Вскоре к «хлебовольцам» примкнула Мария Исидоровна Гольдсмит (1873–1933), также немало сделавшая для укрепления первых анархистских групп эмиграции. В анархистской среде она была известна как автор статей по теории и тактике, под псевдонимами М. Изидин и М. Корн. Мария Исидоровна происходила из семьи революционеров-народников. В 1887 г. родители увезли Марию в Италию, а затем во Францию. В Париже она получила образование в Сорбонне. С 1900-х гг. Гольдсмит преподавала биологию в том же университете, а с 1905 г. занимала пост секретаря научного журнала «L’Année biologique». В 1915 г. в Сорбонне она защитила диссертацию на соискание степени доктора естественных наук. Темой ее исследования были физиологические и психические реакции рыб. В конце 1880-х гг. Мария примкнула к анархистам. В марте 1896 г. она знакомится с Кропоткиным и с тех пор становится одной из наиболее верных его последовательниц и близким другом. В своих письмах он называл ее не иначе как «Маруся». Доверие Кропоткина к Марии простиралось так далеко, что именно ей перед переездом в Россию в мае 1917 г. он доверил на хранение личные вещи и документы. Большая роль принадлежала Гольдсмит в организации издательской деятельности российских анархистов. С июня 1904 г. она входила в состав издательской группы «Анархия» (Париж), в 1900-х гг. участвовала в издании журнала «К оружию!» (Париж, 1903–1904 гг.), публиковалась как постоянный автор в «Хлебе и воле» (1904–1905 гг.). Кроме того, в 1890-х – 1900-х гг. Мария Исидоровна сотрудничала во французских левых изданиях, среди которых «La Guerre sociale» и наиболее популярная анархистская газета Франции «Les Temps nouveaux»²⁹³.

Первой темой, которая вызвала острые дискуссии в анархистской среде, стало использование террора как метода борьбы. Представления об этой проблеме российских сторонников безвластия сложились под влиянием «пропаганды действием», получившей распространение среди западноевропейских и американских анархистов в конце 1870-х – 1890-х гг. Большое значение имели и террористические акты «народовольцев».

Эти идеи поддерживал П.А. Кропоткин. «Когда в массах готовится революция, но дух восстания недостаточно силен в массах, чтоб проявляться бурными манифестациями, мятежами и восстаниями, – меньшинство только действием может пробудить смелость и стремление к независимости, без которых немыслима ни одна революция. […] Пропаганда действием пробуждает дух восстания и зарождает смелость»²⁹⁴, – писал он. «Пропаганда действием», в его понимании, была связана с массовыми революционными выступлениями трудящихся в защиту своих экономических интересов, а также с актами «фабричного» и «аграрного» террора, целью которых являются разрушение авторитета власти и частной собственности и привлечение внимания трудящихся к идеям анархизма. Вдохновляющее воздействие на активистов анархистского движения России произвели покушения на представителей власти, совершенные в 1870-е – 1890-е гг. отдельными анархистами в США, Франции, Испании, Италии (М. Анджиолильо, Ф. Равашолем, О. Вайяном, Э. Казерио). Во всех этих случаях анархисты-боевики позиционировали себя как мстители за пострадавших от репрессий государства рабочих и товарищей по движению²⁹⁵.

В целом Кропоткин поддерживал индивидуальный террор, как метод борьбы. Но одобрял он далеко не любые боевые акции. Так, в 1880-е – 1890-е гг. Петр Кропоткин выразил симпатию покушениям народовольцев, указывая, однако, что политическая направленность их борьбы не может служить коренному изменению существующего строя. «Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну одному самодержавию, но не расшатывает ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы»²⁹⁶. Кропоткин полагал, что в этой ситуации его единомышленники должны дополнить боевые акции народовольцев агитацией на основе экономических интересов рабочего класса и крестьянства²⁹⁷. Речь шла об организации массового крестьянского восстания, перерастающего в социальную революцию: «Если народные массы в России остаются спокойными, если крестьяне не восстают против помещиков, то что может сделать горсть революционеров? Никакая серьезная политическая революция невозможна, если она в то же время не имеет характера социально-экономической революции»²⁹⁸. Именно за отсутствие социально-революционной направленности боевых акций, связанных непосредственно с классовой борьбой, Кропоткин порицал народовольцев. «Пока террористическая борьба против самодержавия и его сатрапов не шла бы рука об руку с вооруженной борьбой против ближайших врагов крестьянина и рабочего и не велась бы с целью взбунтовать народ. […] Они мечтали двинуть либералов на смелые поступки, которые вырвали бы у царя конституцию, а всякое народное движение, сопровождавшееся неизбежно актами захвата земли, убийствами, поджогами и т. п., по их мнению, только напугало бы либералов и оттолкнуло бы их от революционной партии»²⁹⁹.

Позднее он часто проводил мысль о том, что боевые акции анархистов должны быть связаны с массовым движением и пробуждать активность угнетенных к сопротивлению. «По сути, Кропоткин призывал к аграрному и фабричному террору, отвергнутому народовольцами, и рассматривал террор как пропаганду действием, которая должна быть понятна массам»³⁰⁰, – справедливо указывает историк О.В. Будницкий.

Петр Алексеевич признавал за террористическими актами значение «пропаганды действием», полагая, что они учат угнетенных сопротивляться насилию. Так, он писал об убийстве Александра II: «Престиж „помазанника Божия“ потускнел перед простой жестянкой с нитроглицерином. Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно попирать народные права. С другой стороны, сами угнетаемые научатся теперь защищаться»³⁰¹.

Весьма важным для Кропоткина была этическая оправданнность актов террора. Фактически, как указывает Будницкий, Петр Алексеевич полагал, что «террор оправдан, если он является ответом на насилие. Террористический акт должен быть следствием эмоционального потрясения, а не холодного расчета»³⁰². С этой точки зрения позиция его учеников, «хлебовольцев», относительно террора вызывала не принципиальное отрицание Кропоктина, но критику с этической точки зрения. Широко известны его слова из письма к М.И. Гольдсмит от 8 января 1904 г.: «Живя в Шв[ейцарии], не будучи на месте, в котле, в России, и не неся на себе всей ответственности, которую несут люди на месте, нельзя писать так, как писали бы там, будучи среди борьбы. […] Затем тон статьи возмутительный. „Устранять с педагогической целью“ – таким языком говорили одно время ницшеанствующие буржуазята в Париже»³⁰³. Таким образом, по Кропоткину, террор должен был стать результатом низовой активности революционеров, иметь связь с классовой борьбой, вестись на социально-экономической основе и, наконец, – быть последствием личного решения и этически окрашенного выбора революционера.

С начала 1900-х гг. российские анархисты признавали децентрализованный характер террора. В отличие от эсеров, они отрицали необходимость руководства боевыми акциями из единого центра. Так, по решению Лондонского Съезда российских анархистов-коммунистов (декабрь 1904 г.), «вопрос о том, следует ли прибегать в каждом случае к тем или иным террористическим актам, может быть решаем только местными людьми в зависимости от местных и наличных в данный момент условий»³⁰⁴. Эту резолюцию поддержал и Кропоткин³⁰⁵.

Между тем среди анархистов появились и критики «хлебовольчества», стремившиеся к более радикальным методам борьбы. Среди них выделяется Степан Романов. В 1904 г. он предлагал, с целью «ускорения революционного процесса», организовывать восстания в охваченных рабочими выступлениями городах, провозглашая анархические коммуны³⁰⁶.

На практике многие боевые акции анархистов 1903–1904 гг. были мотивированы местью. Прежде всего, они были направлены на представителей власти, которые рассматривались в качестве виновников репрессий в отношении демонстрантов, забастовщиков, участников анархистских групп³⁰⁷. Первый акт индивидуального террора, совершенный анархистами в России, – покушение на старшего городового Лобановского в Белостоке (13 июля 1903 г.), был ответом на произошедшее накануне массовое избиение полицией рабочих, возвращавшихся с организованного социал-демократами собрания. 19 августа на улице Белостока был обстрелян полицмейстер Метленко³⁰⁸.