Весна 1942 года была не такой холодной, как декабрь 1941, но в Ленинграде дела обстояли критически. Артобстрелы и блокада превратили город в решето.

Ленинград, бывшая величавая столица, сейчас лежал в руинах и издавал последние вздохи, словно загнанный умирающий зверь. Даже в революцию было попроще. Так говорили люди.

Пашка не знал, как было в революцию, но почему-то людям на этот счёт верил.

В свои 12 лет он уже успел обзавестись серьезной историей. До войны он жил с родителями на Обводном – место, конечно, не лучшее, но до центра 20 минут пешком. Отец ушёл на фронт ещё в русско-финскую и не вернулся. Мама говорила, что папу даже наградили посмертно, правда, ни могилы отца, ни обстоятельств его смерти Пашка так и не узнал. Мамы не стало зимой. Они уже не жили в квартире, так как снаряд угодил ровно в стену на кухне, разрушив перекрытие. Находиться там стало невозможно – очень холодно. Мама тогда приняла решение собрать все тёплые вещи и переехать в подвал соседского дома.

Пашка остался за мужчину в семье. Правда, он не особо представлял, что от него требуется и поэтому просто помогал Маме, чем мог.

После очередной ночной бомбежки подвал, в котором ютились Пашка с мамой, затопило. Проблемы с подачей воды были в городе постоянно, но именно в эту ночь эта проблема куда-то испарились. Вода хлестала на протяжении двух часов, а на улице был жуткий мороз. Пашка спал довольно высоко от пола, он не промок, а вот Мама, спасая вещи и хлеб, промокла насквозь, видимо, из—за этого и простудилась.

Они перебрались в сухую часть подвала. К этому моменту от дома оставались одни руины, а из жильцов только Пашка и Мама. Затем только Пашка.

В день, когда умерла Мама, Пашке исполнилось ровно 12. Он смотрел в ее вечно живые зелёные глаза с золотой кромкой и не верил, что их покидает жизнь.

Мама перед смертью отдала ему свою карточку и велела никому не говорить, что она умерла, чтобы Пашка мог получать за неё кусок хлеба ещё хоть какое-то время. Но какой там. На следующий же день, когда он стоял в очереди с двумя талонами в руке, какой-то мужик огрызнулся на него, мол, где мать? Померла, что ль? А ты теперь двойную порцию жрать будешь? У Пашки слёзы так и брызнули. Он побежал бегом оттуда.

Не сказать, чтобы Пашка был очень ранимым мальчиком. Когда пришла похоронка на отца, он особо даже и не плакал, так, слезинка одна пробежала. Боль как-то впиталась, как в губку. Он собрался и выдержал это испытание, как настоящий мужчина! С мамой было сложнее. Ей он слез не показывал. Она только раз заметила слёзы в его глазах, когда она пыталась сходить в туалет, а у неё не получилось. Она упала и вся была мокрая. Пашка, конечно ей помог, оттащил к кровати. Но сменить одежду было уже не на что. В эту ночь ещё сильно сквозило, а печка, как назло, совсем не грела.

Видимо, в эту ночь Мамина болезнь и усугубилась. Пашка в тот вечер топил печку чем мог: книги, мебель, паркет, обои, в ход пошли уже даже старые дырявые штаны. Запах стоял отвратительный. Тепла они давали немного, а дышать было совсем нечем. Дым стоял столбом, но это играло Пашке только на руку. Он мог реветь не опасаясь, что Мама увидит его и огорчится, что ее сын не настоящий мужчина. Он мог свалить все на дым.

В день смерти Мамы он действовал как по инструкции. Укутал ее в пододеяльник, обвязал и с трудом оттащил к Лиговской улице на санках. Там была общая куча, откуда время от времени забирали трупы и отвозили подальше за город, во избежание паники, эпидемии и, прости господи, каннибализма.

А после случая в очереди Пашку как прорвало. Он бежал весь в слезах, они текли не переставая, некоторые успевали немного замерзнуть. Морозный ветер дул прямо в лицо. Мысли неслись кубарём. Мама, папа – их теперь нет, он совсем один. Плач переходил в вой с кашлем. Он нёсся по полуживому городу, навстречу. вяло перебирая ногами, шли абсолютно безжизненные существа, время от времени оборачивающиеся на его плач.

Он бил себя кулаком в грудь, пытаясь заглушить истерику. Сопли из носа пузырями вздувались при всхлипываниях. Он не понимал, куда бежит. Вот мимо пронеслись проспект Нахимова, проспект Володарского, проспект 25 Октября, набережная 9 Января… Нева…

Стоя посреди замёрзшей реки он начал приходить в себя. Пашка упал на колени и зарылся лицом в снег. Просидев так с пол минуты, он огляделся по сторонам в поисках осуждающих взглядов. Но их не было. Как, собственно, и людей.

Со своей точки обзора он заметил, что под мостом сидел мужичок и держал в руке что-то вроде карандаша. Истерика совсем отступила, включилось детское любопытство. Он вытер лицо рукавом и посеменил к мужичку. Оказалось, это был рыбак с маленькой удочкой. Рядом с ним лежали две крохотные замерзшие рыбешки. Да и лунка уже подзатянулась. Этот мужичок странно двигался – руки и ноги были как вкопанные, глаза устремлены в лунку, неподвижно наблюдая за процессом, шевелился лишь живот. Да так неестественно.

И вдруг из живота послышалось: Мяу!

Пашка аж сел на лёд.

Мужичок не обратил на него никакого внимания. И тут Пашка начал понимать, в чем дело. Подошёл ближе. Да, он такое уже видел – мужичок замёрз.

Пашка огляделся по сторонам. Вроде никого. Он вытащил из рук удочку, отодрал рыбешку, примёрзшую ко льду, и снял с мерзляка шапку-ушанку.

Рядом оказался ещё ледобур – вещь полезная, но тяжёлая и приметная. Поэтому Пашка отнёс его и спрятал под опору моста, с расчетом забрать позднее.

Он ещё раз вернулся к трупу, дабы проверить карманы, как вдруг опять услышал: Мяу!

Из-под тулупа выглянул котёнок. Весь белый, с чёрным пятном на левом глазу.

Дрожащий от страха и холода. Пашка в нём сразу признал товарища. Схватил его, запихнул под телогрейку и бегом рванул в сторону дома. Спустя пол часа он был у себя в подвале. Развёл огонь в печке, вытащил котёнка и, отогрев ему рыбу на дверце печки, начал кормить.

«Мамы теперь нету, заботиться я буду о тебе. Я – Пашка, мужчина в этом доме, а ты будешь – Мурзик. Я сегодня ночью заберу ледобур и буду снабжать тебя рыбой.» Котёнок улёгся спать. Всю ночь Пашка следил за ним, ему почему-то показалось, что глаза котёнка очень похожи на мамины. Такие же зелёные с желтизной. Ну и, конечно, проникся он к нему со всей ребяческой силой. А дальше дни шли довольно похожие. Пашка добывал пропитание для Мурзика, так как тот наотрез не хотел есть хлеб, а Мурзик, в свою очередь, радовал Пашку играми и грел холодными ночами.

В заботе о котёнке время неслось молниеносно, не давая минуты продыху. Ведь себя прокормить – только пол дела, а вот найти съестное из кошачьей кухни в оголодавшем Ленинграде – это другой вопрос. Мурзик рос не по дням, а по часам, становясь красивым пушистым котом. Не таким огромным сметанным котом, каких Пашка видел до войны, но тоже был довольно крупным. Пашка им гордился. Под утро, когда бомбежки затихали и весь город замирал, Пашка рассказывал Мурзику о том как они заживут, когда война закончится.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.