Мы не виноваты, что мы такие. И мы ни в чем не виним вас. И уж ни в коем случае не ненавидим. Но и для любви к вам, согласитесь, у нас нет особых причин.

Возможно, наше сверхчувственное восприятие могло бы принести хоть какую-то пользу, будь у вас чуточку больше терпения и здравого смысла. Ну неужели трудно предварять каждый крик души коротким предисловием: «Я, фамилия имя отчество, телефон… зарегистрированный по адресу… взываю к абоненту номер…»

Шучу.

Мрачно шучу.

Шути с оглядкой, как сказал один шут другому, все мы, братец, под колпаком.

И главное – чего завелся-то? Глупо же: давно пора привыкнуть. И на редкость не вовремя. Не хватало еще опоздать на свидание! Первое за последние… не помню, сколько лет. Надо бы свериться с паспортом.

Лара ждала меня на улице, рядом с персональным входом в личные апартаменты и, кажется, слегка уже изнемогала от ожидания.

– Привет! Как дела?

– Ничего…

Так всегда. На вопрос «Как дела?» Лара неизменно отвечала либо «Хорошо», либо «Ничего», как будто речь шла о покойниках.

– Ну что, пошли, что ли?

– Пошли…

Шагая рядом, я украдкой поглядывал на Лару, размышляя, не слишком ли нагло будет с моей стороны взять ее за руку. Так ничего и не решил. Вместо этого сказал:

– Да. Это тебе.

– Спасибо. – Она взяла мой скромный букетик и обеими руками прижала к груди.

Видно было, что Лара тоже всерьез готовилась к нашей встрече. С джинсов куда-то ушла почти вся потертость, отмытые до изначального цвета кроссовки уже не казались такими стоптанными, а свитер на Ларе был то ли новый, то ли я прежде не замечал его под рабочим фартуком и пуховиком. Вдобавок она наконец избавилась от челки. Десять мышиных хвостиков собрались в один большой – на затылке, правда, цвет волос не изменился, и от этого Лара стала похожа на, скажем так, королеву-мать из мультфильма про Щелкунчика. Каюсь, неудачное вышло сравнение, зато я получил возможность любоваться ее глазами… по-моему, все-таки карими.

По дороге в автобусе мы почти не разговаривали. О чем? О погоде? О трудовых успехах? О планах на будущее? О чем-нибудь еще, о чем не успели переговорить раз по десять под аккомпанемент метел и лопат? Скажем, о любви? В самом деле, почему бы двум умеренно привлекательным и нестарым еще людям не побеседовать на эту волнующую тему?

Ах, не смешите меня!

Так что мы просто молчали. И даже без необходимости старались не смотреть друг на друга. Думаю, Лара уже забыла, когда ее в последний раз приглашали на свидание. А я, сколько ни рылся в памяти, так и не вспомнил, было ли в моей прежней жизни что-нибудь, достойное забвения. Поэтому, подозреваю, мы с Ларой чувствовали себя в равной степени неловко, оба не знали, как себя вести, и за время пути успели не раз и не два пожалеть о том, что вообще затеяли всё это. Я так точно успел.

Оставалась, правда, робкая надежда, что разговор сам собой как-нибудь завяжется, когда мы доберемся до места. Но вот мы отыскали пустующее кафе, разбудили официанта и с удобством расположились на стульях с подгибающимися ножками за круглым столиком из красной пластмассы, а неловкое молчание между тем никуда не делось. Напротив, стало совершенно невыносимым.

В конечном итоге мы всё же заговорили. Как ни странно, о любви. По крайней мере это слово витало над столиком чаще других.

– Хорошо, что весна, – первой нашлась Лара. – Не люблю зиму.

– А я люблю, – парировал я и добавил, уже смелее: – Люблю работать зимой снежным первопроходцем.

– Как это?

– А так. Кто, по-твоему, прокладывает тропинки между сугробами?

– Люди.

– Да? А кто идет первым, чтобы остальные поняли, что тропинка должна проходить именно здесь?

– Ты?

Я ограничился исполненным достоинства кивком.

– А я не люблю снег. Он тяжелый.

– А я люблю. Он похож на эскимо.

– А я не люблю эскимо.

– Сочувствую.

– Не за что! Зато у меня до тридцати не было ни одной пломбы, – похвасталась Лара и демонстративно оскалилась.

Я не поверил, конечно, – месяца полтора назад она говорила, что ей двадцать семь, – но на всякий случай позавидовал.

Неловкость куда-то исчезла, как исчезла со стола пепельница, набитая доверху чьими-то окурками, – незаметно, без следа. Мы болтали как дети, ни о чем, прячась от солнечных лучей под парусиновым зонтом с надписью «Клинское». Как вдруг солнышко скрылось за облаком, косая тень упала на Ларино лицо и неприятный холодок пробежал по спине.

Слишком знакомый холодок, не имеющий отношения к капризам погоды.

Ну, и кого на сей раз? – с тоской подумал я. Меня или Лару? За время знакомства я научился чувствовать ее вызовы как свои собственные. Правда, так и не научился их различать.

Я на всякий случай взял Лару за руку – она по-прежнему чересчур болезненно реагировала на сеансы – и внимательно вгляделся в ее лицо. Из карих глаз стремительно уходили цвет и выражение.

– Почему ты не-е-е… – тихо, на пределе слышимости спросила она. – Почему ты не звонишь?

Помехи и громкость голоса – вернее, его тихость – свидетельствовали о чрезвычайной удаленности источника. Не межгород, конечно, но до абонента точно не один километр. Хотя кто знает, от чего, помимо расстояния, зависит качество сигнала? Может, от желания быть услышанным?

Я не столько слышал ее, сколько читал по губам. Тонким и дрожащим. Единственному островку жизни на окаменевшем лице.

– Чего стоили твои слова в тот вечер? Или ты врал? Алексей… Надеюсь, хотя бы с именем ты меня не обманул? Так вот, Алексей. Если ты не позвонишь сегодня, я никогда и никому больше не поверю.

Значит, все-таки Лару… Я вздохнул, испытывая смесь сочувствия и стыдного облегчения.

Как оказалось – рано!

Тупая игла по-хозяйски вошла в затылок. По рукам и ногам пробежала судорога, как от удара электрошоком. Кончики пальцев зачесались, словно у вора-карманника при виде пухлого кошелька.

В следующее мгновение мир вокруг стал черно-белым, а мой собственный голос – чужим. Сделался моложе, резче…

Несчастнее?!

– Эй, где ты бродишь третьи сутки подряд? И что у тебя с телефоном? Ты же говорила, что звонить можно в любой день, начиная с полпятого. Когда же он наступит, твой любой день?

Наверное, со стороны мы смотрелись престранно. Два медиума, накрытых одновременным сеансом. Два пейджера, трезвонящие на разные голоса: один пронзительно, другой чуть слышно, как из последних сил.

– Ты говорил: завтра же! Ты говорил: обязательно позвоню. Ты говорил: не волнуйся, Верунь, я всегда говорю только…

– …ни полпятого, ни полдевятого, ни даже в полседьмого утра. Такое впечатление, что ты перешла на круглосуточный метод работы!

– …же твоя правда? Я не хочу думать, что… Что?

– …напросто начинаю волноваться. Или тебе настолько безразличен мой звонок? В таком слу… Эй, кто тут?

– Что? Кто это говорит?

– Я. А с кем? И… как?

– Лешка, ты?!

– Верка? Верка, чумичка, куда ты пропала? Почему не берешь трубку?

– Это я не беру? Почему ты не звонишь?

– Я?! Да у меня мозоль на пальце от твоего номера.

– Какого?

– Какой продиктовала. 212-85-06. Видишь, наизусть выучил.

– Ноль семь!!!

– Что?

– Ноль семь, дурилка! Последние цифры – ноль семь.

– Что? Говори громче, связь ужасная!

– Какая связь?!

– Какая… Я не знаю! Как ты это делаешь?

– Как я?! Как ты это делаешь?

Как мы это делаем, хотел бы я спросить у Лары. Хотя бы взглядом. Если бы он мне хоть чуть-чуть подчинялся.

Связь, говорите, ужасная? Ну-ну! Погодите, вот расцепим руки…

На самом деле расцепить руки – последнее, чего мне тогда хотелось. Даже умереть, наверное, было бы не так страшно.

– Я не знаю.

– И я не знаю. Ты перезвонишь?

– Конечно, сейчас!

– Ноль семь, запомнил?

– Конечно. Не вздумай снова пропасть! И ничего не бойся, слышишь?

– Слышу.

– Я люблю тебя.

– Я… тоже.

Всё…