, и она уняла дыхание, но ей стало зябко, она задробила зубами. Наверное, нервная дрожь, отходняк.

   - Меня Егором зовут. - Он соврал. Сам не понял, почему.

   - Ну, коли так... мужчинка. Тогда я Элеонора.

   - С чего взяла, что я не Егор?

   - Дак, у тебя на лбу написано. А ну-ка...

   Женщина протянула руку, старательно вытерла его лоб:

   - Испачкал, чудак. Какая фиг разница, как нас зовут. Все одним миром... мазаны.

   Когда она двинула голой рукой, от нее пахнуло духами. Такими терпкими, резкими, немного отталкивающими. Эдаким амбрэ себя окропляют молодящиеся старухи. К бальзаковскому аромату подмешивался кислый запах женского пота. Он вгляделся в круглое, почти детское лицо. Курносая, дивчина с раскосыми зенками, эдакая аппетитная баба, блондинка угро-финского происхождения, с трудом скрывающая при помощи косметики свой простецко-деревенский тип. Ну, явно "не его" формат - на улице даже не глянул бы.

   - И что делать будем? - Спросил он, отведя глаза к небу.

   - А что надо?

   - Ну, как... наверное, надо, что ли куда-то идти. К людям.

   - К людям, говоришь... а надо?

   - И куда же еще?

   - В никуда.

   - В никуда из ниоткуда?

   - Ну, типа того.

   - Ты уверена, что они отъе... - он произнес нехорошее слово.

   - Уверенны только мудаки. А ты, чаем, не мудак?

   - А что - похож?

   Она прищурилась, ухмыльнулась:

   - Да нет. Не очень.

   - А ты похожа.

   - На дуру?

   - Нет. На жертву капитализма.

   - Хорошо.

   - Что - хорошо?

   - Что не на жертву аборта. Хотя... У тебя деньги есть?

   Он пошарил по карманам. Улыбнулся почему-то, как блаженный:

   - А ведь все отобрали, с-скоты. - Он обратил внимание, что на указательном пальце правой руки у нее перстенек, а на шее тонкая золотая цепочка с блестящим камушком. - Зато у нас есть брулики.

   - У нас? Ты перегибаешь. Покурить бы, блин. Ты, небось, спортсмен - не куришь...

   - Почти угадала. Не спортсмен, а не курю. Бросил. И тебе советую.

   - Страна советов. Ладно. Пошли, что ль...

   - И ты знаешь, куда?

   - Ну, сказано же: в никуда.

   К лесу задом

   Егор и Эля (условимся, что их все же зовут Егором и Элеонорой) тащились по лесу часа три - очень осторожно, прислушиваясь во всякому звуку. Женщина отказалась одеть любезно предложенные мужчиной кроссовки, гордо ступала босиком. Впрочем, по ее поступи было заметно, что опыт хождения без обуви по пересеченной местности у нее таки есть.

   Вообще, Егор не без удовольствия отметил, что она не капризная, какими обычно бывают огламуренные фифочки. Да и пацанов таких немало... инфантов. По Элиному поведению совсем не было заметно, что ночью они пережили тако-о-ой стресс, что не приведи Боже. Ведь еще относительно недавно эта женщина - да и он, впрочем, тоже - скользила на грани жизни и смерти. А судьба, однако, к ним пока что благоволит... Идти, может, было не так тяжело, но с каждым новым шагом все больше хотелось жрать. Сейчас середина августа, хорошо еще, не жарко, да и комарье не донимает. Но ведь ночью придет холод, ночь под открытым небом - это совсем не в кайф.

   У женщины были несколько иные мысли: "Блин, как достали все эти самцы! Сказать бы этому... чтоб уматывал своей дорожкой. Так небось обидится, каз-зёл. Одежду бы нормальную раздобыть, да сколько-то денег. Уф, я б щас душ приняла, а то чумазая как Гаврош. Не-е-ет, в цивилизацию сейчас нельзя. ОНИ найдут, сволочье эдакое, и все конечности поотрывают. А потом в землю зароют. Живьем - с них станется. Найти бы такое место, где можно пересидеть. А этот... он, если отвертеться от него, попадется, блин, и заложит - как пить дать. Тут надо хитрее..."