Когда я только задумывался о том, чтобы переехать в Германию, я невольно ожидал от немцев того же, что видел у русских при встрече с европейцами: неподдельный интерес, стремление показать лучшее, что есть в местных людях, желание породнить иноземца со своей страной.

Германия была моей детской мечтой, рождественской сказкой, где всё увешано гирляндами, а на улицах, окружённых будто кукольными фахверковыми домиками, царит уют и пахнет корицей и глинтвейном. Помнится, ещё ни разу не побывав в этой стране, я окрестил её своей второй Родиной.

Мне следовало бы меньше фантазировать. Умом я понимал, что реальная жизнь – не Рождество и не театральная постановка, но где-то в глубине души стойко держалась детская мечтательная картинка.

И вот, спустя годы мечтаний и сомнений, я оказался здесь. Я бродил по ухоженным нарядным улочкам, заслушиваясь речью, которая звучала совсем не так, как показывали нам в военных фильмах. Красота языка сразила меня уже давно, и большая часть полюбившихся мне песен была на немецком. Для меня в нём было всё: страсть, нежность, мощь, грубость и мелодичность. Я мог часами слушать телевизионные программы и радио, порой не понимая, что говорят ведущие, но неизменно наслаждаясь их великолепной речью.

Первое впечатление постепенно стиралось о бытовые картинки. Сам того не понимая и не желая себе в этом признаться, я впервые страдал от одиночества. Не было многочасовых разговоров за чашкой горячего ароматного чая, не было смешных школьных историй – не было ничего из того, что мне (как оказалось) так полюбилось в России.

Всё ещё лелея надежду обрести свой круг людей, я начал волонтёрство. Я ждал, что здесь-то наверняка найду новых товарищей: практически всех друзей в России я встретил на работе, за исключением, пожалуй, школьных. Это происходило само по себе, и я не мог даже предположить, что однажды столкнусь с проблемой в общении. Я привык быть если не душой компании, то уж по крайней мере правой рукой этой самой души. Однако здесь дело не шло: меня приняли весьма дружелюбно, но дальнейшее общение ограничивалось парой вопросов о повседневных делах. Сыграли свою роль и мой языковой уровень, и различие в менталитетах.

Со временем, пытаясь справиться с неким разочарованием и побороть тоску, я стал концентрироваться на том, ради чего изначально пришёл в клинику. Я искренне хотел помогать людям. Я верил, что лечить можно отнюдь не только медикаментами. Иногда доброе слово, поддержка и ощущение, что ты не одинок, делали уже половину дела. И я старался дать это своим пациентам. Для меня не существовало окончания рабочего дня: я продолжал думать об их судьбах дома, на выходных, я искал способы помочь им по мере своих сил, навещал их после работы и видел в них прежде всего людей, а не их болезни.

А потом я перегорел. Будто в один миг. Я приходил домой и понимал, что у меня нет сил, нет абсолютно никакого желания делать чью-то жизнь лучше, в то время как моя собственная катилась куда-то в тартарары. Я понимал, что я – всего лишь винтик в отлаженной системе, найти замену которому не составит труда. И, как и подобает винтику, автоматически выполнял свои задачи, не пытаясь прыгнуть выше головы. Я чувствовал себя абсолютно незначимым. Одновременно с этим меня коробило от одной мысли о том, чтобы в принципе признаться в этом кому-то, включая самого себя: не пристало ведь русскому парню прослыть слабаком, дураком и нытиком. Собственно, потому я и заперся в своей комнатушке и винил всех кругом, постепенно превращаясь в одного из тех самых иммигрантов, что знай себе хают Германию и её людей, но обратно на Родину почему-то не торопятся.

Так жил и я, пока однажды совершенно случайно не встретил нужных мне людей. Мы познакомились в интернете, в одной из групп, где русскоговорящие ребята искали себе товарищей по соседству, и потихоньку собрали довольно приятную интернациональную компанию.

Однажды вечером мы сидели на матрасе, укрывшись одеялами, смотрели какую-то глупую комедию про цыган, смеялись, подкалывали друг друга, уплетали столь непривычные для Германии голубцы и пили дешёвое, но вкусное вино. И вот тогда это случилось. Я вдруг понял, что это было той самой недостающей деталью мозаики, отсутствие которой не позволяло мне наслаждаться жизнью в полной мере на протяжении почти двух лет. И внезапно я снова начал замечать те самые уютные домики, которыми грезил всё детство, чистое голубое небо, приветливых прохожих и приятных коллег. Я отпустил обиды, с которыми столкнулся на первом этапе, и перестал наконец закрываться от людей.

Спасибо, мои новые друзья, что вы есть.

Спасибо и вам, мои давние друзья, что на всём моём пути оставались со мной и сохранили нашу дружбу.

Отдельное спасибо тем славным немцам и баварцам, которые встретились мне здесь: вы показали мне лучшее в людях и стране, уберегли от разочарования и помогли понять местный менталитет и уклад жизни – как я и надеялся.

Мечты всё-таки сбываются!

Господин Фридрих Майер, добродушный пожилой мужчина, неуверенно сидел на краю кровати. Бедняга упал с лестницы и сломал руку. Кроме этого у него было два ушиба на голове и повреждённая левая нога. Майер страдал деменцией, поэтому постоянно забывал слова и как правильно держать в руке ложку. Ему я помогал есть, мыться, катал на кресле по коридору и читал вслух какую-то мотивационно-религиозную брошюру.

В первый день нашего знакомства я учил Майера чистить зубы. Это был мой первый пациент, и я грешным делом подумал, что уж с такой элементарной задачей он непременно справится. Увы, дело кончилось тем, что пациент вместо того, чтобы сполоснуть рот, выпил воду, проглотив вместе с ней всю зубную пасту. Когда я попытался объяснить ему, что питьевая вода в другом стакане, Майер рассеянно пожал плечами и улыбнулся наивной детской улыбкой.

Речь его была медленной и несвязной. Особенно он любил повторять, что он «ещё не», «айнс-айнс, цвай-цвай»1 и что-то про «фрау»2, которую он желает видеть.

– Господин Майер? Господин Майер!

– А? Да?

– О какой женщине речь?

– Женщина… она… да… увидеть… Когда я смогу её увидеть?

– К сожалению, я не знаю, кого Вы имеете в виду. Это Ваша жена?

– Да…

– Или дочь?

– Да…

– Как её зовут?

– Не знаю… Айнс-айнс, цвай-цвай…

– Господин Майер?

– А? Да?

– Подождите минутку, я сейчас вернусь.

Я зашёл в бюро, взял чистый лист и простой карандаш и вернулся к пациенту.

– Господин Майер, к сожалению, мы не можем сейчас покинуть больницу, чтобы встретиться с той женщиной. Но если Вы так хотите её видеть, я попробую Вам помочь.

– Да…

– Хорошо. Скажите, какие у неё волосы? Короткие или длинные?

– Длинные… Но не слишком.

Я рисую голову женщины с волосами примерно до середины лопаток.

– Такие?

– Да… Такие…

– А глаза? Большие? Или не слишком?

– Не слишком…

Рисую глаза, аккуратный нос и улыбку.

– Видите? Она улыбается. Она тоже рада Вас видеть.

– Да…

– Что на ней надето? Платье? Или футболка?

– Платье… Да, вот так…

Одеваю женщину на рисунке в платье чуть ниже колен.

– А цветы? Она любит цветы?

– Цветы… да… да, она любит…

В руках у женщины появился букет тюльпанов.

– Как же её зовут?

– Зовут… Не знаю…

– Может быть, это фрау Майер?

– Да, да…

Подписываю на рисунке: «фрау Майер».

– Ну вот, готово! Похоже? Так она выглядит?

– Да, так… Спасибо большое… Вот так…

Мужчина рассеянно смотрел на схематично нарисованную женщину. Затем взгляд его устремился в окно, за которым кружились огромные снежные хлопья, поблёскивая и переливаясь на солнце. Он что-то тихонько и бессвязно пробормотал, затем закрыл глаза и провалился в полуденную дремоту.