- Отгадай. Ни за что, ну, ни за что не отгадаешь! Папа нашелся. Нашелся! Понимаешь, Сережка?
Таня, пританцовывая, закружилась на месте. Затем, торопясь и захлебываясь, сообщила, что сегодня утром им принесли большой пакет, а в нем письмо от командования и сразу шесть папиных писем. Он живой! У партизан. Когда самолет подбили, он выбросился из него с парашютом. А когда приземлился - повредил себе ногу. Пока не подлечился, скрывался в белорусской деревне, а потом ушел к партизанам.
Таня говорила и говорила без конца. Незаметно они вышли к реке. Вот и полянка у омута...
- Помнишь, как мальчишки у меня здесь мяч отнимали? - вдруг спросила Таня.
- Помню.
- Смелый ты был. На троих один бросился. И победил. А теперь... - Она замолчала.
- Что теперь?
- Я про тот случай папе рассказала, а он знаешь как хвалил тебя? "Молодец, говорит, это орел, говорит, растет, в отца пошел, из него, говорит, настоящий человек будет". А ты... тоже орел... Ты так переменился. Совсем не такой, как был.
- А какой?
- Не знаю. Трус. Да, да, трус. Самый настоящий.
- Это ты брось... - повысил голос Сергей.
- Тебя как назвал Володька Селедцов? Симулянтом. А Витька? Кулаком, единоличником. Надо же! И ты промолчал. Тебе в лицо плюют, а ты молчишь. Да я бы им всем морды поразбивала! А он что-то провякал и позорно сбежал. Ну какой же ты после этого мальчишка? Противно!
У Сергея даже в голове помутилось. Трус! Вот что Таня думает о нем! Ну, постой! Я тебе докажу...
Ни слова не сказав ей, Сергей круто повернулся и решительно двинулся к омуту. Шарик побежал за ним.
- Ты куда? - спросила Таня, почуяв что-то недоброе.
- Искупаться хочу, - сдержанно ответил Сергей и начал быстро раздеваться. Снял тапочки, швырнул на землю рубашку, брюки. Остался в трусах.
- Сережка! - вскрикнула Таня, вдруг поняв все. Она решительно встала у него на пути, почти на самом краю обрыва.
- Уйди, - сквозь зубы буркнул Сергей и, боясь, как бы она не оступилась и не сорвалась вниз, шагнул назад.
Таня обхватила его руками и изо всех сил старалась оттеснить, оттолкнуть подальше от проклятого обрыва.
- Сережа, ты что! Здесь же нельзя! Утонешь! Не надо, ну, пожалуйста, миленький, пожалуйста, - просила она, совсем не замечая, что по щекам у нее катились слезы. - А я дура, дура набитая! Я буду кричать! Ма-ма-а! завопила она во весь голос, почувствовав, как Сережка крепко вцепился в ее руки и разомкнул их.
Он чуть оттолкнул ее и ринулся вниз. Жалобно взвизгнув, за хозяином бросился Шарик.
Плача навзрыд, Таня металась у обрыва, не зная, что ей делать. Шарик держался на воде, он пытался приблизиться к берегу, но его не отпускал, затягивал водоворот... А где же Сережка? Сережки нет! Сережки нет! Время бежит, бежит. Но что это там, вдали? Показалась голова? Да! Его голова!
- Сережка!..
Сергей сильными и уверенными рывками плыл к пологому месту берега.
Вдруг над омутом раздался душераздирающий визг - это звал на помощь Шарик. Сергей круто повернул назад и поплыл на зов. Через несколько минут оба пловца были на берегу. Сергей устал, как никогда еще не уставал. Едва ступив на берег, он тут же распластался на горячем песке. Его немного мутило, в голове стоял звон. А Шарик, словно безумный, носился по полянке, катался по земле.
Таня принесла Сережкину одежду, положила рядом.
- Ничего? - не глядя на него, спросила она.
- А что? - вопросом на вопрос ответил Сергей.
- То, что ты дурак. Идиот несчастный. И хвастун. Правильно тебя ребята называют. Не так еще надо. Нашел, на чем храбрость показывать - на глупостях. Ты на деле покажи, а то там, где нужно, небось... язык проглотил.
Таня осуждающе махнула рукой и ушла, ни разу не оглянувшись.
Сергей молча смотрел ей вслед.
Ругается, рассердилась... Зато теперь знает, что Сергей никакой не трус. Может, Володька Селедцов или Витька Петров в омут полезут? Дудки!
Отдохнув, Сергей не спеша оделся и поплелся домой. На душе у него было не очень-то весело.
Все же Таня права: ни к чему было затевать это дурацкое прыганье с обрыва. И что он доказал? Ничего. А она не то чтоб похвалить, даже обиделась... Ну и пускай обижается, на поклон к ней никто не пойдет. Обойдемся и без нее. Думая так, Сергей просто успокаивал себя, на самом деле он готов был сделать что угодно, только бы Таня не сердилась.
В избе Манефы Семеновны не было. Сергей нашел ее в погребушке. Старуха перебирала картошку.
- Вернулся? - спросила она, пристально взглянув на Сергея.
- Ага. Перешел. В седьмой. Вот табель.
Манефа Семеновна показала свои черные руки:
- Измажу.
Она тут же сама себе полила из кружки, вытерла руки фартуком.
- Ну-ка, дай, чего там.
Сергей протянул табель. Манефа Семеновна внимательно просмотрела его.
- Молодец, Сереженька, хорошая у тебя головушка. Бог даст, далеко пойдешь. - Она обняла Сергея, поцеловала в голову. - Беги переоденься да приходи сюда. Поможешь перебирать. Потом уж обедать.
Сергею была приятна похвала Манефы Семеновны. Крутнувшись на одной ноге, он убежал в дом. Теперь он почти семиклассник! А как же! В табеле так и написано: "Переведен в седьмой класс"!
Переодевшись, Сергей вернулся в погребушку, уселся рядом с бабкой. Отборная, одна к одной, картошка лежала большой кучей. Вчера они открыли яму и почти все время таскали клубни в погребушку. Сейчас их перебирали. Нужно было каждую картофелину протереть ладонями, обломать ростки, если они есть, проверить, нет ли гнили, и только после этого бережно, чтобы не повредить, бросить в другую кучу. Занятые делом и каждый своими думами, молчали. Манефа Семеновна работала сосредоточенно, плотно сжав губы, а Сергей, как всегда, первый не начинал разговора. Он думал о том, как же ему сказать Манефе Семеновне, что завтра он поедет в поле. С чего начать такой разговор?
- Вчерась у нас гость был, - первой нарушила молчание Манефа Семеновна.
Сергей вопросительно взглянул на нее, стараясь угадать, кто именно приходил к ним.
- Наш старец Никон, - пояснила Манефа Семеновна.
Она ждала вопроса, зачем приходил Никон, но Сергей промолчал.
- Никон Сергеевич тебя спрашивал, - продолжала Манефа Семеновна.
- А зачем я ему?
- В помощники к себе взять хочет.
- Какие помощники? - недоуменно спросил Сергей.
- Степан Силыч приболел. Старый человек. Ноги не держат. И голоса не хватает вычитывать на молении все, что положено. Давеча заходил - только хрипит. А службу божью бросать нельзя. Без моления душа человеческая стынет. Вот Никон Сергеевич и решился, спасибо ему, тебя вспомнить и пригласить в пару Силычу. Тут как раз троица подходит, праздничные бдения будут. Больше, говорит, не на кого надеяться. Во всем Потоцком нет другого человека, чтоб читал по-церковному. И потом, говорит Никон Сергеевич, как ты богу обещан - надо начинать служить ему. Я-то так рада, так рада, что господи! И заработок маленько у тебя будет. А потом же родителям твоим на том свете как приятно, господи! Грехи их вольные или невольные отмолятся. Возрадуются они за тебя.
На Манефу Семеновну напала редкая говорливость. Она не спеша роняла слова, выражая свою радость по поводу случившегося, и даже не поинтересовалась, что же думает об этом сам Сергей.
- И еще старец Никон сказал: как окончишь седьмой класс, он отправить тебя в особое училище может.
Манефа Семеновна замолчала. Молчал и Сергей. На душе стало пакостно. Ему хотелось крикнуть, что он не желает помогать ни старцу Никону, ни Силычу, что никогда не пойдет он в это училище. Но Сергей не осмеливался возражать бабке, ее суровый вид всегда сковывал его язык, связывал волю.
Манефу Семеновну стало злить его молчание, и она недовольно спросила:
- Ты чего же нахнюпился? Не мне честь оказывают, а тебе. И нечего молча носом сопеть.
- Не хочу я... - чуть слышно проговорил Сергей.
