- Уж теперь-то закончу. Часа через два доложу о готовности и отсыпаться залягу.
- Часа через два!.. Ты не шутишь?
Не разбирая дороги бегу к самолету. Недоверчиво щупаю днище, оглядываю борта и крылья, залезаю в кабину...
- Родной ты мой! За ночь самолет воскресил! Дай я тебя расцелую!
Лицо старшины расцветает в улыбке.
- Это вы лишнее. Я ж не один, - бормочет он смущенно. - Ночью товарищи помогли. И механики - парни что надо. Осталось регулировку мотора проверить - и все...
Уходя от машины, я оглянулся. Владимиров уже забрался на центроплан и склонился к мотору. Лицо его словно преобразилось, стало сосредоточенным, строгим, без тени усталости. Кремень человек, не отойдет от машины, пока не введет ее в строй. А я засидеться боялся...
Радио сообщило, что наши войска оставили Вильно.
Столпившись около командного пункта, все возбужденно обсуждают это известие. Большинство сомневается в его достоверности, считает, что кто-то что-то напутал.
Рядом со мной ожесточенно полемизируют старший лейтенант Леонид Овсянников и капитан Ковель.
- Ведь фашисты уже под Либавой, а мы все сидим! - горячится Овсянников. - Их нужно немедленно бить, не давать закрепляться на захваченных землях.
- Действовать без приказа уставом запрещено, - спокойно парирует Ковель. - Обстановка сейчас крайне сложная, и замысел командования нам неизвестен.
- Пора бы уж нашим разведчикам и вернуться, - взглянув на часы, говорит штурман отряда Федор Рыжов, стремясь разрядить обстановку.
- Что-то батя с Петровым задерживаются.
Томясь в ожидании, я снова вернулся на спуск. Говорить ни с кем не хотелось, хотя в мыслях все время вставали одни и те же вопросы. Почему мы сидим? Почему до сих пор нет приказа? В Литве мы уже оставили Вильно. В Латвии враг был вчера под Либавой. Я это видел своими глазами. Где он сегодня, сейчас? Может, подходит к Виндаве и Риге?
- Ле-тя-ят! - протяжно кричит матрос с ЦПУ, указывая рукой на шпиль католического костела.
Теперь уже все замечают машину. Промелькнув над вершинами сосен, она, словно чайка, парит над водой, распластав серебристые крылья. Но где же вторая? Где Толя? Неужели отстал?..
Разрезая форштевнем ценные струи, самолет рулит прямо к спуску. Рев мотора стихает, и над озером воцаряется тишина. Только воздушный винт, продолжая вращение, со свистом рассекает упругий воздух.
Майор Баканов тяжело ступает по трапу. Плечи его ссутулены. На округлых щеках проступают багровые пятна. Но глаза, как и прежде, смотрят на нас своим цепким немигающим взглядом.
- Нет у нас больше отличного летчика лейтенанта Петрова, товарищи, говорит он сурово. - Никогда не увидим мы храброго штурмана лейтенанта Хоменко и стрелка-радиста сержанта Луценко. Перехватили нас "мессершмитты". Экипаж лейтенанта Петрова дрался геройски и погиб в неравном бою. Мы никогда не забудем их подвига.
Голос у командира звенит как металл, плечи его распрямились. Только багровые пятна на строгом лице говорят о душевном волнении.
- Друзья! Враг наступает, как саранча расползаясь по нашей земле. Повсюду дороги забиты колоннами танков, машин и пехоты. Борьба будет трудной, жестокой, не на жизнь, а на смерть. Но мы победим и отомстим за погибших товарищей.
"26 июня. Война взбудоражила мысли и обострила чувства. Она изменила смысл нашей жизни. И ее главной целью стала борьба с ненавистным фашизмом.
События возникают стремительно, развиваются бурно, но детали часто забываются. А ведь все, что мы видим, что ощущаем сейчас, больше не повторится. Для памяти систематически буду вести дневник. Не знаю, удастся ли дописать его до последней страницы, но твердо уверен, что он доживет до разгрома врага, до нашей победы.
Сегодня покинули Ригу. Подняли нас ночью и объявили, что танки противника прорвались на подступы к Даугавпилсу. Потом зачитали приказ о перелете к новому месту базирования. Подготовку воздушного эшелона закончили быстро. Мой самолет тяжело загрузили разным имуществом, запасными частями и инструментом...
Всего лишь пятые сутки войны, а мы уже около Таллина. Кто мог подумать, что так развернутся события!"
Помню, в тот раз мы взлетали последними. Самолеты один за другим проносились по озеру и исчезали за лесом. Наконец наступила и наша очередь. На разбеге машина вела себя странно. Перегруженная сверх предела, она совершенно не слушалась рулей. Пробежав всю длину огромного озера, мы так и не смогли подняться. Я выключил перегретый мотор и, выбросив за борт часть груза, решил обождать, пока остынет вода в радиаторе. Последние самолеты, сделав прощальный круг, развернулись курсом на север, и над озером установилась непривычная тишина. Оно будто замерло, стояло как обрамленное лесом огромное зеркало. Отраженные в нем облака казались гигантскими айсбергами.
И вдруг мы услышали гул. Его раскаты породили в душе какое-то смутное беспокойство.
- Для грозы, пожалуй, рановато, - с сомнением покачал головой Шеремет. - Это орудия бьют. Война на пороге Риги.
Наконец мотор охладился, и мы благополучно взлетели. Сразу же перед нами раскинулась панорама большого живописного города. Лучи восходящего солнца золотили крыши домов и костелов, переливались слепящими бликами в стеклах окон. Пустынные мостовые и тротуары были словно припудрены тонким налетом утренней дымки. Внешне Рига казалась спокойной, будто еще не знала, что враг где-то рядом, будто не догадывалась, что, возможно, через несколько часов фашисты ворвутся на эти широкие улицы, заполнят их лязгом и грохотам танковых гусениц, серой солдатской лавиной расползутся по скверам и паркам.
В Таллине приводнились на озере Харку, имеющем длину чуть более километра. После просторов Киш-озера оно казалось маленьким и неуютным. А главное, осложнился взлет, особенно с предельной бомбовой нагрузкой.
К вечеру установили палатки. Кроватей не привезли, но мы прямо на землю настелили свежее сено и накрыли его брезентовыми чехлами. Постель получилась мягкой и пахучей.
"28 июня. Вчера в паре со старшим лейтенантом Овсянниковым летали на поиск вражеского десанта в Рижский залив. Сначала низкая облачность прижала нас почти к воде, а потом, над Ирбенскии проливом, мы попали в густой туман и потеряли друг друга. Кораблей и десантных судов противника не обнаружили.
Сегодня, сразу же после завтрака, наш экипаж вызвал майор Баканов. Окинув взглядом хмурое небо, он вздохнул и угрюмо сказал:
- Неделю назад при таких вот условиях я бы и близко вас к самолетам не подпустил. Однако война диктует иные решения. Фашистам сейчас очень выгодно перебросить по морю крупные силы и высадить их в глубоком тылу наших войск. Поэтому Рижский залив нельзя оставлять без контроля...
После взлета, на высоте десяти - пятнадцати метров, моя кабина начала цеплять за клочья свинцовых дождевых облаков. Морось растекалась по лобовому стеклу непроглядной пузырчатой пленкой. Управляя машиной, я наблюдал за мелькавшей землей только через открытую боковую форточку. Нервы и мускулы были напряжены до предела: ведь вот-вот самолет зацепится за трубу или вышку или врежется в крышу высокого дома. Наконец пролетели над кромкой берега, и напряжение сразу же спало. Опасность столкновения с препятствием осталась позади. Теперь под нами виднелись лишь одни волны.
Четыре часа мы летали над Рижским заливом, устали смертельно, но ничего не обнаружили. Вскоре после нашей посадки вернулись из поиска экипажи старших лейтенантов Бусыгина и Шепелева. Им также не довелось повстречаться с противником. Видимо, предположения о десанте оказались опять ошибочными.
В курилке у всех на устах последние известия. Но в них пока ничего утешительного. На фронте наши войска ведут тяжелые, кровопролитные бои и продолжают отход почти на всех направлениях. А недавно пришло сообщение, что гитлеровцы захватили Минск".
В те дни о событиях на фронте ходили самые различные слухи. Даже штабные сводки зачастую противоречили друг другу. Но, несмотря на этот разноречивый поток информации, все твердо сходились в одном мнении: решительный поворот событий должен наступить в самые ближайшие дни. Тогда мы считали, что внезапность удара предоставила фашистам большие военные преимущества именно в приграничном сражении, однако, как только в соприкосновение с противником войдут наши главные силы, обстановка в корне изменится и мы вышвырнем захватчиков с нашей земли. И причины нашего отступления объясняли по-разному. Однажды к нам в эскадрилью прибыл новый очередной докладчик. Во время перекура он пытался нам изложить "сугубо личное" толкование происходящих событий. С его слов выходило, что отход наших войск был заранее запланирован как большой стратегический замысел, что мы не отступаем, а заманиваем врага в глубь своей территории. Высокий темп продвижения, длительность маршей изматывают фашистов. Увеличение протяженности коммуникаций противника от линии фронта до тыловых баз снабжения снижает его боевые возможности, а большие потери подрывают моральную стойкость войск. Мы же, напротив, приближаемся к собственным базам, сводим силы в ударный кулак, уплотняем боевые порядки... Таким образом, быстрый отход наших войск сулит врагу непременную скорую гибель...
