«В семь тысяч сто двадцать седьмое лето Господне[1] ходил великий государь, царь и великий князь Иван Федорович в поход на нечестивых датчан, Христа забывших и по диавольскому наущению творивших разбой, непотребство и всякое разорение чинивших православным.

С Божьей помощью войско христолюбивого государя супостата одолело и воеводство датское на острове Эзель, именуемом также Саарема, разорило и разграбило. А великий государь брату своему королю Кристиану написал, что если тот хочет жить с ним в братской любви и полном согласии, то пусть не ходит больше войной на Русское царство, и тогда-де будет меж нами мир.

А коли он этого кроткого увещевания не послушает и в богомерзкой гордыне опять с войной пойдет, то пусть на себя одного пеняет, а хулы небесам возносить не смеет, ибо доселе оружие наше было счастливо, а если с нами Бог, то кто же на ны?»

– Что, так и написали? – хмыкнул я, дослушав чтение Клима Рюмина.

– Слово в слово, – подтвердил думный дьяк.

– Н-да, изящный стиль, что тут скажешь!

Глава Посольского приказа[2] в ответ только пожал плечами, дескать, не нами заведено, не нам и переиначивать. К тому же, по совести говоря, он прошедшим походом и сам доволен. Как-никак именно он в плену сидел, хоть и виноват в этом был покойный Карл Юхан Юленшерна, а вовсе не датский король, неосторожно предоставивший убежище шведскому изгнаннику. Убедившись, что возражений больше нет, Рюмин продолжил:

– Одолев супостата, великий государь возвратился в Москву, привезя с собой царицу Катерину, царевича Дмитрия Ивановича и царевну Евгению, коих король датский по дьявольскому наущению через море не пропускал, отчего государь наш в превеликой печали был, лишь на единого Господа уповая.

То, что мне читает думный дьяк, – не что иное, как «Куранты» – первая русская газета. Ну, до настоящего средства массовой информации этому куцему листку с отпечатанным на нем текстом еще далеко, но, как говорится, лиха беда – начало! А вот кто я такой… Когда-то давно звали меня Иван Никитин и был я самым обычным человеком, пока не умер… Странно звучит, правда?

В общем, легенда о переселении душ оказалась не такой уж и выдумкой, и моя душа, или, если угодно, сознание очутилось в теле захудалого немецкого принца, которого совсем некстати собирались предать суду за злостную приверженность ереси и без излишних сантиментов сжечь, чтобы другим было неповадно.

Я, разумеется, бежал, скрывался, странствовал, и кончилось все тем, что меня с отрядом таких же отчаянных парней занесло на раздираемую Смутой Русь. Ну а там именно меня и выбрали на Соборе 1613 года царем, а вовсе не Мишу Романова, как в том варианте истории, который я, хоть и не очень хорошо, знал.

«Очень приятно, царь!»

– Отец, какой необычный в этом дворце тронный зал! – подбежал ко мне сын.

Да, сын. В промежутках между битвами, походами и кутежами я ухитрился жениться и завести двоих детей, это я сейчас только про законных. Есть еще и другие, грешен. Зовут его Карл Густав. Женушка постаралась. Вообще-то она самая настоящая принцесса и дочь короля. Пока я воевал на чужбине, она воспитывала детей, управляла моим княжеством – Мекленбургом. Иногда у меня складывалось впечатление, что Катарина Шведская (так ее зовут) прекрасно обходилась бы без меня и дальше, так что необходимость переезда в Москву ее не особо обрадовала. Ну да ничего, скоро у моего сынишки будет еще и русское имя. Дмитрий.

– А ты много видел тронных залов? – улыбнувшись, спрашиваю у своего наследника.

– В Стокгольме, в Берлине, в Гюстрове, в Шверине, – начинает перечислять он, деловито загибая пальцы. – Теперь вот в Москве.

Говорим мы, естественно, на немецком. Точнее мекленбургско-померанском диалекте, на котором разговаривают в нашем герцогстве. Русского языка новоявленный царевич, к сожалению, не знает. Катарина не озаботилась, а я далеко был. Но нельзя сказать, чтобы образованием юного принца совсем не занимались. Помимо немецкого он свободно говорит на шведском, несколько хуже на польском, достаточно хорошо понимает латынь и немного французский. А ведь ему всего семь лет!

А вот Марта дочку русскому языку научила… интересно, зачем? Марта – это камеристка моей матери, герцогини Брауншвейг-Вольфенбюттельской Клары Марии. А еще мать моей старшей дочери – Марии Агнессы. Правда, в ту пору, когда мы познакомились, она еще была простой горожанкой и не помышляла о том, что станет матерью принцессы. Да, я признал свою дочь, хотя это вряд ли понравилось моей супруге и ее шведской родне. Но это в прошлом. Марта вышла замуж и, по слухам, счастлива, а я лишь иногда вспоминаю ту озорную девчонку, вместе с которой мы пережили столько приключений.

– Я смотрю, ты много повидал, мой мальчик?

– Да, отец. И я ни разу не видел, чтобы стены в тронном зале были такими закопченными!

Я в ответ только хмыкаю. Буквально только что по схожему поводу я имел разговор с женой, и, надо сказать, он был не из приятных. Помещения в женской половине дворца будущей царице не понравились категорически. Тесные, с низкими потолками, плохо освещенные через маленькие оконца. И это только краткий список претензий, который выкатила мне шведская принцесса. Причем, будучи дамой многоопытной, она с легкостью все обставила так, что я чувствовал себя кругом виноватым, а она была невинной жертвой, которую обманом заманили в убогую хижину, где ей с детьми негде преклонить голову.

Надо сказать, к таким наездам я совершенно не привык. Женщины, время от времени появлявшиеся в моей жизни, пока я странствовал, ничего подобного себе не позволяли. Приближенные также если имеют ко мне претензии, то выставляют их крайне завуалированно, начиная свою речь с пространных цитат из Священного Писания, а также отсылок к мудрости древних. Дескать, мы от Святого Владимира эдаких непотребств не видывали и дальше не надобно, хотя на все, царь-батюшка, твоя воля!

– Это от Смуты память осталась, ваше высочество, – приходит мне на помощь Рюмин. – Не единожды весь Кремль горел, будто свечка.

– Но ведь это было семь лет назад, – проявляет осведомленность мой наследник. – Неужели нельзя было все исправить?

Если раньше и были какие-то сомнения, с чьего голоса поет эта маленькая птичка, то теперь они отпали окончательно. Конечно, разлюбезная моя Катарина Карловна времени зря не теряла и все, что считала необходимым, в голову нашему сыну внедрила. Но тут мы еще посмотрим, кто кого!

– Карл Густав, ты видел моих солдат?

– Да, отец.

– У меня был выбор: восстанавливать дворец или армию. Я выбрал армию и отвоевал с ней назад Смоленск, вернул Новгород и отбил новое вторжение Владислава Ваза. А если бы я начал с ремонта этих покоев, в них бы сейчас пировал наш родственник и смеялся над моим глупым решением. А что скажешь ты?

– Конечно, войско важнее! – горячо отвечал сын, как и всякий мальчишка, предпочитавший игру в солдатиков куклам.

– Завтра я покажу тебе Оружейную палату, в которой мастера делают доспехи и вооружение. Потом мы пойдем в литейный двор, посмотрим, как льют пушки. Зайдем в казначейство, и ты увидишь, как чеканят монеты. И тогда ты скажешь мне, что важнее для государства.

– Я понял вас, отец.

– И запомни еще одну вещь, малыш. Она пригодится тебе, когда ты сам станешь править. Сколько бы у тебя ни было ресурсов, на все их не хватит! И государево дело, сиречь искусство управлять, в том и заключается, что нужно уметь отличать главное от второстепенного.

– Я запомню ваши слова, отец!

– А теперь беги к матери.

Мальчик послушно кивнул и отправился на женскую половину дворца. Пока его место там. Скоро по моему приказу соберутся его сверстники со всех краев нашего царства и станут ему товарищами в играх, учебе, а потом и в жизни. Большинство, конечно, будет из самых знатных и влиятельных московских родов, но не только.