А остальные его братья-капиталисты, хоть и пережили разорение, нищету, ненавидели советскую власть всеми фибрами своих душ, но умерли в своих постелях от старости.

Так вот, когда Красная армия входила в город, все обыватели от греха подальше попрятались по домам, а этот чудак с цветами пошел их встречать. Крайний конник не разобрался и рубанул его шашкой насмерть. Таких случайных жертв во время любой войны бывает много.

– Ты про революцию поподробнее. Что ты еще помнишь?

– Помню, например, как в Грузии к власти пришли меньшевики. Мне было пятнадцать лет, когда сюда в двадцать первом вошла Красная армия. На Головинском проспекте через каждые сто метров стоял комиссар с красным бантом и произносил речь.

– И какой была реакция людей? Они же по «просьбе трудящихся» сюда явились.

– Не было никаких просьб трудящихся. Люди просто слушали и ждали, что принесет новая власть. Тогда самые шустрые стали в партию записываться.

Если б не этот переворот, я бы, наверное, на твоей бабушке не женился. Тебя бы точно не было.

– Дед, а как ты познакомился с бабушкой?

– Она училась в одном классе гимназии с моей младшей сестрой Ксенией. Часто бывала у нас дома. Я ее провожал по вечерам. Так и подружились. Потом мы в один институт поступили. Стал я за Оленькой ухаживать. Она с подругами на съемной квартире жила. Приехала как-то мать ее проведать и сразу меня застукала. Говорит ей по-армянски (я уже к тому времени кое-что понимал, потом во время войны в Ереване читать и писать научился):

– Этот длинный ишак что здесь крутится? Смотри, не вздумай за русского замуж выйти! Твой отец этого не переживет.

– Что ты, мама, он просто чертежи здесь забыл, – отвечает Оленька.

Ее семья тогда в Батуми жила. Они туда от турецкой резни в тысяча девятьсот пятнадцатом году бежали из Артвина. Только твой прадед на новом месте отстроился, пришли Советы и его три дома национализировали. А его семье две крохотные комнатушки оставили. Потрясение, конечно, сильное. У него большое дело было. Пшеницу во Францию продавал. Деньги мешком мерил – прибыльный ли год.

– Дед, ты шутишь!

– Ну, я сам не видел, конечно, но говорю, что мне рассказывали… Вот жизнь непредсказуемая! До своего разорения они даже на армян-женихов смотрели с большим разбором. Я бы им ни в каком дурном сне в качестве зятя не привиделся. Но человек предполагает, а Бог располагает.

– И как же встретили друг друга не желавшие породниться стороны? – мне стало смешно, представив таких разных людей вместе.

– Представь себе, хорошо. Правда, отец Оли умер, не дожив до нашей свадьбы в тысяча девятьсот тридцатом году. Слишком много испытаний выпало на его долю. И вот твоя прабабушка Сатеник приехала из Батуми знакомиться с моими родителями. Привезла им пахлаву, которую армяне традиционно на свадьбу пекут. О, что это была за роскошь! Сорок листов, раскатанных до толщины волоса, так что через каждый слой просвечивало солнце. И все пересыпанные орехами с сахаром и изюмом. Такое испечь – особое искусство требуется22.

А тут как раз пост. Мои родители замялись: как поступить? Нарушить или отказом обидеть сватью? Моя теща сообразила, в чем дело, и говорит на ломаном русском:

– Угощайтесь, я с такой душой пекла. Ваш грех на себя возьму.

Так и наладили они отношения. За всю жизнь не было между ними никаких трений, несмотря на различие в культурах и менталитете.

Еще учти, что твоя бабушка после всех этих гонений, турецкой резни, революции была ярая атеистка и не понимала церковности моих родителей. Считала это проявлением отсталости, но вслух не высказывала. Главное, не навязывать друг другу свое видение мира.

Потом родилось у нас трое детей. Старшего Оленька назвала в честь моего брата – Леней, а младшим я дал армянские имена тестя и тещи. Всех троих моя маменька уже потом, после войны, тайно крестила в церкви Александра Невского, чтобы не создавать мне лишних проблем.

Я всегда сторонился политики. Если бы тогда, в двадцатые годы, сдуру вступил, то в тридцать седьмом меня бы точно расстреляли, как многих моих друзей. А если бы уцелел, то был бы сейчас старейшим коммунистом Грузии. Жизнь – сложная штука… Хотя, кто знает, может, меня по молитвам матери не тронули. Весь тридцать седьмой год я ждал ареста, даже чемоданчик с теплыми вещами стоял наготове. Забирали настолько массово, что люди обреченно ждали по ночам, когда за ними придут.

Моя мать постоянно читала Псалтирь. (Книга такая толстая. Помнишь, в сундуке лежит? Ты еще пыталась читать и ничего не поняла.) Она была полуграмотная, а по-церковнославянски читала без ошибок, фактически наизусть… Потом, когда война началась, аресты поутихли. Но все равно было очень сложно.

Как-то, в сороковые годы, когда мы жили в коммуналке, твои дяди, они тогда были школьниками, порвали в общем туалете портрет Сталина. Эти обрывки нашла соседка и устроила нам скандал:

– Вот я сообщу куда следует об этой газете!

Еле мы ее умаслили, чтоб она не стучала. Бедная твоя бабушка всю ночь не спала, пока все улеглось. Из-за такой мелочи мы могли оказаться, мягко говоря, очень далеко друг от друга.

Да, так вот… К войне мы были абсолютно не готовы. В армии на вооружении были только винтовки Мосина.

– Что это такое?

– Затвор рукой надо было передвигать после каждого выстрела. Мой отец с такой в германскую воевал. А у немцев в то время было новейшее автоматическое оружие, вот и пришлось спешно налаживать оборонные заводы. Перевели меня в Ереван на такой завод главным инженером. Я дневал и ночевал на работе. По-другому просто не выходило. Пришлось выучить армянский, чтобы общаться с рабочими. Они, в основном, были из деревень и русского не знали.

У деда были всего две медали. Одна «За доблестный труд» и другая какая-то, с профилем Ленина. Он их никогда не носил, не хотел выделяться. Просто хранил в ящике. Всегда отмечал 9 мая, но о войне не любил рассказывать. А тут вдруг разговорился:

– Меня до сих пор мучает чувство вины. Как-то, осматривая партию снарядов, приготовленную для отправки на фронт, я обнаружил бракованный снаряд. Тут же разыскал укладчика, приказал немедленно снять с него бронь. Он так просил пожалеть его… Говорил, что это не повторится… С войны он не вернулся.

– Почему сразу – снять бронь?

– Если бы я проглядел, тот бракованный снаряд мог разорваться в пушке, и погибли бы наши. А спрос с кого? С меня как с главного. Сразу бы к стенке поставили. Тебе трудно представить это время…

Как ни обходил я стороной коммунистов, а в сорок пятом вызвали меня в партком и надавили: «Что это вы, товарищ Дмитриев, до сих пор беспартийный? Пишите заявление». Пытался я увильнуть: не достоин, мол, такой чести. Да куда там. Пришлось написать.

Церковную службу я всегда очень любил, а после этого вступления мне к церкви на пушечный выстрел нельзя было подходить.

В сорок пятом, за несколько дней до Победы, мой отец умер. Запиши себе куда-нибудь – 30 апреля. Молился и так на коленях и отошел. Все грехи свои замаливал, что вторую семью имел. Маменька моя, Александра Ионовна, вскоре постриг приняла.

– Дед, а почему твоя мама постриг приняла? Тем более, когда такие строгости были.

– Моя сестра Ксения погибла в аварии после войны. Это ее и подтолкнуло. Считала, что мы, ее дети и внуки, не живем, как надо. Решила полностью посвятить себя молитве.

Не забудь – монахиня Анфуса. В день два раза в церковь Александра Невского ходила. Дом наш в Нахаловке церкви отписала. В шестьдесят восьмом году она скончалась. Сподобил ее Господь христианской кончины. Причастилась и в тот же день умерла, ничем не болея. Ее монашеский хор отпевал: «Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…» Впечатление неизгладимое! На похоронах мои сотрудники с СКБ были, заслушались. Один, помню, спросил меня: «Сколько надо заплатить, чтобы меня так похоронили? Я бы сейчас стал деньги откладывать…» С тех пор я такого ангельского пения не слышал.