-Вот! - я мчусь к ней; мама опять выглядит безучастной, но оживает, когда я осторожно вкладываю расческу в ее руку.

   Сажусь на пол, и мама начинает меня расчесывать. Волосы скатались в комки, и мне немного больно, но зажмуриваюсь я не от этого, а оттого, что погружаюсь в удивительное ощущение тепла, в те прошлые солнечные утра, которые даже в памяти как будто бы давно и безвозвратно померкли.

   Когда они были, эти времена, если считать от моего тогда? Вероятно, не так уж давно по обычным меркам, не более двух недель назад, но иногда время течет совершенно иначе, и каждый прожитый день вмещает в себя одну из бесконечностей. И даже теперь, из своего далека, я воспринимаю все именно так. Хотя ведь прошлого нет, а точно также нет настоящего и будущего. Что, впрочем, не обесценивает любой момент восприятия.

   -А давай я тебе косы заплету, а? Будешь у меня красивая.

   Мама разбирает мои волосы на пряди, и вдруг замирает.

   -Я не могу, - каким-то потерянным голосом шепчет она, - Все эти узоры. Что это такое? Сашка, что происходит?

   Я вся сжимаюсь, думая, что с мамой опять начинается это, но почему так быстро? Неужели нужно было больше лекарства? Но у нас ничего не осталось, даже тех, которые я однажды- пугаясь и поминутно замирая от страха- взяла в квартире тети Риты, нашей соседки, которая улетела в отпуск, но оставила нам ключи.

   В одно из первых своих просветлений мама подробно объяснила мне, какие лекарства ей могут помочь, в каких количествах, и до каких пределов я могу увеличивать дозу. В тот самый первый раз, когда я еще ничего не знала, но, обнаружив у мамы ужасный жар и, подчиняясь какому-то безотчетному импульсу, дала ей сразу две таблетки аспирина. И это сработало, правда, очень ненадолго. Но путь, казалось, был найден. С тех пор- сколько уже бесконечных дней? - с каждым разом я растворяла в стакане воды все больше таблеток. Вот то, помимо аспирина, что, следуя указаниям мамы, мне удалось найти: "Цитрамон", "Анальгин", "Вольтарен", "Диклофенак", "Нурофен", "Найз", "Ибупрофен", "Парацетамол", "Ринза"- не только таблетки, но и бутылочки с детскими сиропами, пакетики с порошками, все, что смогла. А теперь ничего не осталось. Зато я знаю, что мне нужно искать в аптеке. Только бы до нее дойти.

   -Послушай меня, Сашка, - произносит мама спустя достаточно долгое время, и я немного расслабляюсь под ее руками. Она все еще со мной. - На этом все. Ты больше не должна этого делать. Сколько ты мне дала?

   -Десять.

   -Это меня убьет в конце концов, а эффекта будет все меньше. Ты должна позаботиться о себе.

   -Ты поправишься, мама, ты не умрешь.

   -Я уже давным-давно мертва, дочка. Но какая разница? Меня и не было никогда. Ты этого не сможешь понять. Меня и сейчас нет. То, что я говорю с тобой, ничего не значит. Может быть, и тебя нет. Ничего нет. Мы никогда ничего не видели, не знали и не понимали. Оно и к лучшему. Все это только кажется. Какой смысл? - Голос мамы холодный, чужой и пустой, но ее руки гладят мои волосы, а я сижу тихо, как мышка, безумно боясь и, в то же время, не желая отпускать этот момент.

   -Сашка, ты здесь?

   -Я здесь, мамочка!

   -Мы разговариваем? Ты меня слушаешь?.. Тебе надо уходить. Телефон не включился?

   -Нет. Не знаю... зарядка кончилась. Света нет.

   -Это везде так? Люди... разве люди... кто-то мог и остаться. Ты же осталась. Или нет?

   -Я здесь...

   -Это ты? Точно? Прости... очень сложно... узнавать тебя... и я не могу... читать твое лицо.

   -Все будет хорошо, мамочка. Я знаю, ты поправишься.

   -Нет! Нет, Сашка. Это разве болезнь? Забавно, я ведь это знаю. Нейроны... отстреливают как... как попало, вот и все. Мы никогда не существовали как целое, - мама вдруг поднимает левую руку, словно школьник на уроке, да так и забывает про нее. - Ты должна уходить, найти таких же как ты. Послушайся маму, пока ей еще не все равно. Ты кого-нибудь видела, в смысле, людей, как ты?

   -Там только Лешка.

   -Все еще стоит?

   -Стоит. Ему собака... ногу погрызла.

   -Я же говорила, девочка, Лешка умер. Просто, наверное, не знает об этом.

   Мне совершенно не хочется об этом говорить, тем более Лешка меня пугает до жути. Да и зачем это нужно, когда мама рядом?

   Я изо всех сил обнимаю ее ноги.

   -Я тебя не брошу, мамочка. Подожди, сейчас я сделаю вкусный бульон. Тебе надо покушать.

   -Ты не успеешь. Лучше делай, как я сказала, если хочешь жить. Мне-то без разницы.

   Я поднимаю голову и замечаю, что левый глаз мамы смотрит прямо на меня, а правый- совершенно независимо- обшаривает сумрачную комнату, ни на чем подолгу не задерживаясь. Я замираю от ужаса и обиды, хочется кричать. Почему так быстро?

   Неожиданно и правый глаз уставляется на меня, а ее поднятая левая рука приходит в движение- будто выстрел, - и отвешивает мне хлесткую пощечину, от которой я отлетаю почти на середину комнаты.

   -Убирайся, тупая сука! - слышу я сквозь звон в ушах- Долбаная тварь! Сученыш! Скотский выблядок! Паскуда!

   Я почти ничего не вижу из-за слез, не соображаю, держусь за щеку, хнычу на полу, а мама вдруг вскакивает, словно кто-то дернул за невидимые веревки, ее рот широко открывается, и весь мир раскалывается нечеловеческим воем, страшным, раздирающим до костей и странным, будто мамино горло забито кусками стекла, и они перекатываются в нем.