— Крысы, — выдохнула я. Во рту было солоно, закушенные щеки кровили. — Крысы напали… Сотни…

— Ты что несешь, сопляк? — мистер Блау отвесил мне новую пощечину, так что голова дернулась и треснула губа. — Крысы не бросаются на людей стаей…

— Довольно! — вклинился второй помощник. — Мальчишка бредит от страха, дайте ему продышаться.

— Где О’Бройн? — выдавила я. — Он… они его кусали…

Оливер Валентайн наклонился и посмотрел на меня своими странными, слишком светлыми глазами.

— О’Бройн ночь не переживет, — медленно сказал он. — А если господь к нему добр, умрет в ближайшие же минуты. Ничего и никого в трюме больше не было, Том, только ты и он.

— Спросите его!

Лицо Оливера исказилось, будто от боли.

— У старого Роджера больше нет ни языка, ни губ, — сказал он.

Все снова почернело, я уронила голову и еще успела услышать, как затылок гулко стукнул о доски палубы.

Оливер

— Что-то надвигается, — капитан Дэвидсон сидел на каютной койке, набычившись, сжав поросшие рыжим волосом кулаки. Взгляд его метался по переборкам, будто мистер Дьяволсон пытался разглядеть таившееся в плотно пригнанных досках зло. — Что-то скверное, очень скверное. И кто-то стал его проводником… Молчите, Валентайн? Вам нечего мне сказать?

Оливер откашлялся. Три часа назад в страшных мучениях умер старый О’Бройн. А ещё часом позже на мидель-деке нашли забитую за кранцы с артиллерийскими ядрами голову первого помощника О’Рили. Голова умостилась по центру кровавой лужицы, смотрела единственным уцелевшим глазом, скалилась безгубым ртом.

— Тело О’Рили, очевидно, сбросили за борт, сэр, — предположил Оливер. — Главный вопрос — зачем оставили голову…

— Нет, Валентайн, главный вопрос — кто? — процедил капитан. — «Кто» важнее «зачем». На «зачем» обычно длинные ответы, а с «кто» разговор короткий. Кто же? — рявкнул он в лицо Оливеру.

— Не могу знать, сэр.

— Зато я могу. Одного за другим уничтожают людей, верных мне лично. Матроса, который ходил со мной в десяток плаваний. Старого кока. Теперь первого помощника. Их зверски убивают, не по-христиански! Негодяи подбираются ко мне, мистер, именно ко мне! На судне зреет бунт, ясно вам?!

Оливер переступил с ноги на ногу.

— С вашего позволения, сэр, мальчишка с камбуза утверждает, что…

— Плевать на мальчишку! Он, может статься, тоже замешан. Я вижу, как эти мерзавцы точат ножи, как ухмыляются, радостно потирают руки. Это индийские ублюдки, подлые дикари, убийцы!

— Сэр…

— Что «сэр»?! — Дэвидсон вскочил, ухватил Оливера за грудки и притянул к себе. — На борту полсотни вооружённых головорезов, идите разберитесь с ними. Ступайте, а я посмотрю, вернётесь ли вы живым или вашу голову найдут в бочонке с рассолом. Боцмана ко мне, живо!

Он не в себе, сбивчиво думал Оливер, пятясь к каютным дверям. Он, кажется, теряет разум…

Джемадар Камеш Виджай долго молчал, нахмурившись, глядя себе под ноги. Затем сказал:

— Я давал присягу британской короне. Мои люди давали присягу. Я знаю каждого из них и в каждом уверен, сагиб.

На мидель-деке было темно, узкое аскетическое лицо джемадара едва различалось в темноте и походило… На крысиное, подумал Оливер, отводя взгляд.

— Юнга Том с камбуза говорит, что на кока напали крысы. Множество крыс, сотни. Что вы думаете об этом?

Глаза джемадара сверкнули в темноте.

— Крысы? — переспросил он. — Вот как… Стая крыс?

— Именно так.

— Тогда я расскажу вам кое-что, сагиб. В селении Дешнок в Раджастане стоит храм Карни Мата, названный по имени богини и ей посвящённый. Но поклоняются в храме не самой богине, а ее земным детям — они живут и плодятся в храмовых подземельях многими тысячами, для них готовят пищу, зимой греют полы, чтобы не мерзли. Паломники называют это место Храмом крыс. Серыми волнами растекаются по храму дети богини, но, жестокие и беспощадные, они никогда не трогают паломников… Я родился в Раджастане, сагиб, и бывал в тех местах не раз, а настоятель Карни Мата — родня мне по матери. Он рассказывал, что раз в двести лет в храмовом подвале рождается особая крыса, всегда — самец. Он вдвое крупнее сородичей, многократно сильнее их и злее. Его называют Крысиным Королём, он обладает разумом под стать человеческому и жестокостью под стать разуму. Когда Король достигает зрелости, он уходит из храма. Там, где он появляется, крысы начинают охотиться на людей. По неслышному приказу Короля в считаные мгновения собираются воедино тысячи крыс. Они опустошают селения и истребляют торговые караваны. Так происходит, пока Король не натешится. Тогда он меняет королевство на новое, а прежним подданым велит умереть. Говорят, в тех местах, откуда ушёл Король, долгие годы нет больше ни одной крысы. Но там, где он властвует…

Заканчивать фразу джемадар не стал. У Оливера от страха затряслись руки.

Элизабет

После охоты на куропаток и радужных индийских фазанов отец звал меня на кухню, и я помогала ему готовить дичь — с розовой гималайской солью, с пальмовыми листьями, с пахучим красным шафраном.

— Много уметь — не зазорно, Лиззи, — смеялся отец. — Не слушай светских бездельников и изнеженных дурёх. Навыки и умения — как броня на жизни — защищают, придают ей форму, не дают развалиться в трудную минуту…

Темно-коричневую, похожую на подметки, солонину «для всех» надо было вымачивать в морской воде. Для офицеров мясо томилось в пиве, потом его выпивали матросы. Я варила в огромном котле густую похлебку с горохом и рисом, щедро подсыпала приправ, запах перца и куркумы пропитывал одежду, руки, волосы, деться от него было некуда.

— Ни слова о крысах, — приказал мне мистер Валентайн. — Кто-то напал на О’Бройна в трюме, а тебя напугал до полусмерти, ты головой ударился. Пойдут дурные слухи — будешь иметь дело с капитаном, а тот каждый день приказывает пороть и за меньшее. Молись, чтобы ветер поднялся поскорее, Том. А там с каждым днем будем всё ближе к Англии.

В глазах его не было Англии — только тревога, страх, дурные предчувствия. Мне было страшнее, чем в пещере в джунглях. Я держала язык за зубами, но матросы шептались, задавали каверзные вопросы, по кораблю ползли слухи. Говорили, что всех нас выбрал в жертву Крысиный Король, что окровавленная голова помощника 0‘Рили разжала мертвые челюсти и просипела «Дьявол грядет» или же «Дьяволсон идет», тут мнения разнились. Страшный индиец в белой чалме бесстрастно и пристально наблюдал за мною — как я спускаюсь в трюм, как с трудом ворочаю мешалом на длинной ручке в большом командном котле. В помощь мне выделили пару матросов, Крючок вертелся поблизости, сплетничал, смотрел остро. Наверное, это он донес на меня капитану.

— Ну-ка марш на верхнюю палубу, Том! — рявкнул боцман, когда я дремала в гамаке после ужина. — Капитан Дэвидсон ждать не любит!

Я поплелась наверх в слабой надежде, что вижу лишь дурной сон. Боцман, недовольный моей медлительностью, огрел меня тростью, и я поняла, что не сплю.

Капитанская каюта была застлана коричневым ковром с красными розами. Я рассматривала их, не смея поднять глаз.

— Оставьте нас, Блау, — велел капитан и замолчал.

Я тоже молчала, всей кожей чувствуя его тяжелый, леденящий взгляд.

— Боишься, Том? — наконец спросил мистер Дьяволсон.

Я кивнула.

— И я боюсь, — признался он.

Я собралась с духом и посмотрела в его резкое, грубое лицо, окаймленное огненно-рыжими бакенбардами.

— Никто не застрахован от предательства, от ножа в спину, — сказал капитан медленно. — Слыхал ли ты, что час назад младший плотник сильно порезал руку стамеской?

Я помотала головой, не скрывая удивления. Из-за этого меня привели к капитану?

— Мальчишку повели к судовому врачу… Каюта была заперта изнутри, на стук Джонс не открывал… Когда сломали дверь, знаешь, что нашли? Не знаешь?

Капитан схватил меня за подбородок и дернул вверх, так что я поневоле уставилась в его темно-зеленые, мутные от гнева и страха глаза.