"На, падла, получи!!!" - приговаривал.
Мозоли, как от лопаты, в туалете набил.
- Че ты поминутно бегаешь на горшок? - приставала жена. - Че-то съел?
- Чем кормила, то и ел, - отмахивался Саня.
- С завтрашнего дня сам будешь готовить! - вспыхивала Ленка. - Плохая я, видите, хозяйка! Варю ему не то!
Кроме перемолачивания табака над унитазом, Саня применял еще один тонкопсихологический прием борьбы с пагубной привычкой. Представлял себя ребенком. Проснется утром: с одной стороны - сопящая жена, с другой урчащий живот, с третьей - панельная стенка. Усилием воли Саня заставлял себя отвлечься от набившей оскомину прозы и представлял - проснулся пацаном у бабушки в деревне.
Ни жены вокруг, ни живота. В раскрытое окно вливается хрустально-воздушный бальзам соснового бора, что за огородом произрастает, и дыхание у Сани под стать. Разве у курильщика такое по утрам? У него с самого ранья во рту как стая драных кошек переночевала. В груди горит, в горле свербит... По мозгам бьет кувалдометром: "Курить! Курить!" И вот дрожащие руки хватают гадость с фильтром или без оного...
И дым отравы встает над страной...
Тогда как ребенку дышится утром легко, вкусно...
С выдумкой работал над собой Саня, но и внутренние силы, ответственные за никотин, не дремали. Начнет самоусовершенствоваться, а они гадость подсунут. Нарисует Саня в мозгах утро в деревне, бабулин дом, наполненный ласковым солнцем, не изгаженное табаком дыхание. И сопутствующую действительность вообразит: бабуля за дощатой перегородкой возится у печки, кот Рябчик запрыгнул на подоконник, а Саня наоборот - выпрыгивает из-под одеяла. И не за сигаретой бежит, а на кухню, молоко парное пить. Целебное, недавно из-под Пеструхи.
На столе, как обычно, кринка, стакан...
Наливает Саня, выпивает и, о Боже! Бес никотиновый подсунул ложку дегтя в оздоровительную идиллию. Из стакана за пять минут до Саниного подъема, выпросив у сердобольной бабули полфлакона "Тройного", опохмелился Рудольф Клявин, сосед.
Как в детстве полоскало Саню от этого коктейля "Пеструха III"!.. Полдня выворачивало наизнанку...
От таких воспоминаний бежит к туалетному санфаянсу растирать ни в чем не повинную сигарету...
Курить подчас хотелось как из пушки. Уши пухли, глаза черте что начинали выделывать. Вдруг резкость в них пропадет. И тогда - не понять, кого обнять: где люди, где стены? Все двоится, троится, плывет и скачет. В таком состоянии однажды не вписался дома в дверь спальни - армированное стекло лбом, будто кувалдой, расколотил.
- Да кури ты, кури! - ругалась супруга. - У тебя скоро крыша поедет!
Саня держался, хотя "крыша" галлюцинировала. В автобусе сел девице на колени. Она была в черных колготках. На Саню одурь нашла, показалось: сиденье свободное, можно расслабиться. И плюхнулся. Хорошо, девица разбитная попалась, не закатила скандальной истерики. Сбросила квартиранта: "Ты бы еще на бюст взгромоздился!"
Бюст, кстати, был не меньше сиденья.
Даже ночью покой не снился. Наоборот, как-то сон привиделся - закурил. В бане дяди Андрея. В той самой, в которой третьеклассником потерял невинность, осквернившись папиросным бычком. И так сладко во сне затягивался среди тазов и веников. Вдруг дядя заскакивает, с порога срывает с брюк ремень и ну гонять по предбаннику, потом - по огороду. Вроде как Саня уже не пацан. Но улепетывает. "Ты же, стервец, бросил!" - летит за ним по картофельным рядам дядя. Саня, убегая, дымит, как паровоз, чтобы сигарета не пропала у дяди под каблуком, если догонит. Ремень уже начинает свистеть над ухом. Вот-вот жиганет по спине.
Видит Саня сон, и вдруг такое зло возьмет на себя любезного: "Закурил-таки!" Последним негодяем себя чувствует. "Слабак! Баба бесхребетная! Стервец!" Безжалостно истязается, но сигарету не бросает...
А дядя... У него брюки на колени съехали, кальсоны белым лебедем взмыли над зеленой ботвой. И тут же, как от выстрела, рухнули вместе с хозяином в картофельные кусты. Спутанный штанами зарылся дядя носом в междурядье.
"Паршивец!" - кричит племяннику, отплевываясь от земли.
"Паршивец!" - соглашается Саня.
Соглашается тот, который категорически против никотина. А который "за", опять на поводу у беса. Отбежав на безопасное расстояние от дяди, натягивающего в лежачей позе, чтоб соседи не увидели, штаны, закуривает новую сигарету.
Зато, когда окончательно откроет глаза и поймет: курил во сне, такая благодать в сердце вступит! Запел бы в голос типа: "Взвейтесь кострами, синие ночи!.."
Да жена под боком. Может взвиться вслед за кострами.
Глава четвертая
БЕГ ОТ МЫШЕЧНОГО МАРАЗМА
Как сигаретная зависимость ни сопротивлялась, одолел Саня беса с фильтром и без. Пусть не сразу подчистую разделался, долго еще гнездился в недрах организма вирус, толкавший на дымное дело, но это мелкие цветочки, главного змея искусителя скрутил в полгода. Прекратил броски к унитазу для уничтожения сигарет. В автобусах, садясь на сиденье, не шарил рукой под задницей на предмет чужих коленей. "Крыша" привыкла обходиться без яда.
И не успокоился на достигнутом. Не с чего было отлеживаться на лаврах. Ненавистная фотография и оригинал в зеркале ничем не отличались. На фото у моря Саня не курил, а в остальном резких сдвигов в сторону Апполона Бельведерского не наблюдалось. Живот как был шаром, так и не сдулся. Бесформенность бицепсов и трицепсов пребывала в том же разбулдыженном виде.
Глядя на фотографию, Саня поклялся уничтожить мышечный кисель с жировыми берегами.
Прописал бегом сбрасывать лишние килограммы в круговорот веществ в природе.
На первую пробежку, как моряк перед боем, во все чистое нарядился.
Как в воду глядел.
Это во сне резво скакал от дяди по пересеченной картофельными кустами местности. Наяву - не тут-то было. Напрасно надеялся, что организм, покончивший с никотином, запросто запереставляет ноги в погоне за спортивной фигурой, а не так, как в тот позорно памятный вечер, когда доходягу Фантомаса не мог настигнуть.
Саня вышел на старт в рощу с твердым намерением сделать получасовую тренировку. Для начала вполне достаточно, а дальше будет видно, какие нагрузки давать. С вдруг пришедшими в голову гранеными стихами: "Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей!" - весело засеменил к гвоздевому идеалу.
Первые шагов десять приближался к нему без натуги. Бежалось легко. Но уже на втором десятке обвально прошиб пот. После ста метров дышал смертельно загнанной собакой. Вскоре атрофировались все желания, кроме одного покончить с мучениями. Внутренняя анатомия хором взбунтовалась против спортивного истязания - колола печень, ныло сердце, тошнило в желудке, темень падала на зрение. В пику бунту Саня вызвал на внутренний экран пляжную фотографию и, движимый лютой ненавистью к расплывшимся телесам, продолжал со скоростью беременной черепахи переставлять чугунные ноги. Ненависти хватило метров на двести, после чего Саня вместе с ней рухнул под березу.
В раскрытый рот лезла пыльная трава, на лоб взбежал трудяга муравей, над ухом заныл, готовясь к атаке, комар. Сане было наплевать. Хотелось затихнуть на веки вечные под древесной сенью. Сердце бухало так, что береза осиной вибрировала до самой верхушки.
Через полчаса Саня смахнул со лба муравья, убил напившегося до отвала комара, сел, притулившись к стволу. Умирать уже не хотелось, но и жить не тянуло.
Никогда Саня спортивностью не отличался. Ну, пинал в детстве мяч. На уроках физкультуры прыгал, бегал, гранату метал без двоек. К соревнованиям не привлекался, но от дяди Андрея резво убегал.
А сегодня тот без напряга достал бы племяша. Срам! В прошлом году дядя, провожая Саню, принес на вокзал "посошок" в пол-литровой фляжке. Они граммов по сто пятьдесят приняли, Саня сел в вагон. И вдруг дядя сорвался вдогонку отчалившему от вокзала поезду.
Что за пожар? Саня дернул окно вниз: в чем дело?
