Эти слова вызвали былые воспоминания, и вновь я ощутил на себе презрительные взгляды жалости. Меня бросило в жар. Голос, словно не замечая, продолжал:

– Чужая боль мало заботит. Интересно другое. Ваши религии основаны на смирении, но прошли века, а вы так и не научились принимать страдание как должное.

Воцарилась пауза. Не скажу, что чувствовал себя здорово, и не то чтобы плохо, по-разному. Чувства не верили происходящему, и где-то ещё теплилась надежда проснуться. Другое дело – ум. Он словно объявил мне войну и искусно плёл стройные нити доводов, убеждая, что всё наяву. Его аргументы были убедительны, но эмоции восставали, не желая мириться с логикой. Анализируя ситуацию, я едва расслышал следующую фразу:

– Ты замечал, что чувство исключительности шествует рука об руку с каждым из вас? И вам это нравится, просто боитесь признаться. Даже самим себе.

Но что-то меня настораживало. Что-то здесь было не так. Внезапно прочитанное в Библии ожгло сознание. Может, это сам …? Я встрепенулся. В жилах всё вскипело. Сердце бешеным насосом направляло потоки в мозг. В горле пересохло. Попытался облизать сухие губы, но язык был жёстким и только царапал.

– Значит, по-твоему, я дьявол, – вновь раздалось ниоткуда.

Не понимая, что происходит, я старался сдерживаться, но выдали мысли. Они, словно нарочно, вертелись вокруг этого имени. Страх липкими пальцами прикоснулся к моему телу. Я мелко задрожал.

– Позволь спросить, – вновь прервал молчание голос, – чего ты так боишься?

Я молчал по-прежнему, но дрожь почему-то стала стихать.

– Почти исчерпывающий ответ. Всё же, если я существую, кто, по-твоему, меня создал и для чего?

Странно, но постепенно я успокаивался. Не дожидаясь ответов, собеседник мягко продолжал:

– Не бойся нарушить запрет.

– Запрет, запрет, запрет… – прошелестело где-то внутри.

– Наложенный религиозным воспитанием, – бубнил странный собеседник.

Моё удивление от происходящего вновь стало возрастать.

– Религиозное воспитание – это традиция, догма, и неважно, священник человек или мирянин, – подытожил он.

Разговор уходил в сторону, уводя и мой страх. Испытав облегчение, я переспросил:

– Традиция?

– Традиции. Именно они рождают чувства, но вы не осознаёте это, – раздалось в ответ.

Внезапно я оказался на маленькой обшарпанной кухне. Помимо меня, в ней находилось ещё двое. Мы разместились за маленьким столиком на трёх шатающихся ножках, под тусклым ажурным абажуром. На плите кипел чайник. Незнакомцы неторопливо беседовали, взглядами приглашая меня присоединиться.

Я посмотрел на пожилого мужчину и молча согласился с его доводами. Он считал, что все религии призывают к миру и что в любом тексте, будь то писание или роман, каждый найдёт оправдание своим поступкам.

Ему оппонировал юноша, по всей видимости, убеждённый атеист. Он яростно убеждал собеседника в агрессивности религиозных конфессий, ратуя за светский уклад. Приводя в доказательство костры инквизиции, юноша изучающе посмотрел на меня. Завершая своё пылкое выступление, он отметил: исповедуй Россия иное мировоззрение, мы бы жили в другом государстве.

Пока длилась его речь, мною владели противоречивые чувства. Странность ситуации в том, что моё отношение к этим двоим складывалось из симпатии и антипатии. Не в состоянии привести убедительные аргументы, я неприязненно посмотрел юноше в глаза. Видимо, взгляд мой не сулил ничего хорошего, поскольку тот осёкся.

Так же внезапно всё исчезло. Я вновь оказался в своём кресле у окна. Резкие перемены в ощущениях тормозили рефлексы. Мгновение назад я испытывал злость и был уверен, что это реальность, но всё оказалось игрой воображения.

– Полагаю, – голос не оставлял выбора, – ты не станешь отрицать своё несогласие с юношей? Неожиданно для себя ты предпочёл мнение зрелости. Почему?

Я пытался внимательно слушать и в который раз ущипнул себя. Проснуться по-прежнему не удавалось, а он всё говорил и говорил, не обращая внимания на мои бесполезные попытки:

– А ведь всё предельно просто. Юноша, выражая мнение, невольно коснулся твоего подсознания, где зарождаются эмоции, откуда они берут своё начало. Когда-то твои далёкие предки принимали либо отвергали идеи, будоражившие их современность. Самые жизнеспособные из этих идей со временем превратились в чувства. Стали догмами. Постепенно, наслаиваясь друг на друга, эти чувства сформировали то, что называют национальным характером. Именно по этой причине ты не можешь объяснить природу своих чувств. Догмы предков достались тебе в наследство. Ты рождён в обществе, опутанном традициями, а потому обречён подчиняться догмам. Никому не прощают унижения устаревших, даже ставших предрассудками, традиций. Твоё несогласие с юношей – из-за проявленного им неуважения к обычаям твоих предков. Оскорбив традиции, он невольно нанёс оскорбление и тебе. Впрочем, мне не вполне понятно твоё недовольство. Юноша констатировал факты. Не более. Основа любой религии – фанатизм. Её фундамент – апостолы, не терпящие инакомыслия. Христианство не исключение. Вспомни, как инквизиция сжигала тех, кто не отрёкся от веры предков, и всё во имя кроткого Христа. Религий на планете много, и люди любят своих богов. Но вы никогда не оставите попыток обратить всех в свою веру. Ведь гораздо проще управлять, используя свой кнут и свой пряник. Но, навязывая идеи, вы проливаете кровь, и человеческие жертвы – лишь ритуальные приношения костру новой религии. Больше крови – ярче пламя! И найдется человек, и объявит себя пророком, и явятся последователи, и станут фанатично и преданно ему служить. И, ослеплённые фанатизмом, они сдвинут тектонические плиты общественного сознания. Круша отжившие традиции, освобождая место новой истине. Впрочем, стадо баранов не заслуживает жалости и сочувствия. Вы сами, по доброй воле, выбираете своих пастухов.

У меня медленно «закипали» мозги. Информация усваивалась сразу, только сильно болели виски. Казалось, черепная коробка физически не вмещает непривычный объём.

– Твоя боль скоро пройдёт, – собеседник был спокоен. – Теперь ты знаешь, что такое запрет. Ты разозлился без видимой причины – это сработала догма. Её формула проста: нет, потому что нет. Но она эффективна, а потому трудно бороться с догмами, а те, кто пытается, заранее объявлены сумасшедшими.

Голос смолк. Я был в плену его аргументов. Странно, но многое из того, что он говорил, находило во мне понимание. Словно подслушав, мой собеседник вкрадчиво произнёс:

– Небеса создали лучшее из творений, но, увидев результат своего труда…

– Лучшее? – перебивая, спросил я. Мои скромные познания не давали ни единого шанса в этой дискуссии.

– Лучшее, – спокойно продолжил он. – Лучшие всегда во всём виноваты. Их вина в том, что не такие, как все. Ты всё ещё полон недоверия, но вдумайся: его проступок – лишь в решимости иметь своё мнение. Не это ли вожделенная свобода, которой вам так недостаёт? Впрочем, никто не жаждет свободы больше, нежели рабы.

– Тебя послушать, так Сатана – ангел, – пропуская последнюю фразу, возразил я.

– Так и есть. Падший, но несущий свет. Одним словом, Люцифер. Странно, вы по-прежнему популяризируете миф, причём самым действенным способом. Рекламируете запрет, а это, согласись, нелогично. Запрет всегда порождает желание. Если он враг, забудьте о нём, забвение – лучшее наказание.

Его логика страдала безупречностью, и это раздражало. Словно почувствовав моё состояние, собеседник попытался примириться:

– Не сердись. Рабу пристало скрывать эмоции.

Сердце в груди заколотилось! От ярости потемнело в глазах.

Выждав некоторое время, он мягко произнёс:

– Напрасно ты обижаешься. Ведь вы сами, по доброй воле, считаете себя рабами. Разве другие не могут об этом говорить?

Я молчал. Не дожидаясь ответа, он в обычной манере принялся рассуждать:

– Странно, что ты не в состоянии объективно воспринимать информацию.

Невольно я попытался прислушаться к его рассуждениям и отреагировал: