Море сотрясало гранитные скалы крохотного, затерянного среди шхер, одинокого островка, волны с глухим гулом накатывались на причал, и разбивались о единственный волнолом сотнями мельчайших солёных брызг. Я распахнул окно, в которое тут же с воем ворвался свирепый северный ветер, бросивший мне в лицо мириады солёных брызг и капель дождя. Ослепительно сверкнула раздвоенная хвостатая молния, и где-то, наверное, загрохотал гром, которого не было слышно за грохотом бури. Ветер трепал мои длинные до плеч белокурые волосы, трепал полы тонкой льняной ночной рубахи. Но мне было не до него. Я стоял, облокотившись о каменный подоконник и думал.

Вот в такую же осеннюю бурную ночь, три года назад я в последний раз обнимал свою любимую Астрид. Милая, милая Астрид, где ты теперь? Наверное, разъезжаешь по улицам Стокгольма в карете или гуляешь, богата одетая под руку с каким-нибудь франтом? Или нет? Может, ты вообще на другом конце света, и давно забыла своего Эвинда, того, кого когда-то любила, кому клялась в вечной любви, с кем собиралась бежать с родного острова, из страны, чтобы быть только вдвоём. Помнишь ли ты Того двадцатилетнего юношу, которого пылко целовала, и который… Который проклинаем и твоим отцом, и всем рыбацким посёлком. А за что?

Я тяжело вздохнул. Десять лет назад умерла моя мать, тот единственный человек, стоявший между мною и другими жителями посёлка.

……

Они сразу невзлюбили его. Хэвэрд был не похож на них, пропахших морской солью и тухлой рыбой, на них, чьи руки были покрыты многолетними мозолями и рубцами от вёсел лодок, их лица были грубы от ежедневной работы в открытом море, где студёный ветер делает лица людей похожими на гранитные скалы. Как Хэвэрд был не похож на них, сильных, широкоплечих, с обветренными лицами и мозолистыми руками, на этих заросших бородами людей в промасленных рыбацких куртках, людей, не знающих ничего, кроме своей лодки, сетей, моря и ветра. Хэвэрд, родившийся далеко, на самом юге Норвегии, где климат не сравнимо мягче, где говор более певуч и нежен, где люди живут в больших городах, где летом ночи бывают тёмными, где… Высокий, но статный как девушка, светловолосый и голубоглазый, но с гладко выбритым лицом, благоухающий духами Хэвэрд был чужаком здесь, на этом безымянном островке, лежащем между Лофотенскими острова и северо-западным побережьем Норвегии. Но что это значило для молодого двадцатилетнего юноши, который привык к тому, что на него смотрят косо, потому что он всюду был чужаком.

Его родители, родом из Вика, погибли, их круизный лайнер разбился где-то у берегов Италии, и пятилетний Хэвэрд остался жить с тёткой по матери. Но тётка его то ли не любила, то ли он чем-то насолил ей, но едва мальчик достиг возраста, когда можно отдавать его в школу, тётка и отдала племянника в какое-то закрытое училище на самом юге Норвегии. В пятнадцать лет Хэвэрд попросту сбежал из училища, хотя доучиться ему оставалось едва ли полгода и поступил юнгой на торговое судно, совершавшее торговые каботажные плавание вдоль берегов Норвегии и Швеции. Но через два года такая жизнь ему прискучила, и семнадцатилетний Хэвэрд стал матросом на одном из шведских судов, ходивших к берегам Австралии, к восемнадцати годам в голове у Хэвэрда созрел план. И вот он, владелец собственной шхуны, отважный капитан, двадцати трёх лет, бороздит морские просторы, ну и заодно приторговывает разными безделицами. Сам себя Хэвэрд Янсен предпочитал называть купцом. Ну, купец, или не купец, но деньги у него водились. И водились немалые. И вот, одним весенним утром, купец Хэвэрд Янсен сошёл на деревянные мостки причала безымянного островка, на котором из достопримечательностей была лишь полуразвалившаяся церковь да лавчонка местного торговца, единственная на три крупных рыбацких посёлков да пяти-шести хуторов, разбросанных по всему острову. Да, островок был маленьким для видавшего виды Хэвэрда, а для жителей этого островка – он был всем миром.

Ничего примечательного не было в острове рыбаков, но молодой Хэвэрд решил поселиться здесь. Возможно, на это решение повлияла гордая и неприступная Сигрун, единственная дочь лавочника и первая красавица всего острова. Отец девушки сразу почуял выгоду от этого брака, да и разорвал помолвку своей дочери с юным Никласом Юнсеном, сыном рыбака из соседнего посёлка. Кристиан, разумеется, обиделся, и вместе со своим братом, как-то ночью поджёг дом лавочника. в огне пожара погибли родители юной Сигрун. Самой Сигрун не было в ту ночь в доме. Она уединилась с Хэвэрдом в чахлой рощице на другой стороне острова. Неизвестно как, но Кристиану удалось избежать самосуда рыбаков. А вот его брату не повезло: его вздёрнули на первом же попавшемся дереве. Не стало на острове лавки, а значит, рыбакам грозила медленная смерть от голода, на одной рыбе долго не протянешь, нужен хлеб, мясо, молоко. Как-то само собой разумеющемся было то, что освободившееся место скоро занял молодой Хэвэрд. Рыбакам посёлка, в котором жила Астрид никакого дела не было до того, что Хэвэрд женился на ней не совсем честным образом. На этом отброшенном от большого мира островке всё ещё жили по заветам предков, и расторжение помолвки считалось здесь чуть ли не преступлением. Но односельчан Астрид волновало не это, ни задиру Кристиана, ни его брата здесь не любили, волновало односельчан то, что Хэвэрд был чужаком. И спустя два года, когда молодая жена родила ему красавицу дочь, Сигни, на острове даже имена давали старинные. Рыбаки хоть и не умели читать и писать, но древние сказания своей родины знали и любили, островитяне не стали лучше относиться к Хэвэрду, хоть и искренне полюбили малютку Сигни. А Хэвэрд, словно нарочно, выстроил себе двухэтажный каменный дом, на первом этаже которого и помещалась лавка. Не бросил Хэвэрд и морской торговли. Нанял себе помощников, а сам месяцами пропадал в море, то на промысле морского зверя, то ещё по каким-то своим делам.

Маленькой Сигни исполнилось пять лет, когда однажды разразился страшный шторм, да такой, что один из рыбацких посёлков был полностью уничтожен. тот самый, в котором жила семья Юнсен. Отец Кристиана погиб одним из первых, помогая спасать людей из затопленных домов. несколько ближайших хуторов тоже погибли, а ближайший крупный посёлок был разрушен больше, чем наполовину, и почти все его жители погибли. И пришлось Кристиану с матерью переселиться в посёлок на восточном побережье острова, который меньше других пострадал. Но и сюда добралась вездесущая смерть. Треть сельчан погибло. И в самую тёмную осеннюю ночь, когда буря ревела сильнее, чем последние три дня, родила Сигрун сына, и недолго думая, назвала его Эвиндом, что значит «островной ветер».

Отец вернулся домой, когда мне исполнилось полгода и с тех пор больше не покидал остров. Мою мать любили, и сестру любили, признали и отца, а меня возненавидели, называли «сыном бури», «ведьминым подкидышем», «погубителем». Люди не задумываясь, повесели на меня смерти их близких, погибших в ту страшную ночь моего рождения и за предыдущие три дня, покуда свирепствовала буря. Я рос, и вместе со мной росла и ненависть рыбаков. Не стану говорить, что сильнее прочих меня ненавидел Никлас Юнсен и его мать. Разве я был виноват в том, что погиб его отец, что я был не его сыном, а сыном чужака Хэвэрда. И эту ненависть Кристиан передал и своей юной невесте, Маргарет.

Наверное эта ненависть всех без исключения жителей посёлка и заставила меня учиться, учиться ничего не бояться, и быть сильным. С утра до вечера я плавал и нырял в ледяной воде, карабкался на скалы, прыгал в воду с выступающих над водой валунов на уровне человеческого роста, лазил по деревьям, пока они ещё оставались. С каждой бурей деревьев на нашем острове становилось всё меньше и меньше…

Протяжный крик прорвался сквозь грохот бури. Резкий, звонкий нечеловеческий.

Я шарахнулся от окна, а губы сами собой прошептали: «сын бури».

Драугов суеверные рыбаки острова боялись, как… нет, невозможно подобрать слов, чтобы описать тот ужас, которые испытывали взрослые люди, стоило им услышать этот крик. Драуги, или Дети Бури, погибшие в море люди, чьи души не покидают тела и остаются существовать в умершем теле, ожившие утопленники, предведающие своим криком беды и насчастья, боящиеся солнечного света и поэтому поднимающиеся из морских глубин только по ночам, а если драугу посчастливится встретить запоздавшего рыбака, он утягивал свою ертву на дно и выпивал кровь. Говорили, что когда-то драуги жили среди людей, но Олаф Святой своей благодатью навсегда изгнал их на дно морское. Но разве страшны драугам полуразвалившаяся церковь? Ведь легенды говорили, что драуги необычайно сильны и обладают не только физической мощью. в пять лет я хотел стать таким же сильным, как они, ведь меня тоже называли «Сыном бури». Я, единственный на всём острове, кто открыто презирал христианскую веру. Все мои односельчане по воскресеньям ходили в единственную пятидесятническую церковь и слушали престарелого пастора, но в их душах глубоко и прочно укоренились верования прошлого. И пусть они не поклонялись Тору или Одину, но в светлых и тёмных альвов, хюльдр, и других различных духов они верили свято и неколебимо. Но никто не решался признаться даже самому себе, что христианство для него чуждо, и только я, я и отец, не посещали богослужения. Отец вообще не верил ни в каких богов или духов, а я, ну разве я, впечатлительный мальчик не мог не поверить в те диковинные и страшные легенды, которые рассказывала мне мама или привозил из своих странствий отец. В детстве я зачитывался легендами родной страны, других стран и народов и…