– Да. Слышу.

Смотрю в окно – ранее утро. Мой родной город исчезает из вида. Дома, пейзажи, люди, машины – все это проносится с дикой скоростью, и я даже не успеваю взволноваться о том, что сейчас на меня накинутся воспоминания. Я понимаю, я ничего не почувствую, но все равно упрямо продолжаю глазеть по сторонам, создавая видимость живого интереса.

– Надо потерпеть, милая. Просто потерпеть. Еще три месяца, и ты выпустишься из школы, сможешь поступить в институт и съехать. Тут же!

Киваю.

– А еще, – продолжает блондинка, – тебе не придется делить с кем-то комнату, волноваться из-за еды, и я буду спокойна. Понимаешь?

– Понимаю. – Ремень стягивает тело. Я хватаюсь за него пальцами и как-то судорожно выдыхаю: не знаю, когда смогу вновь сидеть на пассажирском сидении и не думать о широкой, прекрасной улыбке самой обольстительной в этом городе женщины.

– Ты в порядке?

Недоверчиво смотрю на блондинку. В порядке ли я? Внутри кипит злость, она обжигает все тело, и я испытываю непреодолимое желание выплеснуть весь этот пожар из себя наружу, взорваться, заорать, разлететься на куски! Разве это в порядке?

– Да. – Отворачиваюсь. – Все хорошо.

Не думаю, что она мне верит, но профессиональный опыт и отличная чуйка заставляют ее засунуть язык куда подальше. Возможно, поэтому я и спокойна рядом с этой блондинкой. Она знает: говорить мне невыносимо, отчего и не требует от меня того, что смогло бы перевернуть в моей душе последние остатки гордости, решимости. Воли. Я больше не хочу плакать. И, да, возможно, я выбираю неправильный путь. Однако забыть о том, что случилось проще, чем смириться. А быть сильной? Важно ли в таком случае отличаться особой смелостью? Черт с ней. Лучше я буду слабой, чем искалеченной собственными же мыслями и чувствами.

Поджимаю губы и зажмуриваюсь: подумать только, я еду к отцу. Просто поразительно. Я собираюсь жить с человеком, которого никогда не видела и поклялась вечно ненавидеть. Что может быть ироничнее неизбежности? Ты знаешь, что вот-вот сорвешься с края, но все равно продолжаешь по нему идти: других-то вариантов особо не наблюдается. И ты обязательно спотыкаешься и падаешь, и расшибаешься в лепешку, и вдруг наивно удивляешься, ведь, черт подери, пусть конец и был предрешен, ты все равно упрямо надеялся. Вот она человеческая природа во всей ее красе: умение талантливо и забвенно обманывать не только окружающих, но и самого себя. Я открываю глаза, тихо выдыхаю и опускаю взгляд на свои руки. Они дрожат, и мне приходит сцепить их на коленях. Не хватало, чтобы еще блондинка начала свой опрос.

– Зои? – черт, заметила. – Нам ехать сутки. Может, остановимся отдохнуть?

Не заметила. Пожимаю плечами и отрезаю:

– Ваше дело.

– А ты как считаешь?

– Я считаю, что это ваше дело.

Блондинка почему-то улыбается. Странно. Наверно, я слишком долго не общалась с людьми, и умение грубить стало поводом подружиться.

– Ты интересная девушка.

– Да, что вы говорите, – закатываю глаза и вновь смотрю в окно. Ненавижу говорить, не хочу говорить, не говорите со мной.

– Я думаю, у тебя все будет хорошо. Да, сейчас тебе страшно, но вскоре рядом появятся близкие люди, и они поддержат тебя.

Не собираюсь отвечать, но слова сами срываются с языка.

– Какие же такие близкие люди? Костик?

– Заметь, Зои, я ничего не говорила о твоем отце. Ты сама о нем вспомнила.

– Тогда кого же вы имели в виду?

– Понятия не имею, – улыбается она, и я недоверчиво хмыкаю. – Кто знает, кого ты встретишь? Питер – чудесный город. Он не просто красив наружностью, он красивый внутри. И люди там есть такие же. Слышишь?

– Хорошо, – я киваю и вымученно улыбаюсь. – Как скажете.

Блондинка выдыхает, и мы вновь продолжаем ехать молча. Постепенно темнеет. Вместо полей – только черные лоскутки и тусклые пятна от фонарей. Они сливаются в одну линию и несутся за нами, будто оставляют след, будто хотят, чтобы потом я смогла найти дорогу домой. Но у меня больше нет дома. Без мамы – все не так. Нигде нехорошо. Без мамы нет ни смысла, ни целей. Она умерла, и умерло все. Над головой потухло солнце, и теперь я иду на ощупь в поисках какого-то мнимого спасения. Вот только нужно ли мне оно? Может, я тоже не прочь умереть. Да, это странно, но уже два долгих месяца я задаюсь одни и тем же мучительным вопросом: почему выжила я? Мы ведь были в одной машине, нас обеих хорошенько потрепало, однако почему-то именно я пришла в себя. Искать в этом происки коварной судьбы попросту глупо. Правда, мне больше ничего и не остается, кроме как надеяться на то, что выжила я не для галочки в каком-то небесном списке, а с определенной целью. Вот, только с какой? Может, я должна стать ученым? Спасти мир? Сшить себе геройское трико? Над последним тихо хихикаю и удивляюсь своей способности еще растягивать губы в улыбке. Если честно, от этого становится страшно. Страшно, что жизнь, действительно, продолжается. Кто бы мог подумать. Смысл я вроде, как и потеряла, однако Земля не остановилась, а время не замедлило своего хода. И даже самое нещадное событие, расколовшее на две части все мое существование, не смогло что-либо изменить.

Мы делаем остановку часов через восемь, я снимаю наушники и вываливаюсь из машины, едва не падая кубарем. Выпрямляюсь, поправляю задравшуюся чуть ли не до подбородка кофту и оглядываюсь: что может быть лучше ночи, проведенной в каком-то неизвестном, дешевом мотеле. Я даже не думала, что у нас такие бывают. Маленькие, одноэтажные, со старыми дверьми и побитыми оконными рамами.

– Не думала, что магистраль будет забита машинами, – извиняющимся тоном щебечет блондинка и поправляет мятый пиджак с мокрыми кругами под мышками. Зачем она вообще его напялила? Не на собеседование ведь направляемся. – Мы отстаем от графика. Придется рано проснуться.

– Уже и так рано, – буркаю я. – Часа три, наверное.

– Ты перекусить хочешь?

– Нет, спасибо.

– Зои, мы в пути полдня.

– И что с того?

– Ты не могла не проголодаться.

– Вполне даже могла.

– Зои, пожалуйста.

– Вы не обязаны обо мне заботиться. Я не ваша дочь. Я вам вообще никто.

– Не говори так! – Впервые в голосе блондинки звучит обида. Женщина сердито хлопает дверцей, и тут же эхо разносится по пустой стоянке. – Прости.

– Боже, да за что вы извиняетесь? Со мной все в порядке, я в порядке! – я разворачиваюсь и быстрым шагом несусь в сторону мотеля.

Не хочу, чтобы она шла следом, но она идет, ведь как иначе? Не смотрю на нее, когда мы бронируем номера. Не смотрю на нее, когда она вручает мне ключи. Не смотрю на нее, когда ухожу. Мне не нужна чья-то жалость, не нужна чья-то забота. Единственный человек, который мог обо мне беспокоиться, умер! И сейчас я не желаю никого видеть, слышать, не могу просто. Врываюсь в комнату и со всей силой хлопаю дверью. Облокачиваюсь об нее всем телом и повторяю: никого. Новая волна страшной безнадеги накатывает на меня, когда я ее совсем не жду. Я же пообещала себе больше не плакать. Так, не реви же, Зои, не реви! И тут же по щекам скатываются слезы. Вытираю их, отпрыгиваю назад и хватаюсь руками за голову: мама не вернется. Никогда уже не вернется.

Сажусь на кровать, она так сильно прогибается, что я проваливаюсь, и опускаю на колени голову. Мне совсем не больно. Только лишь, когда дышу.

Проходит немало времени, прежде чем я беру себя в руки. Сморкаюсь, подхожу к старому зеркалу и вытираю пальцами мокрые глаза, щеки, затем заправляю за уши светлые волосы. Моя мать была самым обычным человеком, таким же, как и мы все: с недостатками, с грешками, с ошибками. Однако что в ней и было особенным, так это безумная воля к жизни. Брошенная всеми, покинутая и растерянная она продолжала идти, несмотря ни на какие препятствия. И сейчас она бы злилась, увидев мое лицо. Она бы насупила свой нос и сказала: «Будь свободна от предрассудков и от жизненных помех, мы думаем, именно проблемы делают нас людьми, но людьми нас делает обыкновенное счастье, и счастье – редкий дар, не упускай его, Зои. Живи и радуйся даже тогда, когда хочется плакать. Наслаждайся, даже совершив ошибки. Находи хорошее даже в плохом, и тогда ты не пропадешь».